Dragoste în ciuda (СИ) - "Joanne X". Страница 5

Собирая кожу губами и тут же отпуская, возвращается к губам, вкладывая всю свою страсть в этот поцелуй, отчего руки мгновенно начинают дрожать, глаза прикрываются от неги. Затем резкий контраст, и его тепло оставляет меня. Пытаюсь сфокусировать свой взгляд на нём, а его ловкие пальцы уже шнуруют платье.

— Холодно в лесах в это время года, — оправдывается он и, справившись с лифом, вновь смотрит жадно.

Берёт за руку и выводит из леса под улюлюкающие звуки придворных. Они кричат нам в лица:

— Mireasa șimirele! Mireasa șimirele! ***

— Чему они радуются? — недоумённо спрашиваю я, улыбаясь им.

Влад по-доброму усмехается и отвечает:

— В Валахии есть традиция: в феврале девушки бегают по лесу, а парни их ловят, «охотник» и «дичь» по осени женятся.

Прикрываю рот, хихикнув:

— Не февраль же, осень как раз.

— Как думаешь, предложи я султану отпустить нас в феврале в мои земли, он бы это сделал? — взгляд становится суровым, не хочу, чтобы он вспоминал о времени, проведённом в Османской империи, нам открывается возможность другой жизни, и мне хочется сосредоточить его внимание на настоящем и помочь устремить взгляд в будущее.

— А если бы ты меня не поймал? — предполагаю.

— Исключено, — возражает, чуть сжимая ладонь.

— А если бы ты поймал другую? — испытующе глядя.

Глубокий вздох, пожалуй, слишком по-театральному, тут же выдаёт:

— Мне бы пришлось на ней жениться.

— Эй! — гневно возражаю я.

Он хохочет, видя, как я дую губы.

— Традиции, — сдерживается от смеха, — не обижайся, — останавливает и легко целует в висок, тут же серьёзно говорит: — Отец Илларион хочет с тобой встретиться.

Киваю и тут же поспешно отвечаю:

— Хотела сама увидеться с ним.

Мой взгляд затуманивается задумчивостью, откуда меня тут же выдёргивают слова любимого:

— Тебя никто ни к чему не принуждает.

Я вновь киваю.

— Ты говорил, вспомни же, что и я сказала.

Влад улыбается и ещё крепче сжимает мою ладонь. В окружении смеющихся придворных мы возвращаемся во дворец. Вначале казавшийся мне мрачным, с многочисленными башенками и бойницами, неприступным, теперь же он стал для меня настоящим домом с горячим очагом, вкусной пищей и любящим сердцем. Слуги хорошо исполняют свою работу, но я вижу, что они не любят меня как своего хозяина и, возможно, никогда не полюбят: что бы ни сделала, для них я чужестранка, по какой-то нелепости судьбы оказавшаяся рядом с их королём, словно околдованным экзотической красавицей и её восточной сказкой.

— Встретимся в зале, — лёгкое пожатие, ладони с неохотой расстаются, ловлю себя на мысли, что мне всё тяжелее это делать.

Иду в свои комнаты, самые светлые. Улыбаюсь. Влад и о такой детали позаботился, чтобы мне было комфортно, ведь на моей родине солнца много, в отличие от здешних мест. Но он и не догадывается, что моё солнце — это он. Служанка подготовила платье и аккуратно разложила его на кровати. Тёмно-синее, закрытое, скромное. Хороший выбор, чтобы встретиться со служителем церкви. Девушка замерла в ожидании команды, почтительно опустив голову. Она всегда услужлива, но крайне холодна. Достаю из шкатулки, стоящей на туалетном столике, браслет с несколькими камешками граната, красный камень будет хорошо сочетаться с её бледной кожей и чёрно-смоляными волосами.

Протягиваю ей украшение и говорю:

— Cadou****.

Она вскидывает на меня удивлённый взгляд, потом вновь смотрит на браслет, её глаза загораются, но она отрицательно мотает головой.

— Nutrebuie*****, — отвечает и вновь часто мотает головой, пятясь назад.

— Nu voi spune nimănui nimic******, — вкладываю в ладонь украшение и прикладываю свои руки к сердцу.

Девушка улыбается и надевает себе на руку, мимолётно любуясь, кланяется мне. Я киваю головой. Она помогает мне одеться и сопровождает меня вниз по бесконечным лестницам. Отпускаю её, хочу прогуляться. Сад отцвёл, поник яркими красками, словно праздный гуляка на пороге зрелой жизни, понимая, что надо готовиться к достойной старости.

Замираю, слыша голоса, один из которых мне знаком, но что-то останавливает меня, наверное, эта фраза:

— Мне нравится ваша религия.

«Аслан?!» — проносится удивлённо в голове мысль, как-то не укладывается это в его образ.

— Ты слишком рьяно взялся за изучение её основ, это похвально, но вера в Живого Бога предполагает спокойствие ума, ты горишь сердцем, и это прекрасно, но остерегись пока слишком приближаться, Его огонь мягок, как огонь Неопалимой Купины, но может и пролиться серой на голову грешников, — это, наверное, отец Илларион, я выглядываю из-за кустов и тут же встречаюсь с внимательным взглядом живых карих глаз, которыми он сейчас улыбается, мне показалось это добрым, так мог Влад, наверное, всем румынским мужчинам это свойственно.

Аслан, проследив за взором отца, замечает меня и широко улыбается. И я бы, наверное, подбежала как раньше, пожала руку, обняла бы, но сейчас это было бы несколько неуместно и вызвало бы вопросы. Подхожу к мужчинам и слегка кланяюсь, ровно так, чтобы выразить почтение и не упасть в подобострастие. В глазах служителя церкви мелькает уважение.

— Госпожа Лале, — уточняет он, а зоркие тёмные глаза как будто считывают меня, крючковатый нос не портит его лицо, наоборот, придаёт несколько усталому ему определённой остроты, в забранных в хвост тёмных волосах мелькает седина, взгляд падает на руки, сжимающие книгу в тёмной обложке.

С удивлением смотрю на Аслана, который складывает руки чашей, склоняет перед отцом голову, тот, благословив крестом, отпускает парня. Впрочем, рыжий верен себе, он подмигивает мне и удаляется быстрым шагом. Возникает неловкая пауза для меня, но только не для отца Иллариона. Он рассматривает меня так, словно пытается понять, можно ли мне доверить некую тайну. Опускаю глаза вниз, слыша фразу.

— Прекрасное дитя далёкой страны, красивых сказок, неспешного быта, мудрой рассудительности, торговли с азартом, — начинает и улыбается, когда я удивлённо вскидываю на него глаза, так не похоже на Османских мудрецов с вечными запретами и нравоучениями.

Открываю было рот, но он продолжает, улыбаясь в усы:

— Думаешь, я начну поучать или буду запугивать?

— Я ничего такого… — немного ошеломлённо, к тому же он прекрасно говорит по-турецки, что ставит меня в тупик.

— Знаю, дитя, — он как будто смягчается, хотя его тон до этого нельзя назвать суровым. — Меня, как и твоего будущего супруга, в возрасте шести лет забрали в Османскую империю.

Киваю, внимательно всматриваясь в лицо, которое не выражает никаких эмоций, лишь констатирует это как факт своей биографии.

— Тебе, наверное, интересно, почему я позвал тебя на разговор, — не спрашивает, но мне необходимо ответить.

— Согласна принять веру мужа как свою, — отвечаю слишком поспешно.

Он улыбается широко, но произносит то, что меня ещё больше ставит в тупик:

— Отказаться от веры после замужества почти так же невозможно, как и от мужа.