Охотник за смертью - Игнатова Наталья Владимировна. Страница 16

Он не стал рвать паутину, хотя первый порыв был именно такой – освободиться из плена собственных тенет, он медленно и осторожно распутал сеть, избавившись от одной-единственной ниточки – той, что так не вовремя прихватила Сенаса. И только убедившись, что все лиетувенсы, которых удалось поймать, надежно заперты в умирающем теле одержимого, позволил себе еще один бодрящий глоток Силы. На сей раз, она была без примесей. Такая чистая, такая… восхитительная, пить бы и пить. Сморщив нос, Альгирдас отстранился от чаши в слишком уж щедрых руках божества.

И открыл глаза.

Рядом с ним, обмякнув и кажется не дыша, лежала та самая девчонка. Наглая дочка гадателя.

Снаружи было темно, ранние ноябрьские сумерки превратились в раннюю ноябрьскую тьму, и там, нервничая, ожидал его Дрейри. А здесь умирала девушка, хотя должно было быть наоборот. То есть, тьфу, что за дурь, никому не нужно было умирать!

– Эй, – позвал Альгирдас, прислушиваясь заодно: дышит ли Эльне. Дышит, хвала богам! – Скажи там, что все уже. Осталось похоронить достойно.

Эльне дышала и с виду казалась неповрежденной, а лекарь из Паука был негодный, так что кто ее разберет, что там внутри испортилось.

А вдруг и впрямь испортилось? Обидно было бы. То есть… да, жалко. Было бы жалко.

Он вдохнул в посиневшие губы каплю тэриен, подождал, слушая, как выравнивается, становится увереннее стук маленького сердца. Отдал еще каплю. И еще. Пока Эльне не открыла глаза и не пробормотала жалобно:

– Ой, мамочки…

Больше ничего. Ни словечка. Потому что немедленно заснула. Но это уже, по крайней мере, был сон, а не погружение в смерть. И теперь можно было требовать объяснений с телохранителей. Хороши охраннички, если мимо них не то, что мышь – взрослая девица к Пауку прорывается!

К тому же, красивая…

Ну, что сказать? Все они сделали правильно, братья-охотники, братья-охранники. И Дрейри, выбравший самый опасный участок – в непосредственной близости – успел убраться подальше, когда понял, что сейчас Паук повторит щецинскую выходку. И даже Эльне он попытался остановить. Не успел только. Так и стоял снаружи, комкая в руках полушубок, пока Паук высасывал жизнь из случайно влетевшей в паутину мошки.

Дрейри не зря получил свое прозвище: если переводить, длинно получается – Льющаяся Кровь, а на языке Ниэв Эйд – одно короткое слово. Он знает, когда стоит спасать людей, а когда это бессмысленно. И он-то, в отличие от Эльне знал, что у Паука договор с его божеством, и что Паук на своей земле, и что не нужно Пауку человеческой силы – природных достаточно.

Мельком холодит душу мысль о том, каково это, оказывается, быть его телохранителем. Оберегать сокровище Гвинн Брэйрэ, обеспечивать его безопасность и быть готовыми к тому, что в любой момент Паук сожрет тебя самого. Если не найдет ничего лучше. Если не сунется поперек еще какая-нибудь сумасшедшая… Благие боги, братья действительно готовы отдать свою жизнь не просто за него, отдать – ему! И что? Возьмешь ты это, а, Эйни?

Еще один вопрос, на который нет пока ответа. Син узнает – будет недоволен. В шестнадцать лет мужчина уже должен уметь отвечать на все важные вопросы. Хотя бы себе самому.

Она это сделала: девчонка, волос долог – ум короток, сделала то, чего не сделали его братья. Она не знала, – да, конечно, – чем грозит ей бессмысленная попытка спасти его. Но Альгирдас представлял, как влетела она в шалаш, не испугавшись даже вида разлагающегося на глазах тела, вывернувшись из одежды…

…и он поневоле улыбался, вспоминая Дрейри с этим овчинным полушубком в руках, растерянность и легкий испуг на лице бывалого охотника. Не успел! Гвинн Брэйрэ, быстрый как мысль и неотвратимый как смерть. Ха! Какая-то зараза с косищей до колен обдурила, как маленького.

