Рок царя Эдипа (СИ) - Ростокина Виктория Николаевна. Страница 10

Инна пила аспирин и ложилась. Просто потому, что можно было, уткнувшись в подушку и закрыв глаза, дождаться, пока воспоминания, вдруг всплывшие в ее памяти, не прокрутятся снова, не оживут со всеми подробностями и деталями и не иссякнут, не уйдут в глубины памяти, чтобы потом снова всплыть через полгода. Милый, тактичный и внимательный Тэд! Как я тебе благодарна за то, что ты никогда не задаешь лишних вопросов, а предлагаешь лекарство от воспоминаний — аспирин, диван и одиночество…

Поменяться с невесткой обувью Инну заставило не только желание избавить ее от мучений, а еще и то особое сладко-мазохистское чувство, заставляющее, скажем, то и дело касаться языком ноющего зуба — больно, а остановиться не можешь.

Лешке исполнился год. Сам по себе этот факт говорил о многом: из сморщенного розового комочка, каким приняла Инна своего сына из рук акушерки в роддоме, он превратился во вполне сформировавшееся человеческое существо, со своим характером, привычками и желаниями. Он рос здоровым ребенком — в девять с половиной месяцев маленькие ручонки, держащиеся за прутья манежа, разжались, и Леша самостоятельно сделал несколько нетвердых шагов.

— Батюшки! Пошел! — всплеснула руками сидевшая тут же за каким-то рукоделием мать Инны.

Через неделю Лешка уже вовсю носился по квартире, увлекая за собой скатерти со столов, переворачивая вазы и безжалостно раздирая на части еще не прочитанную дедом свежую газету.

Итак, ее ребенку исполнился год. Но для Инны эта дата имела и другое значение. Год прошел и с того страшного дня, когда она получила телеграмму с извещением о гибели Юры. Кто сможет подсчитать, сколько раз у Инны замирало сердце, когда в квартире раздавался телефонный звонок или стук в дверь? А сколько раз ее переполняло чувство материнской радости, когда Леша научился держать головку, произнес первое «мама»? Или когда у него прорезался первый зубик? Сколько раз она поворачивала ключ в замке почтового ящика с тайной, сумасшедшей надеждой… На что?..

Словом, горе и радость сплелись для Инны воедино в тот, пожалуй, самый трудный год в ее жизни.

Что делать дальше? Инна чувствовала, что пора что-то решать. К тому же к этому подталкивали многозначительные взгляды и выразительное молчание матери. Отец же со свойственной ему прямолинейностью время от времени усаживал Инну напротив себя с одной и той же фразой:

— Ну что, доча. Как дальше-то жить будем?

Инна не знала, что ответить отцу. Благо все время находилось какое-нибудь неотложное дело: то Лешка кричит — есть требует, то молоко на плите убегает… И «серьезный разговор» откладывался.

Как-то раз Инна поделилась своими проблемами с Галей — школьной подругой, учившейся тогда в МГУ на юрфаке и иногда забегавшей посплетничать о своих многочисленных поклонниках. Выслушав Инну, Галя только фыркнула:

— Мужика тебе, Инка, надо — вот и все.

— А как же… Как же… — испуганно пролепетала Инна. — Как же… Леша… Юра…

— Послушай, — решительная Галя взяла подругу за плечи и легонько встряхнула, — пора бы тебе уже проснуться. Год прошел. Понимаешь? Год! Юры нет!

Инна попыталась сделать протестующий жест, но Галя только сильнее сжала ладони.

— Его нет! — повторила она. — Он умер. Погиб. А ты жива. И ребенок твой жив, слава Богу. Так что подумай о нем. И о себе заодно. Вон в зеркало посмотри! Ты же красивая девка — а до чего себя довела? Ребенок ребенком, я, все понимаю, но нельзя же так себя изводить!

Инна повернулась к зеркалу. В нем отражалось осунувшееся лицо с синими кругами под глазами, кое-как собранные на затылке волосы. Усталые руки без признаков маникюра лежали на коленях.

— Ну как?

— Честно говоря, неважно, — опустила глаза Инна.

— Ну вот видишь!

Галя тоже заглянула в зеркало и уверенным жестом поправила свою умопомрачительную прическу.

— В общем, так. — Она наконец отпустила Иннины плечи. — В среду у Толи день рождения. Будут все наши…

— Да нет, нет, что ты, — замахала руками Инна. — Я в таком виде.

