Невозможное (СИ) - "Mb Vivian". Страница 19
«Особенно в Ярнаме, да…» — ироничный голос Арианны снова зазвучал в ушах.
Первые тяжёлые капли дождя упали на лицо. Покатились по щекам, как слёзы.
И слёзы — тоже…
«Неужели я подозреваю Кори… В этом?»
«Не окажись слишком доверчив. Под масками хорошо знакомых тебе людей тоже могут скрываться чудовища».
Это ведь она сама говорила ему! И теперь, выходит, ей надо повторить это самой себе, имея в виду любимого мужа?
«Идон, ты не можешь быть таким жестоким…»
С оглушительным треском небо разорвалось серебряной ветвящейся раной.
Дождь упал отвесной стеной, и Эмили едва нашла вход в часовню за непроницаемой пеленой небесной воды.
«Надо рассказать ему…»
Эмили с тревогой ждала, когда Ферн проснётся. Новость жгла её изнутри, мысли метались от солнечной радости (о, как она мечтала о ребёнке от Кори — и как больно ранили его слова о том, что этого не будет никогда!) к давящему страху и едва ли не панике (а вдруг всё же эксперимент?..)
Как минимум — она знала, какова будет первая реакция мужа.
«Я семь лет принимаю Древнюю Кровь… Это не может быть мой ребёнок!»
И снова — этот взгляд, яростный, словно обжигающий подозрениями и обидой.
«Думаешь, я не замечаю, что эти храбрые Охотники теперь с любой царапиной идут к тебе?»
Вот что он подумает в первую очередь. Да, Эмили знала, что муж любит её и верит ей. Но — она прекрасно знала и его характер. И понимала, что он снова сорвётся и будет кричать, а потом просить прощения… Или не будет. Возможно, в этот раз и не станет извиняться. Просто не поверит. Окончательно и непоправимо.
«Нет… Я не могу сказать ему. Только не сейчас. Я просто не могу».
Эмили дрожала от холода в промокшей одежде, но никакие силы не заставили бы её сейчас подняться наверх, в их с Ферном комнату, чтобы переодеться.
Увидеть лицо родного человека, в глубине души сомневаясь, что перед ней под его личной не чужой, не враг? Это выше её сил.
Только не сегодня…
Ферн снова и снова перечитывал странную записку, найденную между книг на полке в библиотеке часовни. Что за бессмыслица?
«Паук Бюргенверта скрывает всевозможные ритуалы и разлучил нас с хозяином. Ужасно досадно, у меня от этого голова трещит».
Что за паук? Какие ритуалы? У кого трещит голова?
Аккуратный почерк. Учёный? Студент Бюргенверта?
Охотник бережно сложил пожелтевший клочок бумаги, убрал его в карман и покинул библиотеку, решив наведаться в мастерскую и расспросить Германа.
Кукла, как обычно, радушно приветствовала посетителя, но Ферн, хорошо знавший хозяйку этого старого дома и тихого сада, безошибочно уловил в её лице какие-то напряжение и озабоченность.
— Что-то случилось? — Он нежно взял Куку за тонкую фарфоровую кисть, в очередной раз мимолётно удивившись мягкости и теплу там, где пальцы, веря глазам, ожидали встретить холод и безжизненную гладкость фарфора.
— Нет-нет, всё в порядке, дорогой Охотник, не беспокойся. — Кукла улыбнулась и с благодарностью легонько сжала руку Ферна. — Просто устала. Сегодня было особенно много дел.
— Сколько раз я предлагал — давай помогу тебе! — уже привычно возмутился Ферн: он нередко предлагал помочь хозяйке ухаживать за садом или наводить порядок в доме, но та всегда отказывалась, благодарила тихим нежным голосом и добавляла, что Охотник здесь — желанный гость, и он должен отдыхать и набираться сил перед Охотой. — Но ведь дело не только в усталости? — Он пытливо вгляделся в лицо Куклы — на первый взгляд неподвижное, но для Охотника уже давно не менее выразительное, чем лицо любой живой, настоящей девушки. — Тебя что-то беспокоит, я же вижу! Что случилось?
Кукла высвободила руку, отвернулась вполоборота, помолчала, покусывая губу и глядя в сторону.
