Невозможное (СИ) - "Mb Vivian". Страница 17

«Вот она — смерть?»

…Он осознал, что стоит на нижних ступенях лестницы, ведущей к мастерской. Ошеломлённо уставился на Куклу, лёгким поклоном приветствующую его.

— Добро пожаловать домой, добрый Охотник, — сказала она. — Что случилось?

— Я… Я сам не знаю, — пробормотал Ферн, сделав шаг к ней. — Я дрался с кровоглотом, потом он… Он меня… Я же умер! — воскликнул он, с ужасом уставившись на хозяйку этого места.

— О, нет, ты не умер, — успокаивающе произнесла Кукла и взяла ледяную руку Охотника в свои — как всегда, тёплые и нежные. — Ты просто вернулся домой отдохнуть перед новой схваткой. Сейчас ты наберёшься сил и вернёшься туда, где тебя ждут незаконченные дела.

— Но… Как это? — Ферн потряс головой. Происходило что-то странное — дикое даже по меркам безумного Ярнама.

— Во сне смерть — это лишь повод проснуться, — нараспев произнесла Кукла. — Теперь для тебя нет смерти, добрый Охотник. Есть лишь пробуждение… Из яви в сон.

— Я ничего не понимаю, — пробормотал Ферн, смутно желая высвободить руку из ладоней Куклы — и не находя сил сделать это. — Сон? Явь? Где я сейчас?

— Этот сон — единственная явь для охотников, плутающих в лабиринтах кошмаров, — тихий нежный голос Куклы убаюкивал, обволакивал, как туман, как предрассветная сонная нега. — Не бойся, добрый Охотник. Здесь ты в безопасности. Отдохни. Ты нужен нам сильным и бодрым. Тебя ждёт Охота.

Ферн опустился на ступени у её ног и привалился спиной к шершавому камню. Веки сомкнулись, и Охотник задремал, не в силах противиться странной сонливости.

— Кори! Кори, проснись! — Эмили изо всех сил тормошила мужа. Хотя она никогда не позволяла себе будить его, что бы ни случилось, но происходящее сейчас явно требовало его вмешательства.

— Что… Что такое? — Ферн моргнул пару раз — и тут же одним движением вскочил на ноги, подхватив лежащие рядом с тюфяком ножны с мечом. — Напали?

— Нет… Не здесь. — Эмили махнула рукой куда-то в сторону Центрального Ярнама. — Там, на кладбище…

— Что там? — Охотник бросился из комнаты.

— Хенрик сошёл с ума, — дрожащим голосом проговорила девушка, с трудом поспевая за мужем. — Он заглянул в часовню, я с ним поздоровалась… Но он не ответил, а как-то странно посмотрел на нас с Агатой и пробежал мимо — в сторону прохода к гробнице. А потом я услышала какие-то жуткие звуки. Решила посмотреть, что там… Нет, я была осторожна, никто меня не видел! — Она едва успела остановиться, потому что Ферн резко развернулся и свирепо уставился на неё. — Я не вышла, только послушала. Но там… Судя по всему, там драка. Причём Хенрик рычит, как… — Она замолчала и прижала руку ко рту.

Ферн, больше не тратя времени, развернулся и побежал к выходу, ведущему в город.

Во дворе гробницы Идона и вправду шла драка. Выкрики и рычание мужчины, звон стали, выстрелы, свист метательных ножей… И тяжёлое, хриплое дыхание — женское.

Ферн, похолодев, помчался вперёд со всей возможной скоростью.

Эйлин! Она выследила обезумевшего Охотника и пришла исполнить свой долг. Но Хенрик слишком силён, он вполне может одолеть уже немолодую Охотницу на охотников.

Спрыгнув с верхней площадки лестницы на крышу пристройки, Ферн мгновенно оценил обстановку. Среди надгробий мелькали две фигуры — одна в рыже-песочном плаще, вторая — будто вихрь языков чёрного пламени. Одеяние из перьев. Точно Эйлин… Обезумевший Охотник теснил её к ограде, то метая ножи, то стреляя из пистолета и сбивая атаки. Мелькали лунным серебром клинки Милосердия, но всё реже… реже…

Прыжок за спину обезумевшего Охотника — удар — невероятным, звериным чутьём тот замечает внезапную опасность сзади и уклоняется — Ферн едва успевает остановить клинок, летящий к той, кого он любой ценой должен защитить. Эйлин замечает нежданного союзника, коротко кивает и прыжком уходит вбок, выхватывая пистолет и стреляя в Хенрика, за спиной Ферна уже изготовившегося к броску ножа. Попала… Но старый Охотник только взрёвывает и с лязгом трансформирует пилу-топор. Атакует в рывке, задевая Ферна. Левую руку обжигает болью. Всё, пистолет не поможет…

Меч летает как молния, сидеритовые клинки ещё быстрее… но пила-топор в руках одного из опытнейших Охотников — страшное оружие, с которым вынуждены считаться все. Даже топор могучего Гаскойна не всегда был эффективнее.

