Рок царя Эдипа (СИ) - Ростокина Виктория Николаевна. Страница 8

…Инна почувствовала легкий толчок самолета о землю: приземление словно бы поставило точку в ее воспоминаниях о Юре, о ее единственной большой любви. Лайнер бежал по посадочной полосе, переключая регистр ее мыслей с прошлого на настоящее.

Сейчас она увидит отца — такого твердого всегда, такого непреклонного, так безоговорочно осудившего дочь-эмигрантку. Примет ли он свое блудное дитя?

А сын? В последний раз Инна видела его десятилетним мальчиком. Знает его фактически только по переписке. А так хочется поглядеть на своего повзрослевшего ребенка воочию!

И еще эта ее будущая родственница, Надя. Какова она? Инна очень надеялась, что сын сделал достойный выбор.

Пока таможенники досматривали ее багаж, Инна с нетерпеливым любопытством поглядывала сквозь стекло, отгораживающее ее от зала ожидания.

Вот бродит, то и дело поглядывая на часы, какой-то ссутулившийся старичок. Казалось, дедуля перепутал место встречи, настолько неорганичен он был для международного аэропорта. Его родственники могли бы летать, скажем, на допотопном «кукурузнике».

Вот от окошка справочного бюро к старику подбежала девушка — маленький бледный черноволосый очкарик. Она что-то втолковывает деду, а тот в ответ недовольно и сердито бурчит.

А вот к ним присоединяется…

Сердце у Инны громко стукнуло один-единственный раз и, кажется, остановилось.

Это же… Юра! Уж не грезит ли она наяву? А может, заснула в мягком кресле самолета и посадки еще не было?

Точь-в-точь он. Такой же длинный, с нервными подвижными губами. Те же голубые глаза под густыми бровями. Жесты, походка — все Юрино.

— Ю мэй гоу. — Таможеннику пришлось тронуть эффектную американку за плечо, потому что она никак не отреагировала на его реплику. — Вы можете пройти.

— А? — Инна вздрогнула и очнулась. — Ес, ес, спасибо.

Это не сон и не грезы. Это правда. Там, за стеклом, — ее сын, полная копия своего погибшего отца.

«Вот он каким стал, мой мальчик! — с гордостью подумала она и, подхватив сумку, ринулась к выходу. — Тогда, выходит, старичок… папа? Боже, как он изменился…»

— Хелло! — подошла она к троице встречавших.

Они изумленно оглядели статную незнакомку. Надины глаза восторженно и немного завистливо блеснули за очочками, и девушка тут же принялась лихорадочно одергиваться и оправлять платье, даже живот старательно подтянула: у прибывшей в отличие от нее фигура была безукоризненной. Но ножки Надины так и остались стоять немножко косолапо, носками внутрь.

Однако Инна не замечала смущения своей будущей невестки. Она не отрываясь глядела в ярко-голубые глаза сына. Такая голубизна бывает только у неба — неба, отнявшего жизнь у ее любимого.

А Леша тоже, как загипнотизированный, уставился на мать. Казалось, он пытался что-то припомнить и не мог. Во взгляде не было радости, только напряжение.

Затянувшееся молчание было прервано старческим брюзжанием:

— Явилась не запылилась, кхе-кхе! И даже не поздоровается. Или так принято в мире загнивающего капитализма?

Инна спохватилась: и правда! Для отца иностранное словечко «хелло» не могло, конечно, быть настоящим приветствием. В его глазах оно свидетельствовало скорее о распущенности нравов. Постарел, иссох, а характер не изменился.

— Здравствуй, папа! — Она наклонилась, чтобы поцеловать сморщенную щеку, однако старик брезгливо отстранился, и она чмокнула лишь воздух.

Инна не обиделась: она привыкла терпимо относиться к чужим причудам. Да и не до отца ей в общем-то было. Ведь рядом стоял ее мальчик!

Но это — на потом, на сладкое. И она шагнула сперва к Наде, протянув ей руку:

— Здравствуйте, Надежда. Я рада вашему знакомству.

— Вы хотели сказать — нашему знакомству! — защебетала девушка, вцепившись в тонкую ладонь Инны пухленькими пальчиками. — Я тоже очень, очень рада!

И тут же сама, первая, кинулась ей на шею, точно маленькая обезьянка. Надя была намного ниже ростом, поэтому почти повисла на Инне, едва касаясь земли мысочками, и звонко чмокала ее куда придется, оставляя на лице следы ярко-вишневой помады.

