Однажды я выберу тебя - Скотт Эмма. Страница 3
У задней двери больницы, входа для персонала, я немного помедлил, мысленно настраиваясь на предстоящую смену, потом набрал код и вошел. И зашагал по ярко освещенным коридорам, по пути кивая знакомым. Холодный стерильный воздух вызвал дрожь в теле.
«Или, может, все дело в работе».
В Калифорнийском университете в Сан-Франциско я работал в отделении «Скорой помощи». И мне приходилось нелегко. А ночная смена? Совсем другое дело. Казалось, что ребенку, поступившему ночью, грозила бо`льшая опасность, чем если бы его привезли засветло. В три утра перелом руки казался чем-то более зловещим, чем падение на детской площадке среди бела дня.
А еще были женщины. Избитые и истекающие кровью. Которых привозили услышавшие крики соседи. А порой – и сами насильники, рассказывая, что «она упала». В очередной раз.
Но тяжелее всего мне приходилось с молодыми парнями, поступавшими с передозировкой. Бездомными. Отчаявшимися. Руки их просто кишели заразой, и я промывал их, зная, что вскоре ребята снова вернутся к прежней жизни и вколют себе очередную дозу. Я ведь побывал в их шкуре.
Раньше я мечтал оказаться по ту сторону борьбы за жизнь. Но сейчас передо мной словно висело зеркало. Только вместо парня, который закончил учебу, чтобы оказаться здесь, в нем отражался другой я. Такой, каким был, когда отец только выгнал меня из дома. А я ведь клялся, что никогда не стану прежним.
Сегодняшняя ночь выдалась особенно отвратительной. И ознаменовалась потерей.
Подростка, которого привезли бездыханным. Мы приложили все усилия, но было уже слишком поздно. Пока мать ребенка в сопровождении социального работника кричала в коридоре, доктор Фигероа, лечащий врач, собрала нас возле каталки. Она называла это «паузой». Если мы кого-то теряли, она настаивала, чтобы мы почтили человека, который ушел прежде нас, – взявшись за руки, склонив головы, замерев на сорок пять секунд.
Я опустил голову и крепко зажмурился, стараясь сдержать слезы и отгородиться от криков матери. Но доктор Фигероа, увидев, как я вытираю глаза рукой, отвела меня в сторону.
– Макс, тебе дать несколько минут?
Я сперва отрицательно качнул головой, но потом кивнул.
– Да, – хрипло согласился я. – Дайте мне минутку.
Я поспешил в комнату отдыха медперсонала. В приемном отделении она всегда пустовала. Постоянно случались чрезвычайные ситуации, и, чтобы всех принять, персонала вечно не хватало. В пустой комнате я сел на скамью и заплакал. Я частенько плакал в автобусе, возвращаясь утром из больницы в квартиру Даниэля. И размышлял, гожусь ли для подобной работы.
«Ты здесь, чтобы помогать. Для этого тебя и наняли».
Через несколько минут я собрался, тяжело вздохнул и вернулся к работе.
В семь утра смена закончилась, и я, накинув черную кожаную куртку, вышел из комнаты отдыха медперсонала. Меня ждала доктор Фигероа. Она походила на Холли Хантер [4]: маленькая, умная, с темными глазами и ровно подстриженными каштановыми волосами до плеч. При росте чуть больше шести футов, я почти на голову возвышался над ней. Но она выглядела важно и внушительно.
– Хочешь мне рассказать? – спросила она. – Тебе ведь тяжело пришлось?
– Не особо, – пробормотал я, печально улыбаясь. – Боль взросления. Я привыкну. – Она поджала губы. Мы резко остановились, когда я понял, что сказал. – Привыкну к тому, что у меня на руках умирают дети. Боже… – Я покачал головой и потер глаза, которые зажгло от новых слез.
– Пойдем, – предложила она, – выпьем кофе.
Внизу, в кафетерии, доктор устроилась напротив меня, между нами на столе стояли две дымящиеся чашки.
– Я работаю здесь уже двадцать семь лет, – проговорила она. – И повидала таких, как ты.
– Таких, как я? – переспросил я и почувствовал, как зашевелились волоски на затылке. Но я слишком устал, чтобы обижаться.
– Тех, кто сочувствует. И желает помогать всем, не щадя при этом себя.