И всё же двое на одного — исход предрешён. Старый Охотник в изодранном плаще, залитом кровью так, что уже не различить его первоначальный цвет, оседает на землю у ограды. Пистолет выпадает из руки, но пилу-топор умирающий прижимает к груди, как руку друга. Будто представляет, что умирает не в одиночестве.

Эйлин, тяжело дыша, приближается к Хенрику и опускается на одно колено.

— Да примут твою душу милосердные небеса, — говорит она низким хриплым голосом.

Глаза Охотника, уже закрытые, вдруг широко распахиваются. Ферн, стоящий за спиной Вороны, заглядывает в них — и каменеет от ужаса.

Не безумие в них, не жажда крови — бесконечная тоска и боль. И — понимание?

— Да будет проклята эта Охота… — шепчет Хенрик, заваливаясь на бок. — Спасибо, Эйлин. И тебе… того же… Гас… Прости, я… Мы встретимся ещё у… Umbasa…

Охотница на охотников осторожно укладывает обмякшее тело Хенрика на спину. Застывает на мгновение, глядя тому в лицо. Сняв перчатки, осторожно закрывает остановившиеся глаза. И снова молчит, не двигаясь, нахохлившись, как настоящая ворона.

Ферн стоит неподвижно, боясь нарушить тишину даже шорохом.

— Спасибо, — говорит Эйлин глухо. — В этом не было нужды, но… Спасибо. — Она тяжело поднимается на ноги и поворачивается к Охотнику. Снимает свою знаменитую маску-клюв, держащую в страхе весь Ярнам. Ферн впервые видит лицо Вороны — высокие скулы, смуглая кожа, вокруг усталых чёрных глаз — сетка морщинок. В гладких смоляных волосах — густая изморозь седины. Немолода… Но взгляд обжигает ледяной лунной сталью. — Он терял рассудок. Уверена, что так и следовало поступить. Однако старайся не запятнать свои руки. Охотник должен охотиться на чудовищ… А охотников оставь мне…

— Да, госпожа. — Ферн кланяется, отступая на шаг. Терял ли Хенрик рассудок? Безусловно. Но вот что это было? Опьянение кровью? Или…

Горе? Такое, которое застилает глаза и разум и лишает воли к жизни? Заставляет проклинать то, что рассудок ещё до сих пор не покинул тебя?

Ферн покосился на крышу пристройки, на которой он когда-то, кажется, целую вечность назад, нашёл труп растерзанной женщины с красной брошью на платье. Здесь, на этом кладбище, он упокоил её несчастного мужа, обратившегося в зверя — и не узнавшего любимую жену. Он вспомнил надпись на клочке бумаги внутри музыкальной шкатулки, которую ему вручила испуганная маленькая девочка. «Виола и Гаскойн». Дочь и зять Хенрика. Родители его внучек, которых тоже, скорее всего, больше нет… Как можно было жить дальше и не сойти с ума? Никак. И подтверждение этому они с Эйлин только что видели собственными глазами.

— Вы не ранены? — спросил Ферн. Боль в левой руке, притуплённая горячкой боя, вернулась резким ударом, заставив закусить губу. — В часовне есть небольшой лазарет.

— Знаю. — Эйлин улыбнулась одним уголком губ. — Твоя знаменитая жена. Ты знаешь, Охотник, что о её доброте и самоотверженности уже легенды в Ярнаме слагают? Гордись. — Она снова повернулась к Хенрику и едва заметно покачала головой. — Со мной всё в порядке. А ты… Иди. Нам со старым другом нужно побыть вдвоём. — И она уселась прямо на залитую кровью брусчатку перед телом бывшего товарища.

Ферн неслышно отступил ещё на шаг, развернулся и покинул кладбищенский двор, стараясь ступать беззвучно.

Хотя рука болела и кровоточила, он не пошёл сразу в часовню, а свернул под арку на широкую лестницу, ведущую на кладбище Идона со стороны Центрального Ярнама. Постоял, глядя на крыши города, залитые последними лучами заходящего солнца. Ярнам, Ярнам… А где на твоих улицах сейчас — не кладбище?..