О! Как ты дерзок, Автандил! - Куприянов Александр Иванович. Страница 9

Адель не собиралась убегать от хозяина. Она лежала в углу, положив крупную голову на вытянутые лапы.

«Какие у нее мощные лапы, – подумал Дими, – такие лапы совсем не предназначены для того, чтобы душить кур. Они предназначены для того, чтобы гнать зверя, а потом прыгать ему на загривок. На загривок зверя, а не хозяина». А может, он говорил вслух. Адель повела ушами.

Димичел вошел в вольер, аккуратно притворив за собой дверь, сделанную из крупной металлической сетки, Адель подняла голову и посмотрела на хозяина. Адель была умной собакой. Димичел мог отдать руку на отсечение – она уже все знала, смотрела виновато и даже отводила глаза.

– Какая же ты сука, Адель, – сказал Дими и снял карабин с плеча.

И щелкнул предохранителем.

Мало того что ты связалась с какой-то несчастной курицей, говорил он, ты еще осмелилась напасть на меня, своего хозяина, который кормил тебя со своей руки вот с такого возраста. И он показал перевязанной ладонью, какой была Адель, когда ее щенком привели в его дом. Расстояние от ладони до пола вольера было не больше двадцати сантиметров. Дими даже пришлось наклониться, поставив карабин прикладом на дощатый пол, чтобы обозначить беззащитность того щенка овчарки, какой была Адель пять лет назад, когда местные пограничники за ящик пива отдали ее Димичелу.

Со стороны можно было подумать, что поджарый и стройный и действительно еще достаточно молодой человек, правда, с седыми висками, уговаривает сам себя что-то сделать и заранее оправдывается перед окружающими его людьми за нечто проделанное им.

Но вокруг – и на дворе, у вольера, и в самом вольере – не было ни души. Получалось, что все он говорил для себя и для своей собаки, которую собирался убить.

«Зачем я себя уговариваю», – подумал Дими.

И еще он вдруг вспомнил о том, что матерые уголовники, перед тем как выстрелить из пистолета в человека или нанести ему удар ножом, сознательно распаляют себя, чтобы легче, с необходимым в таких случаях куражом совершить убийство. Он про это читал в какой-то книге или видел в кино. И уже почти забыл о поразившем его тогда факте. А сейчас вот почему-то вспомнил.

Он также вспомнил, что эскимосы и чукчи в северных поселках, где ему довелось работать, разведывая нефть, самым большим человеческим грехом считают убийство собаки.

Почему-то все это сейчас вспомнилось.

Адель уже сидела, строго и тревожно вглядываясь в лицо хозяина и прислушиваясь к его словам.

Димичел передернул затвор, загоняя патрон в ствол карабина, и вскинул оружие к плечу, широко расставляя ноги, чтобы приобрести необходимую в таких случаях устойчивость для стрельбы.

В следующий момент Дими содрогнулся. Он почувствовал, как холодные струйки пота поползли по его спине.

Адель, сидящая метрах в десяти от хозяина, в самом дальнем углу вольера, распласталась на брюхе. И медленно поползла к ногам Димичела.

Было видно, как подрагивала черно-палевая шерсть на ее холке. Задние лапы Адели волочились по доскам. Она скулила даже не жалостливо, а как-то по-детски, словно всхлипывала, и ползла с помощью передних лап, низко опустив голову и в то же время стараясь глазами поймать взгляд человека, который собирался стрелять в нее. Когти передних лап царапали доски, и если бы не когти, то возникало бы полное ощущение, что к ногам Димичела ползет человек. И даже не человек, а скорее подросток. И он просит пощады.

Адель просила хозяина не убивать ее. Адель просила пощады.

Тяжелый спазм, какой-то комок или сгусток горячего воздуха, а может, оборвавшиеся нервы, подкатил к горлу Димичела. Он явственно ощутил во рту запах крови. И он опустил карабин. Дими вспомнил, как Адель любила его и какой верной она была собакой. Он просто не мог не вспомнить. А может быть, он думал об этом постоянно, пока собирался убить ее.

Неужели воспоминания о прошлом действительно расслабляют волю человека?