Ехать в Щецин уже не было нужды – бог явил ему все, что хотел, и заручился обещанием службы. Ехать следовало в Ниэв Эйд. Прямо сейчас, поскольку пусть не пандемия, но эпидемии все же начались, и Син требовал присутствия Паука в священных стенах. У Сина снова были на него планы. А Паук оставался в Приводье, на границе земли Оржелиса, и не собирался уезжать, пока не убедится, что Эльне полностью восстановила силы.

Еще он очень надеялся, что не лишил ее способностей к чародейству. Таланта, если по-гречески. Вероятность этого, впрочем, была невелика. Два года назад, в Щецине, отнимая силы у пытающихся остановить его братьев, Альгирдас дрался с ними – там насилие столкнулось с насилием, и он победил… а потом победили его. Это сейчас вспоминать стыдно и противно, а тогда все было правильно: и ярость, и ненависть, и азарт, нежелание остановиться, соразмерить силу удара, неспособность пожалеть… хватит, хватит об этом!

Плохое время.

Сейчас и здесь он брал то, что было ему предложено. Предложено от души, щедро и искренне. Он и из Эльне зачерпнул, не желая навредить, не принуждая – ну, подвернулась она под руку; ну, не разобрал сгоряча, что к потоку божественной мощи примешалась толика человеческой силы; да, едва не убил, но не ломал и не калечил ни специально, ни случайно.

Значит, все будет хорошо.

Значит, можно не казнить себя.

И не огрызаться на понимающие взгляды братьев, потому что ничего они не понимают, и все, что придумывают себе – это всего лишь их выдумки. А слухи уже расползлись, конечно, все Гвинн Брэйрэ уже знают: Паук нашел себе бабочку. И остается только удивляться, как это безвестное Приводье, затерянное в глухой пуще не подверглось наплыву случайных гостей, словно бы между прочим проезжающих через непролазные леса, где сроду не водилось людей, кроме медведей.

Потом он узнал, что любопытствующих встречали на подходах, рассказывали, как Паук ужасен в гневе, напоминали о праве каждого из Гвинн Брэйрэ на личную жизнь и отправляли восвояси. Дрейри сделал все, чтобы насколько возможно долго оставаться единственным поставщиком сведений о происходящем.

Потом – это уже в Ниэв Эйд, и там весь ужас паучьего гнева был продемонстрирован: с блеском и грохотом, и соответствующими разрушениями.

А в тварном мире, убедившись, что Эльне поправилась, и не осталось ни малейших следов слабости и болезненности, Альгирдас сказал ей перед тем как уйти на Межу:

– Я женюсь на тебе.

И наглая девчонка, – даром, что до сих пор ее ветром покачивало, – снова фыркнула:

– Ой, ли? Больно надо было, замуж за тебя!

Альгирдас только плечами пожал:

– Не пойдешь, так я тебя украду. В ночь Росы .

– Ой, ли? – насмешливо повторила Эльне. Но уже не фыркала, даже нос не сморщила. Так, что это «ой, ли» показалось Альгирдасу не очень убедительным.

ГЛАВА 4

Ночь. Допил вино закат. [8]

Ночь. На сердце листопад.

Ночь. Как лодка на плаву,

Скользит звезда и падает в медвяную траву…

Ветер принес отцу видения больших перемен в ее жизни, и Эльне ждала ночи Росы, так ждала, как никогда раньше. И ни за что, никому не призналась бы она в том, что считает дни, торопит медлительное время, ни о чем не может думать, кроме обещания, данного Пауком напоследок. Он обещал украсть ее в ночь Росы, и у него есть имя – Альгирдас, певучее имя, чуть горчащее на губах, как ягоды рябины. Он сын Старейшего, и он любит ее, и он так не похож на других людей, но, боги, боги, как он красив!

…мой лесной принц,

Чьи глаза, словно сталь, остры.

Мой лесной принц, раздувающий флейтой костры.

Мой лесной принц, осыпает твой трон листва,

Мой лесной принц – пред тобою теряю слова…

Сколько мыслей в бедной голове Эльне, и все разные, путаются, как шерсть в нечесаной кудели. Хмурый ворон, злой сокол, паутина в каплях росы, тонкие пальцы, ткущие чародейскую сеть и глаза цвета ясного зимнего неба. Бледного-бледного, холодного и очень далекого.