Копельвер. Часть I (СИ) - Карабалаев Сергей. Страница 20

Слабая улыбка озарила лицо Иль.

— Правда? — спросила она.

Уульме кивнул.

Иль встала, оправила на себе платье и хитро улыбнулась.

— Тогда я покажу, чему я научилась за эти дни.

Она принесла заранее заготовленный кувшин с водой и большой медный таз.

— Беркаим сказала, что нордарки поливают своим мужьям, когда те возвращаются домой. Хоть ты и не мой муж, я тоже хочу тебе полить.

В полном замешательстве Уульме медленно стянул с себя рубаху, обнажив широкую спину с грубо зажившими бугристыми шрамами, и наклонился над тазом.

Иль протянула Уульме полотенце.

— Я — нордарка, но никогда не слыхала о таком обычае. В нашем дворце был большой и глубокий водосток, куда можно было погрузиться целиком и смыть с себя всю грязь.

— В моем прежнем доме он тоже был, — неожиданно для себя сказал Уульме.

— Ты жил во дворце? — открыла рот Иль.

Лгать он не мог.

— Жил, — ответил он. — В другой жизни.

Много дней уже Ойка жила в Угомлике. Поначалу она была уверена, что как только у нее достанет сил стоять на ногах, ее тот час же приставят к работе, но дни шли за днями, а хозяева замка даже не помышляли о том, чтобы отправить ее в людскую. Ойку поселили в большой светлой комнате, пошили для нее новых платьев и на убой кормили мясом и сладкими пирогами. Никогда прежде Ойка не получала столько заботы разом, а потому хотела как можно быстрее отплатить хозяевам замка за их доброту.

Едва она оправилась от несостоявшейся казни в Олеймане, как попросила принести ей вещи на штопку.

— Я умею, — взросло объяснила она изумленной Зоре свою просьбу. — Да и не дело служанке валяться без работы.

— Ты здесь гостья, Ойка, — мягко отказала ей Зора. — А штопать есть кому.

Она осторожно перебирала тяжелые красные пряди, заплетая их в сложные косы и изо всех сил стараясь сделать так, чтобы сердце Ойки, познавшее столько горя, мало-помалу оттаяло.

Вида, который с самого первого дня привязался к девочке, принес ей целую гору игрушек и, примостившись рядом, стал помогать рассаживать их на постели.

— Забавляйся! — со смехом наказал он своей новой подруге.

А Ойка, у которой впервые в жизни появились настоящие игрушки, только восхищенно смотрела на наряженных в шелковые платья кукол с завитыми каштановыми локонами, не решаясь даже дотронуться до такой драгоценности.

— Что ты, Вида! — испуганно пискнула она, когда юноша протянул ей покрытую лаком деревянную лошадку. — А если я сломаю?

— Так новую сделают. — пожал плечами Вида.

У Ойки аж сердце заходилось, когда она глядела на своего спасителя. Ей непременно хотелось тоже совершить что-то такое, чтобы показать ему свою благодарность, но как она ни ломала голову, ничего не приходило ей на ум.

— Хочешь, я расскажу тебе про обход? — предложил Вида, покончив с игрушками.

— Хочу! — горячо прошептала Ойка, изо всех сил борясь с желанием взять Виду за руку. — Очень хочу!

— Обход — дело такое, — начал юноша. — Не каждый сдюжит. Ванора — наш главный обходчий — всегда говорит, что лес полон загадок, он играет с тобой, как кот с мышью, и коль ты не видишь его подсказок, то и не надо тебе туда идти… Вот бывало иду я, иду, а потом — глядь! — и не пойму куда попал. Вроде и день только что был, а уже ночь… Вроде и сосны только что были, а теперь один сухостой вокруг. И тихо так, будто весь мир разом уснул.

— И ты не испугался? — ахнула Ойка.

— Совсем нет, — ответил Вида. — То есть, испугался, конечно, но быстро вспомнил все то, чему Ванора учил. Даже сотни шагов не сделал, а все снова стало, как и было.

— Потому что ты герой! — уверенно сказала Ойка. — Герои ничего не боятся!

Хотя Виде очень польстили такие слова, он понял, что для перепуганной Ойки героем был бы любой, кому хватило бы духу прогнать хоть комара.

И он перевел разговор.

— А ты сама-то! Другая девчонка на твоем месте давно бы уже в слезы, а ты стояла на том помосте, как каменная. Ни слезинки не проронила!

