Литературный призрак - Митчелл Дэвид. Страница 11

Поэтому в Токио, если хочешь спастись, приходится создавать внутреннее пространство – у себя в голове.

Все решают эту задачу по-разному. Кто-то выбирает физическую нагрузку до боли, до седьмого пота, до изнеможения. Такие предпочитают спортзалы и плавательные бассейны. Они же бегают трусцой в маленьких вытоптанных скверах. Кто-то предпочитает другое прибежище – телевизор. Там ярко, шумно и весело, там вечный праздник и не смолкают шутки, а законсервированный смех на всякий случай подсказывает, когда хохотать. Новости из-за рубежа обработаны с тонким расчетом: волновать, но не слишком, а ровно настолько, чтобы дать человеку повод еще раз порадоваться, как ему повезло родиться в своей стране. Под музыку вам объяснят, кого ненавидеть, кого жалеть, над кем смеяться.

Личное пространство Такэси – ночная жизнь. Клубы, бары и женщины, которые там обретаются.

Есть множество других пространств такого же рода. Все вместе они образуют еще один Токио, только невидимый. Он существует лишь в нашем сознании – сознании его обитателей. Интернет, манга, голливудское кино, апокалиптические секты – это все своего рода укромные уголки, тайные прибежища, куда отправляется человек, чтобы ощутить свою индивидуальность. Иные с ходу начинают рассказывать вам про свой уголок и тараторят без умолку весь вечер. Другие хранят свое прибежище в тайне от чужих глаз, словно садик высоко в горах.

А те, кто не находит себе прибежища, в конце концов бросаются на рельсы подземки.

Мое прибежище – джаз. Джаз – самый прекрасный из всех укромных уголков на свете. Краски и чувства там рождаются из звуков, а зрение ни при чем. Ты словно ослеп, но видишь больше. Вот почему я работаю в магазине у Такэси. Только об этом никогда никому не рассказываю.

Зазвонил телефон. Мама-сан.

– Сато-кун, Акико и Томоми подхватили жуткий грипп, который гуляет по городу, да и Аяка еще не оправилась. – (На прошлой неделе Аяка сделала аборт.) – Поэтому я сама открываю бар. Придется пойти пораньше. Ты сможешь где-нибудь поужинать?

– Мне уже исполнилось восемнадцать! Я смогу где-нибудь поужинать, что за вопрос!

Она рассмеялась своим каркающим смехом.

– Ты славный мальчуган! – И повесила трубку.

Настроение как раз для Билли Холидей. Я имею в виду «Lady in Satin» [5], которую она записала после дозы героина и бутылки джина за год до смерти {17}. В голосе – обреченные ноты осеннего гобоя.

Интересно, что сталось с моей настоящей матерью. Нет, я не то чтобы сгораю от любопытства. Толку-то сгорать. Мама-сан сказала, что ее депортировали обратно на Филиппины и запретили приезжать в Японию. Но иногда, очень-очень редко, я думаю о ней – где она сейчас, что делает и вспоминает ли обо мне.

По словам Мамы-сан, когда я родился, моему отцу было восемнадцать. Теперь мне столько же. Его, конечно, выставляют жертвой. Этакий невинный парнишка, которого соблазнила коварная иностранка – сцапала, как акула, чтобы заполучить визу. Ясно, что правды я не узнаю, если только не разбогатею и не найму частного сыщика. Думаю, у семьи моего отца водятся денежки, если он в моем нежном возрасте захаживал в хостес-бары, а потом вышел сухим из этой скандальной истории. Интересно знать, какие чувства они с матерью питали друг к другу, если питали.

Он как-то раз заходил. Я почти уверен, что это был он. Крутой, на вид лет под сорок. Походные ботинки, темно-рыжая замшевая куртка. Серьга в ухе. Лицо сразу же показалось знакомым, будто я его где-то раньше видел, но тогда подумал, что он, наверное, музыкант. Он прошелся по магазину, спросил пластинку Чика Кориа {18}, которая у нас, к счастью, была. Он расплатился, я упаковал диск, и он вышел. Только тут я сообразил, на кого он похож. На меня.

