Сны замедленного действия - Ильин Владимир Леонидович. Страница 66

– Они должны были сами обнаружить его, – сипло говорю я. – Ты пытаешься блефовать, Абакумов.

– Ну, во-первых, этим тупицам это и в голову не пришло. Тем более что хозяев фугаса не осталось в живых. Их тела я запер в фургоне и разнес на куски зарядом пластита как раз в тот момент, когда примчались менты… А во-вторых, Лен, давай не будем рассуждать, блеф это или не блеф. Мы просто-напросто проверим это практически. Идет? Больница отсюда, конечно, далековато, но грохнуть все равно должно так, что весь город услышит… Ну что, испытаем?

Он подчеркнуто медленно нажимает на красную кнопку и испытующе глядит на меня. А потом разворачивает пульт экранчиком ко мне, и я вижу, как двоеточие между цифрами принимается мигать, и секунды стремглав сменяют друг друга.

Сорок… Тридцать…

А если это все же блеф?..

Двадцать пять…

А если нет?..

Двадцать… Выбирай, Лен, выбирай, что для тебя важнее: жизнь одного подростка-уникума или жизни десятков больных, врачей, медсестер?..

Восемнадцать… Семнадцать,..

Решать надо быстро…

Пятнадцать…

– Останови! – хриплю я. – Я… я все скажу!..

Абакумов нажимает на синюю кнопку, и время вновь замирает на пульте. Осталось пятнадцать секунд.

– Ты напрасно ищешь Олега, – торопливо говорю я. – Он.. он никакой ценности для тебя не представляет…

– Не надо врать, Лен. Врать нехорошо. Пойми, мы все знаем о Спящих. Еще с того времени, как твой Игорь Всеволодович вздумал утаить очень важную информацию от своего начальства. Мы уже тогда вели твоего шефа… параллельно с нашими друзьями-конкурентами из ФСБ… Так что выкладывай… А насчет того, что Олег оказался «пустышкой» – это уж мы проверим, будь спок…

Я молчу. Выбор, который предстоит сделать, душит меня сильнее, чем стальная цепочка наручников на горле.

Абакумов внезапно присаживается на корточки так, что его голова оказывается почти на одном уровне с моей.

– Послушай, Лен, – говорит он. – Ты зря боишься за пацана. Ничего плохого с ним у нас не произойдет. Мы вовсе не собираемся убивать его, как эти придурки… Нам нужна информация, понимаешь? Это – наш хлеб, Лен. И нам наплевать на то, что уникум подобного рода может быть опасным для страны, правительства, человечества, в конце концов!.. Поверь, у нас он, наоборот, будет кататься, как сыр в масле!.. Ему даже лучше будет у нас, чем в Инвестигации, потому что мы будем платить ему больше, чем ваша сраная контора, которая кормится за счет скудных подачек международных организаций!..

В любом случае я проиграл. Стоит мне уступить – и он обязательно пристрелит меня на прощанье. Поэтому не надо. Лен, не поддавайся ему!..

Но палец Абакумова вновь ложится на зловещую красную кнопку, и я сдаюсь:

– Он – в школе. Той, что недалеко от твоего… от его дома… На чердаке. Туда ведет пожарная лестница…

Что ты наделал, Лен?!

Абакумов медленно убирает пульт в карман. Долго смотрит мне в глаза. Потом произносит с непонятной интонацией:

– Я знал, что тебя только так можно уломать. Лен.

Молодчина, что оправдал мои ожидания… После паузы добавляет:

– За это я готов вручить тебе специальный приз. Я не стану тебя убивать, если ты сказал мне правду. Но если ты вздумал обмануть меня, я обязательно вернусь и тогда тебе конец. Лен…

С этими словами он поднимает капот машины и выдергивает откуда-то небольшую продолговатую трубочку.

– Это предохранитель от электроцепи сигнала. Чтобы у тебя не возник соблазн побаловаться истошными гудками, – говорит он мне. – Ну а теперь прощай. Или – до свидания, хотя для тебя было бы лучше больше никогда не свидеться со мной…

Абакумов выходит из гаража. Дверь закрывается, и я слышу, как снаружи защелкивается замок.

Ловушка захлопнулась.

Глава 18

Он все продумал. Как шахматист, одним простым, но точным ходом загнавший соперника в цугцванг. А самое скверное заключается в том, что, проиграв эту партию, я потеряю не очко в турнирной таблице, а свою жизнь.