Ойка удивленно поглядела на него, словно не понимая о чем он говорит.

— В Олеймане! — подсказал Вида.

— Я привыкла. — ответила девочка. — Да и от слез проку нет.

Больше Вида, пораженный такими недетскими речами, спрашивать не стал. Он помог Ойке сложить кукол в большой резной сундук и пообещал, что как только она достаточно оправится от болезни, он ее обязательно покатает на настоящему коне.

— Коль тебе нужно чего — говори, — напоследок попросил он девочку. — Мать моя сказала, что твое слово — закон.

В тот же день к Ойке наведалась и Зора. Укутав девочку в теплую шубу, она приказала слугам вынести ее во двор поглядеть на поросшие лесом заснеженные холмы.

— Олейман — вон там, — указала Зора на восток.

Ее беспокоило то, что маленькая Ойка ни разу за все время не позвала свою мать или отца или брата с сестрой, ни произнесла ни единого имени и, будто бы, не вспоминала о своей прежней жизни. Ведь не могло быть так, что на всем белом свете у девочки не было ни единой родной души, по которой она бы сейчас тосковала?

Ойка посмотрела в ту сторону, куда показывала Зора, и вновь вперилась взглядом в бескрайний черный лес.

— Разве ты не хочешь домой? — спросила Зора, убирая выбившуюся красную прядку со лба девочки.

— Нет. — покачала головой Ойка. — Олейман не был мне домом. Если вы позволите, то я останусь в Угомлике. Я буду стирать, и мыть полы, и помогать на кухне, и делать все то, что вы прикажете, но никогда не вернусь в Олейман!

— Мы тебя и не отпустим, — ответила Зора, пораженная горячностью, с какой Ойка отказывалась возвращаться в город.

Зора, чье сердце ни на мгновение на переставало скорбеть о старшем сыне, сразу увидела в маленькой Ойке промысел самих богов. Она сделает все, чтобы стать Ойке матерью и, быть может, тогда на другом краю земли чужая мать поможет ее Уульме, став ему семьей, которой он так рано лишился.

— Дом — там, где тебя ждут. — сказала он, смахнув слезу, скатившуюся по щеке. — Значит, твой дом теперь здесь.

Она приказала слугам занести Ойку обратно в замок, напоить горячим чаем и развлечь историями про Угомлик и его обитателей, а сама осталась стоять, глядя на заснеженную дорогу, обрывавшуюся у черного леса.

Слуги, которые поначалу побаивались и сторонились Ойку, увидели, что вреда от нее никакого, а ее сердечная благодарность за любую малость, которую они для нее делали мало-помалу стала топить лед в их сердцах.

— Мобыть и не зря она здесь, — как-то сказала Арма Майнару, тем самым признав, что и для Ойки найдется немного ее любви.

— Богам лучше знать, — ответствовал ей Майнар, который тоже уже привык к найденке. — Да и хозяин сказал, что всегда о дочери мечтал.

Один только Трикке был против Ойки в Угомлике. Поначалу он надеялся, что мать его одумается и прогонит ведьму из дому, но, видя, что время идет, а Ойка и не думает убираться вон, воспылал к ней самой настоящей ненавистью.

— Что ты торчишь при ней, словно слуга? — выговаривал он и брату, заставая того подле девочки. — Или тебе мало было ее колдовства?

Он всегда хотел быть похожим на Виду, и его злило, что тот так глупо и опрометчиво себя ведет.

— Она ребенок! — пытался успокоить его Вида. — Ты же сам слышал, что сказал про ведьм Перст — глаза у них красные, а у нашей Ойки — синие, словно речные воды.

Но Трикке было не так легко убедить. Он нутром чуял, что это Ойка была повинна в пожаре и гибели всех тех людей, которые в тот день собрались на площади. Он ненавидел и боялся ее одновременно. Знал, что разозленная ведьма однажды запалит и Угомлик со всеми его обитателями.

— Гадкая дурнушка! — в сердцах восклицал он каждый раз, когда думал о ней. — Настоящее отродье Дьома-Тура!

Но сделать он ничего не мог: мать его была непреклонна. Ни слезы, ни крики Трикке, ни убеждения его в том, что девка опасна, не помогли.

К вящему негодованию Трикке и радости Виды Ойка осталась в Угомлике. Тогда он пообещал себе, что ни словом не перекинется с маленькой ведьмой, ни взглядом не обменяется.