Я попробовал рассчитать вероятность нашей случайной встречи в таком мегаполисе, как Токио, но калькулятор зашкалило – не влезали все знаки после запятой. Тогда я предположил, что он приходил посмотреть на меня. Может, думал обо мне, как и я о нем. Нам, сиротам, приходится всю жизнь трезво относиться к вещам, поэтому при первом же удобном случае мы начинаем все романтизировать, да еще как! Хотя, в общем-то, я не то чтобы настоящий сирота из детского дома. У меня всегда была Мама-сан.

Я на минутку вышел из магазина, чтобы почувствовать капли дождя на коже. Будто чье-то дыхание. Какой-то фургон резко затормозил и бибикнул старушке, которая толкала перед собой тележку. Старушка оглянулась и замахала на него руками, как ведьма. Фургон прерывисто забибикал, как оскорбленный пупс. Мимо проплыла длинноногая красотка в норковом пальто, ничуть не сомневаясь в своей безумной привлекательности. За ней вышагивал богатенький муж, вел на поводке пса с вислой складчатой шкурой. В белозубой пасти телепался громадный язык. Красотка перевела взгляд в сторону и, прежде чем скрыться из виду, мельком заметила меня – выпускника средней школы, гробящего свои молодые годы в убогой лавчонке, где и посетителей-то обычно почти не бывает.

Это мое прибежище. Еще один диск Билли Холидей. Она пела «Some Other Spring» [6] {19}, и слушатели аплодировали, пока не растворились в знойной душной ночи полузабытого чикагского лета.

Телефон.

– Привет, Сатору. Это я, Кодзи.

– Ничего не слышу! Что там у тебя громыхает?

– Я из институтской столовой.

– Как экзамен по машиностроению?

– Пришлось попыхтеть…

Ну ясно, сдал на отлично.

– Поздравляю! Значит, в храме побывал не зря? Когда объявят результаты?

– Недели через три-четыре. Главное, все позади. Уже хорошо. А поздравлять меня пока рано… Слушай, отец сейчас в Токио. Мама сегодня готовит сукияки {20}. Вот они и подумали: может, зайдешь, поможешь нам с ним управиться? Как ты, старик? А засидимся – переночуешь в комнате сестры. Она с классом уехала на экскурсию на Окинаву.

Я что-то промычал и мысленно вздохнул. Вообще-то, родители Кодзи – славные, порядочные люди, одно плохо – считают своим долгом наставлять меня на путь истинный. Никак в толк не возьмут, что меня вполне устраивает моя жизнь – с дисками, с саксофоном и с моим укромным уголком. Их участие объясняется жалостью, а вот жалости я не перевариваю, лучше буду дерьмо ложкой лопать, как и полагается сироте.

Но Кодзи – мой друг. Пожалуй, единственный.

– Спасибо, приду с удовольствием. Что захватить?

– Ничего, захвати себя.

Значит, цветы для мамы и пиво для папы.

– Я буду сразу после работы.

– О’кей, до встречи.

– До встречи.

Это время дня всегда ассоциируется у меня с Мэлом Уолдроном. Вечер подступил внезапно. Хозяин овощной лавки начал заносить внутрь ящики с белым редисом, морковкой и корнями лотоса. Опуская ставни, он заметил меня и сдержанно кивнул. Он никогда не улыбается. Прогрохотал грузовик, и стайка голубей рассыпалась в разные стороны. Нотки «Left Alone» [7] дробинками падали на дно глубокого колодца: звуки саксофона Джеки Маклина {21} кружили в воздухе, исполненные такой печали, что едва поднимались над землей.

Открылась дверь, пахнуло свежим воздухом, дочиста промытым дождем. Вошли четыре старшеклассницы, но одна из них – совершенно, совершенно особенная. Она сияла и переливалась невидимым светом, будто квазар. Я понимаю, это звучит глупо – но что поделаешь, если она светилась!

Три вертихвостки сразу бросились к прилавку. Хорошенькие, спору нет, но можно подумать, что все три вылупились из одного яйца. Волосы одинаковой длины, помада одного цвета, одинаковые фигуры в одинаковой школьной форме. Одна – видимо, заводила – жеманным и капризным голосом потребовала последний хит, от которого балдели все подростки.