Алексей нервно дернул невесту за платье, оттаскивая ее от матери.

— Надь… ну… — прошипел он, сам не свой от неловкости.

Девушка испуганно глянула на жениха и сконфуженно отступила. Инне стало жаль ее, и она ободряюще кивнула:

— Все о'кей, Надежда. Я надеюсь, вы и впредь будете исправлять мои ошибки в русском.

Старик пробурчал:

— Во выделывается, как вошь на гребешке. Родной язык коверкает.

Алексей и на деда посмотрел сурово. Юноша чувствовал себя так, будто его представляют иностранной кинозвезде, и никак нельзя оскандалиться, однако это вот-вот произойдет.

Он-то ожидал увидеть простую женщину, вроде бабы Лены, которую любил и хорошо помнил. А эта незнакомка… Такая «не наша», так просто и одновременно так роскошно одетая… Молодая — не верится, что ей уже под сорок. Он знал много сорокалетних женщин, и все они были если не старухами, то по крайней мере «тетками», это уж точно. А эта как девушка.

Вон Надюша: все утро красилась, накручивала волосы на бигуди, чуть не опоздали из-за нее. Самые дорогие свои украшения понавешала в неимоверном количестве: золотая цепочка переплелась на шее с серебряной, да еще бусы из индийских камней поверху болтаются. А в ушах — гроздья янтарей.

— Как я выгляжу? — тревожно спросила она Лешу перед выходом из дома.

— Обалдеть! — искренне ответил он тогда.

А теперь понял: безвкусица. Перебор, нарочито. И никак не вяжется с обстановкой. К тому же босоножки, золотые, на высоких каблуках, уже успели натереть ей ноги, несмотря на то что под них пододеты подследники — якобы незаметные, на деле же портящие весь вид, точно выставленное напоказ нижнее белье.

Зато эта удивительная незнакомка… Даже в мыслях он еще не решался назвать ее «мама»… Выгоревшие на солнце волосы свободно падают на плечи. Никаких заколок, никаких ухищрений. Однако же как они естественны, как блестят, как безукоризненно лежат — волосок к волоску!

Ничего вопиюще яркого в одежде. Блеклая свободная хлопчатобумажная рубашка — вроде бы мужская, да не мужская. Вроде бы мелочи — не то покрой воротника, не то складочки над плечом — превращают ее в изысканную дамскую блузку. Простые, просторные брюки. Надя, примеряя такие, непременно сказала бы, что они не по размеру — велики. Но если приглядеться внимательней, то становится ясно, что так и задумано и что на самом деле они скроены именно таким образом, чтобы подчеркнуть прелесть фигуры: не нарочито, не назойливо, а оставляя простор для фантазии и домыслов.

Легкие туфли на плоской подошве — подобранные, однако, в тон всему ансамблю. Единство стиля — вот как это можно было бы назвать. А не сборная солянка, как у Надежды. И никаких тебе побрякушек, только в вырезе низко расстегнутой блузы скромный крестик. И никаких следов косметики. Естественный темный загар: еще бы, ведь Инна проводит дни на солнце, на воздухе, в окрестностях своего ранчо!

Короче, Алексей был очарован — и робел.

Инна робела не меньше, но она умела сохранять маску невозмутимого дружелюбия.

Никто не заметил, что голос ее слегка дрогнул, когда она произнесла:

— Добрый день, мой дорогой сын!

От этой короткой фразы, не совсем по-русски выстроенной, у Алексея почему-то навернулись на глаза слезы. Пытаясь скрыть их, он обнял мать. Они приникли друг к другу — такие родные и такие далекие!

У Инны мелькнуло обрывочное воспоминание: она боится взять своего ребенка на руки. В роддоме для них устроили несколько занятий: обучали молодых мам, как правильно пеленать младенцев. Но тренировки проводились на пластмассовых куклах. А тут акушерка протягивает ей нечто живое, теплое и тихо кряхтящее. И «оно» еще не умеет держать головку. Страшно.

— Чего испугалась? — посмеялась над ней пожилая акушерка. — Клади головку на локоть, а сама хватай его за заднюю ногу!

Инна тогда рассмеялась: надо же, задняя нога! Точно она родила не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку! И смех оттеснил страх.