— Герман, — неохотно и словно бы через силу проговорила она наконец. — Я беспокоюсь за него. Он опять плакал во сне. Звал Лоуренса. А ведь Первый Викарий давно умер…
— Я знаю, — мягко сказал Ферн, ободряющим жестом касаясь предплечья Куклы. — Учителю просто снятся тяжёлые сны. Особенно в такие ночи… — Он выразительно глянул на небо, где, словно намертво прибитая к небосводу, всегда в одной и той же точке висела огромная серебристая Луна. — Скоро Ночь Охоты. Воспоминания просыпаются и жаждут хоть ненадолго обрести подобие жизни. А их живая кровь — это наши слёзы…
— Да, ты прав, милый Охотник. — Кукла печально кивнула. — И всё же… Мне так жаль его, просто сердце разрывается… — Она закусила губу и замолчала. Собственное сердце Ферна вдруг словно бы стало очень тяжёлым и неповоротливым, ударило изнутри в рёбра, как катящийся с горы большой камень. И замерло, как камень, налетевший на стену.
Как всегда от таких оговорок Куклы.
«…Однако любят ли боги свои творения? Я — кукла, созданная вами — людьми. Могли бы вы полюбить меня? Конечно… Я действительно люблю тебя. Разве вы не создали меня такой?»
— Пойду, проведаю его. Он в саду?
— Да, я отвезла его в «верхний сад», — кивнула Кукла. — Но, скорее всего, он задремал.
— Я не буду его будить, — пообещал Ферн.
— Знаешь… Пожалуй, разбудить его, когда ему снятся такие сны — благое дело, — задумчиво сказала Кукла. — Вспомни собственные кошмары. Думаю, ты был бы рад, если бы твой сон каждый раз прерывали. Но ты лучше многих знаешь — это не так-то просто сделать.
— Попробую. — Охотник коротко поклонился Кукле и направился за дом.
Старый учитель действительно спал, неудобно изогнувшись в своём кресле на колёсах. Ферн уселся на землю у ног наставника и стал вслушиваться в сиплое старческое дыхание. Герман время от времени судорожно вздыхал и слегка покашливал, но не бормотал и не вскрикивал, а это означало, что сейчас он видит какой-то более-менее безобидный сон.
Ферн и сам уже едва не задремал, когда старый учитель вдруг встрепенулся и выпрямился в кресле. Заметив сидящего перед ним Охотника, он сначала испуганно дёрнулся, потом улыбнулся с облегчением.
— А это ты, — сказал он приветливо. — Я, кажется, задремал. Совсем стар стал, уже не могу ни на чём сосредоточиться: хочу просто посидеть, послушать птиц, поразмышлять о том, о сём — а вместо этого засыпаю. — Он засмеялся старческим кашляющим смехом. — Как твои дела? Ещё не проводил ритуал вскрытия печати?
— Нет. Сначала я планировал разобраться с Хемвиком, — пояснил Ферн.
Ритуальную чашу он, конечно же, раздобыл, одолев поселившегося в старой церкви кровоглота. Правда, пришлось пережить ещё несколько «ложных смертей», которые по ощущениям, казалось, были не менее мерзкими, страшными и мучительными, чем оказалась бы настоящая, окончательная.
— Такую плату мир снов требует за возможность исправить ошибку, за второй шанс, который даётся тебе в мире яви, — пояснила Кукла, когда Ферн в очередной раз, задыхаясь и дрожа всем телом, рухнул к её ногам, не находя в себе сил сразу же вернуться к незавершённой схватке. — Отдохни, милый Охотник. Ты обязательно справишься, я верю в тебя.
Ферн, закрыв глаза, погружался в исцеляющее тепло её тихого голоса. Пальцы Куклы нежно перебирали его волосы, гладили по вискам, осторожно касались прикрытых век. И страх уходил, а боль забывалась, слабость и дрожь покидали тело, и невесть откуда взявшиеся силы и решимость уже нетерпеливо звенели в каждой мышце, струились по венам горячей Древней Кровью и победной песней Луны. И Ферн поднимался и, с благодарностью коснувшись губами тёплой кисти его доброго ангела, шагал к одному из надгробий, у подножия которого терпеливо дожидались малютки-Посланники, обитатели Снов, обладающие особой силой переносить его в те места, где он желал оказаться.
В конце концов кровоглот был повержен. Ферн, торопливо вколов себе последний шприц крови и морщась от боли и жжения в заживающих ранах, подошёл к полуразрушенному, засыпанному пылью, обломками и черепками алтарю и осторожно взял в руки древний артефакт исчезнувшей цивилизации птумеру — потемневшую серебряную чашу на длинной ножке, покрытую причудливыми узорами. Чаша оказалась неожиданно тяжёлой — будто была наполнена не пылью и мусором, а густой кровью; ножка ритуального сосуда обожгла руку холодом, как если бы Ферн взял эту чашу не с алтаря в разрушенной церкви, а извлёк из самой глубокой, стылой и сырой заброшенной гробницы птумериан…