Управляющий рассказывал ему, что Адель начинала скулить и взвизгивать, и метаться по вольеру, когда Димичел возвращался из города на своем «лендровере». Она могла распознать звук дизельного двигателя его автомобиля за добрых два десятка километров. А может, она просто чувствовала приближение хозяина по каким-то другим признакам, например по запаху. Говорят, что собаки обладают таким предчувствием. Адель лаяла, прыгала на сетку, ее выпускали из вольера, и она садилась у ворот, и ждала столько, сколько было нужно для того, чтобы хозяин вернулся домой.

Если Димичел уезжал надолго, то первые два дня собака отказывалась принимать пищу. Она лежала часами, уронив голову на лапы и не обращая внимания на суету людей вокруг. Наконец Адель выпускали из вольера, и она тут же поднималась на второй этаж, в кабинет Дими. Она находила его свитер, рубашку или брюки, в конце концов, ее устраивали даже его домашние мягкие туфли. Она ложилась рядом и грозным рыком предупреждала каждого, кто пытался отобрать у нее вещь или сманить вниз, на кормежку. Наконец она успокаивалась, начинала есть и гулять по участку, но за сутки до возвращения Димичела вновь садилась у ворот.

Самой большой наградой для собаки был момент, когда хозяин пускал ее в свою спальню. Адель никогда не прыгала на постель, но устраивалась на коврике у кровати, обязательно – в ногах. Так она охраняла сон Дими. В любое время, ночью ли, ранним утром, когда он просыпался и вставал, Адель вскакивала и замирала статуэткой, и внимательно, одними глазами, следила за каждым жестом и движением Дими, готовая выполнить любое его пожелание, а не только приказ.

Когда Катрин, любимая Димичела, оставалась на ночь в доме, хозяин выпроваживал собаку из спальни. Она почти не ревновала его к красивой женщине с распущенными черными волосами. Но всегда ложилась у закрытых дверей, с обратной стороны, и уже никто не мог потревожить покой хозяина и его женщины. Если Катрин начинала постанывать и кричать, а такое с ней, конечно же, случалось, собака настораживалась и удваивала свою бдительность, словно понимала, что в такие моменты и подавно никто не может приблизиться к спальне. Сама Адель уже познала материнство. Своих первых трех щенков она принесла весной прошлого года, и теперь они стали собаками-подростками, и жили у надежных людей.

Воспоминания достаточно быстро промелькнули в сознании Дими. Он окончательно понял, что не сможет убить свою собаку. Он вспомнил еще и о том, как она спасла его, провалившегося под весенний лед, на протоке Кантор.

Димичел опустил карабин и протянул руку к голове Адели. Он хотел, в знак примирения, погладить ее. Но жест оказался неловким – резким и угрожающим. Собака его движение поняла по-своему.

Адель вскинулась на задние лапы и сделала прыжок, зависнув над Димичелом. Он понял, что сейчас собака собьет его с ног и растерзает.

Интуитивно он отшатнулся назад, неловко пристукнув прикладом карабина о дощатый пол вольера. Раздался выстрел. Карабин стоял у ноги Димичела почти вертикально, а перевести его на предохранитель он просто не успел. Или не догадался. Боек сработал. При лучшем исходе, пуля могла попасть в живот собаки, но она размозжила ей голову. Осколки костей, кровь и вышибленные мозги забрызгали стенку вольера. Капли крови и мозга запачкали также полы его новой куртки. Димичела замутило, как же так – я ведь не убивал ее, почему карабин выстрелил… Спазм готов был вырваться из горла, он, пятясь задом и с ужасом глядя на поверженное тело собаки, выскочил из вольера. И уже бежали на звук выстрела старик-садовник и управляющий.

У старика-садовника тряслись губы. Он дружил с Аделью. Они каждый день устраивали шутливую возню на газонах, нападая друг на друга.

– Вы что же себе позволяете, – сказал садовник, глядя на кровавую лужу, расползающуюся по полу вольера, и на распластанное тело собаки. – У него тряслись уже и руки, когда он открывал дверь вольера. – Вы думаете, что вам позволено все, вам позволено убивать собак на глазах у людей, – приговаривал садовник, садясь на корточки перед Аделью, – а в следующий раз вы захотите пристрелить кого-нибудь другого…