– Нет, я…
– Ты замещал медсестру Габриэлу в понедельник?
– У нее что-то случилось. А персонала не хватает. Ничего нового.
– Ты замещал ее на этой неделе, Питер – на прошлой, а Микаэла – две ночи назад. Когда у тебя был последний выходной?
– Не знаю, – проговорил я. Дымка усталости застилала мозг, который постоянно напоминал, что спать следует, когда зайдет солнце, и никак иначе.
Доктор Фигероа пристально смотрела на меня.
– Вы правы, – пробормотал я. – Возьму выходной. Нужно отдохнуть. Безответственно продолжать работать.
– Дело не только в этом. В Калифорнийском университете тебе дали отличные рекомендации. Ты прекрасно справляешься с работой. Мне бы очень не хотелось тебя терять.
– Терять? – Сердце бешено заколотилось в груди, и сонливость как рукой сняло. – Вы меня увольняете?
– Нет, – проговорила она. – Но давай начистоту, Макс. Ты можешь быть лучшим медбратом в мире, но у каждого есть свой предел. – Она положила руку мне на плечо. – И, полагаю, что для такого, как ты, это чересчур.
– Я не…
– У тебя огромное сердце, искреннее и доброе. И каждую ночь ты впитываешь в себя входящие в эти двери страдания. И не отпускаешь. Так ведь?
Я вертел в руках чашку с кофе.
– Это тяжело. Так много боли.
– Верно. Но желание помочь облегчить чужие страдания не должно стать источником боли для тебя самого.
Я начал протестовать, но потом представил себе год в отделении «Скорой помощи». Пять лет. Десять. Черт, да я с ужасом ждал следующей недели.
– Я очень этого хотел, а теперь, кажется, не могу освоиться.
– Сможешь, – проговорила доктор Фигероа. – Просто тебе нужно время, чтобы все взвесить.
– У меня нет времени. Мне нужно работать. И найти жилье. А еще…
«Попросить родителей снова принять меня в качестве сына».
– Знаю, – согласилась доктор Фигероа. – У меня есть друг, врач-невролог. Арчи Уэбб. Один из его пациентов – птица высокого полета. Понимаешь, о чем я? – Она изобразила выразительный жест, потерев большим пальцем подушечки указательного и среднего. – Ему нужен первоклассный частный уход. И без огласки.
– Что за пациент?
– Один из наших друзей из «Марш Фармасьютиклс». Может, ты о них слышал?
Я слабо улыбнулся.
– Название знакомое.
Имя Марша красовалось на всех больничных ручках и блокнотах, не говоря уж о крупных музеях отсюда и до Европы. Марши жили в огромном поместье за городом и считались чуть ли не королевской семьей. Состояние Старого Света превратилось в империю, когда «Марш Фарма» получила от Управления по контролю за пищевыми продуктами и медикаментами зеленый свет на производство своего самого популярного лекарства, обезболивающего на основе опиатов под названием ОксиПро.
– Пациент работает на Марша? – поинтересовался я.
– Пациент – сам Марш, – доктор Фигероа понизила голос и облокотилась на стол. – Эдвард Марш III, президент и генеральный директор компании.
Я удивленно поднял брови.
– Надо же. Он болен? Что-то из области неврологии?
– Рассеянный склероз, – сообщила она. – В первично-прогрессирующей форме, если быть точной. Выявлен недавно. Он попросил Арчи подобрать для него медперсонал. Он не хочет обращаться в хоспис или куда-либо еще. Все только самое лучшее. И осторожен настолько, чтобы составить четкое соглашение о неразглашении информации о частной жизни пациента и тому подобном с угрозой засудить любого, кто произнесет хоть слово. Короче говоря, Марш не хочет, чтобы кто-то знал о его болезни. Точнее, не стремится посвящать в это акционеров. – Она лукаво взглянула на меня. – Тебе я могу рассказать, поскольку ты связан нормами закона о личной информации пациентов.
– Я не скажу ни слова, – медленно проговорил я. – И не стану лгать, что меня это не интересует.
– Хорошо. Я расскажу о тебе Арчи, и он устроит собеседование с людьми Марша.
– Не хотелось бы бросать вас, персонала и так не хватает, но… Звучит здорово.