Нет, он все-таки, наверное, в душе садист. Впрочем, военная разведка никогда не отличалась излишним человеколюбием. Даже по сравнению со своими коллегами из прочих тайных ведомств.

Очень скоро у меня затекает все тело. При малейшей попытке изменить позу те наручники, что сдавливают мою гортань, впиваются в плоть еще сильнее – видимо, они предназначены для иммобилизации особо опасных преступников. Можно лишь шевелить ногами в тесном пространстве между рулем и кожухом приборной панели.

Поскольку у меня нет часов, я даже не знаю, сколько времени сижу в позе окаменевшего истукана, тупо следя за перемещением пылинок в солнечном лучике, который просачивается в гараж оттуда, где до сих пор должна быть дырочка от пули, выпущенной в меня несколько дней назад.

Мозг мой в тысячный раз анализирует одни и те же варианты. В сущности, их не так много. И все – с печальным исходом…

Что бы я ни попытался сделать, все будет бесполезно. Сделать в подобном положении ничего нельзя, и путей спасения у меня нет. Например, если даже я каким-то чудом ухитрюсь не двигать шейным отделом позвоночника, чтобы не быть удушенным стальной цепочкой, то рано или поздно все равно отдам богу душу – от тривиального истощения. Никому и в голову не придет искать сотрудника Инвестигации в какой-то ржавой железной коробке на окраине города, да еще и запертой снаружи на кодовый замок. Едва ли Лугин посвятил кого-либо в свою сделку с хозяином гаража. А у того, возможно, еще не скоро возникнет желание интересоваться своей, пусть даже сданной в аренду, собственностью…

Значит, выбраться из машины я не смогу. И надеяться, что кто-то придет ко мне на помощь, тоже не стоит.

И что же? «Остается одно – только лечь, умереть»?

Собственно, даже лечь-то я не могу – оковы не позволяют…

Абакумов вряд ли вернется: ведь я сказал ему правду, да и он убежден, что мне – крышка. Для него теперь дорога каждая минута. Может быть, сейчас он спокойненько катит на машине вместе с Олегом подальше от города. Чего ему опасаться? Ищут-то не его, а меня. Только ищут не там, где надо…

А насчет клаксона – это он верно сообразил, мерзавец. Для меня это был бы единственный выход – попытаться привлечь внимание людей вне гаража автомобильным сигналом. Может быть, мне удастся сделать это другим способом?

Но каким? Кричать громко не получается: горло сдавлено. А дотянуться до каких-либо предметов, способных произвести шум, не дают наручники. Вот только ноги относительно свободны… Постой-ка! А почему бы не воспользоваться хоть этой толикой свободы?

Да, он все предусмотрел, этот Макиавелли плаща и кинжала. Он отключил клаксон, изъяв соответствующий предохранитель. Но он не учел одного обстоятельства. «Форд», перешедший мне в наследство от Лугина, оснащен довольно редкой системой зажигания и запускается не ключом, а кнопкой, расположенной на панели управления, справа от руля. И хотя я не могу дотянуться до нее руками, зато можно попытаться сделать это с помощью нижних конечностей. Например, коленом.

Правда, для этого придется проявить такую же ловкость и изворотливость, какой обладал в свое время знаменитый американский факир Гудини, но это уже другой вопрос.

Что ж, приступим…

Черт, совсем чуть-чуть не дотягиваюсь!.. На каких-нибудь два-три сантиметра. Эх, и почему матушка-природа не снабдила меня длинными ногами? Наверное, ведала, что мне не суждено стать легкоатлетом или фотомоделью…

Придется подать вперед корпус, а точнее – сползти по сиденью пониже.

М-да. Сползти-то я сполз, но удушающий эффект цепочки, охватывающей мою шею, возрос настолько, что в глазах все больше темнеет, словно кто-то с помощью реостата постепенно убавляет освещенность, и расплываются светящиеся концентрические окружности.

Только бы не потерять сознание в самый неподходящий момент.

Стартер исправно рычит, проворачивая коленвал, и на несколько секунд меня охватывает тихий ужас: а что, если аккумулятор за время стоянки машины в гараже подсел или в двигателе от длительного бездействия произошли какие-нибудь фатальные перемены, и машина не заведется?!.