— Не дрейфь! — твердо сказала Галя. — Подкрасишься, глазки подведешь — все будет в порядке. Да-а, совсем забыла! Я же тебе шмотку симпатичную принесла!

И она вытащила из сумки полиэтиленовый пакет.

— Галь, это ж дорого, — пролепетала Инна, извлекая из пакета бежевый кримпленовый брючный костюм.

— Полтинничек всего! Подарок. Костюмчик-то штатовский. А деньги отдашь, когда будут.

— Я в среду не могу, — не очень уверенно сказала Инна. Она все еще сомневалась.

— A-а, понимаю. Прием в МИДе, наверное? — усмехнулась Галя. — Ты мне тут не выдумывай. С Лешкой старики посидят. И запомни — совсем не обязательно вот так сразу жениха искать. Посидишь, с людьми пообщаешься. Войдешь в нормальное русло. А там видно будет. В общем, в среду в пять я за тобой заеду.

И она умчалась.

Тот вечер прошел неважно. Инна настолько отвыкла от подобных мероприятий, что сразу смутилась от обилия незнакомых парней и разодетых девушек. Правда, поначалу за ней пытался ухаживать один симпатичный блондинчик в дорогом костюме, но она только односложно отвечала на вопросы и равнодушно поглядывала по сторонам. Так что он быстренько отстал.

После танцев все стали играть в «бутылочку», а потом, как водится, разбрелись парами по углам. Инне стало совсем скучно.

— Ничего, ничего, — подбадривала ее Галя, отрываясь от своего очередного кавалера. — Пообвыкнешь. Разойдешься. Вот держи трешку на такси.

И, насильно всунув мятую бумажку в карман начавшей было сопротивляться Инне, она вернулась к своему приятному занятию.

Когда Инна вышла на улицу, уже стемнело. Свободных такси было мало, да и те стремительно проносились мимо. В конце концов она решила рискнуть и поймать частника.

Резко затормозив, перед ней остановилась новенькая лаково-черная «Волга». Водитель потянулся к ручке и сам распахнул дверцу.

— Мне на Плющиху.

— Садитесь.

В салоне автомобиля было чисто, тепло и уютно. Кресла, обитые темно-вишневым бархатом, стереомагнитофон… Что сразу поразило Инну, так это отсутствие обычного в машинах запаха бензина. Вместо этого в воздухе пахло чем-то пряным и терпким, напоминающим смесь мускуса, корицы и красного перца. На переднем зеркале болтался небольшой улыбающийся чертик.

Вдруг из-под Инниного локтя раздался пронзительный писк. Она вздрогнула, а водитель, улыбаясь, полез куда-то между кресел и извлек небольшую телефонную трубку.

— Извините, — любезно сказал он Инне — и тут же в трубку, жестко и властно: — Да… нет… нет… Я же сказал — завтра в девять утра мне нужен… Что значит «не можем»? Меня это не касается. Если надо — сидите всю ночь…

Он говорил с еле заметным акцентом, а уверенные нотки в голосе выдавали человека, который привык командовать. В узких полосках света от проносящихся мимо уличных фонарей Инне удалось разглядеть, что обладатель машины с радиотелефоном был крупным мужчиной лет сорока — сорока пяти, с большими залысинами, волевым подбородком и мохнатыми бровями.

— … Так что имейте в виду. Я два раза повторять не люблю. Все. — Он щелкнул переключателем на трубке и вернул ее на прежнее место.

— Извините, — повторил он. — Подчиненные замучили.

Несколько секунд он вел машину молча, затем достал из кармана пиджака массивный портсигар, тускло сверкнувший вделанным в крышку зеленым камнем.

— Курите?

— Да… Пожалуй, — зачем-то сказала Инна, хотя давным-давно не брала сигарету в руки.

В портсигаре рядком лежали странные сигареты — короткие, толстенькие, без фильтра и без названия. Инна с опаской взяла одну.

— Это «Самсон». Голландский табак. Я сам готовлю сигареты. При помощи специальней машинки. Аромат беспддобный.

Он щелкнул зажигалкой и, пока Инна прикуривала, внимательно смотрел на нее. Надо сказать, что она почти физически ощутила, как его взгляд скользнул по ее глазам, аккуратно припудренному носу, неумело втягивающим дым губам, затем переместился на ее тонкие, изящные пальчики…