Аз Бога Ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович. Страница 86
Согласно законоуложения, все женщины Хазарии тоже получили свободу и равенство с мужчинами, однако была поправка, в которой указывалось, что жена может уйти из гарема по своей воле только в том случае, если муж обеспечит ее дальнейшее безбедное существование, дав деньги, жилье, одежды и украшения, а она из всего этого выплатит пошлину в казну – девять золотых. (На один золотой в Хазарии можно было купить прекрасного арабского скакуна, или пять коров, или сотню овец.) Если жена убегала без кошта и уплаты налога, то подлежала смертной казни...
Разочарованный и гневный от этого, богоносный каган к концу пути утратил сон, веля, чтобы караван с гаремом двигался впереди него, и сам следил, чтоб жены не сбегали ночью.
И вот однажды, двигаясь на север, в полуночный час он вдруг увидел, что впереди светло. Призвав каган-бека, он спросил, что это там сияет, и земной царь ответил поземному:
– Впереди – Саркел! А сияет огонь – факел в руке Митры!
Он успокоился и даже задремал на час, однако на следующую ночь, когда сакральная столица уже была перед глазами и звезда над башней и факел колосса отчетливо виделись, свет впереди отодвинулся еще дальше, к горизонту.
Было ясно, что светит не Митра, провозглашая свободу в государстве; то был свет иной...
На севере опять восстала заря, на сей раз среди ночи!
6
Весть о звезде, восставшей на востоке, впервые донеслась, когда княгиня еще только сбиралась в дальнюю дорогу. А принесли ее со степных застав: богатыри, воины славные и мужи бывалые, пересчитавшие все звезды на небосклоне, от появления новой были в большой тревоге.
– В ясные ночи токмо зрим! – сообщали они. – Стоит звезда над самым окоемом, и если все совершают круг, эта неподвижна. Мерцает над Саркелом, где когда-то была Белая Вежа.
– Недобрый знак, князь. Хазария бросает вызов! А у нас войска нет, лишь малая дружина.
– Сей знак рукотворный, витязи, – утешал Святослав, не придавая значения. – А всякая рукотворная звезда сама погаснет.
Потом лазутчики из глубин Дикополья стали доносить:
– Во глубине степей близ озера Вршан каган хазарский тайно войско собирает. Наемники к нему стекаются со всего света, а черных хазар так не счесть. Оружья во множестве везут из Дербента, от турок и через море от ромеев.
– А еще каган рабов освободил!
– Всякий народ к нему стекается со всего света!
– Кумира в Саркеле поставил, в руке светоч день и ночь горит!
– Многие говорят: се суть звезда свободы!
– Каган что-то замыслил! А какую хитрость – не ведаем и выведать не можем! Но опасность чуем!
– След бы ударить первыми, князь!
– Срок придет – пойдем и одолеем, – обещал Святослав, будучи непоколебимым. – И не убоимся сей рукотворной звезды.
И наконец явились калики перехожие, шедшие из дальних стран через Хазарию.
– Сказывают, ты ныне князь светлейший, а не зришь, что творится у супостата твоего по соседству. Войной скоро пойдет каган, да не свычной, а хитростей исполненной. Впереди себя тучу саранчи пустит, сам следом пойдет. Бойся, князь, восточного ветра, чуму он на Русь принесет, болезнь заразную, суть коей – ложь и кривда.
– Хворь сия мне не грозит, – ответствовал он ничуть не смутясь. – А ежели и привьется в некоторых землях, так и то добро. Кто ложью переболеет, к тому никакая кривда не пристанет.
Мать-княгиня уплыла за море, а Святослав сел единовластно править и собирать дружину, пока опираясь лишь на одного верного воеводу – Претича. Но преданность для ратных дел хоть и много значит в битве, а порой благодаря ей победа достигается; при этом куда важнее, коли она помножена еще на смышленность и искусство воеводское. А верный же боярин, много лет бродящий с посохом по чужим краям, довольно повидал и набрался знаний от встречных путников, от спутников своих и, наконец, раджей, да токмо ремесло свое прежнее – суть воеводское, во многом поутратил. Старается, из кожи лезет вон, но толку мало: след обучать десятских, сотских и полковых – покуда Русь была без мужской руки князя и много лет не ведала походов, дружина ожирела, домами занялась и дух утратила военный, – ан нет сведомых витязей! Мечом еще владеют, и в седле сидят, да сего мало...
Был тем временем в Киеве знатный воевода, умеющий бить супостата, каким бы ни был он, – суть наемник старый именем Свенальд. Витязь сей грешил вероломством тайным, однако ни один Великий князь, кому он служил, не ловил его с поличным, и потому за умение и разум ратный его вкупе с дружиной вновь нанимали постоять за Русь на бранных полях. Вот и теперь случилось то же: едва Святослав вошел в Киев, Свенальд его встретил и во второй раз поклялся, что готов служить молодому князю – впервые присягал, когда детиной неразумным был, – но на сей раз не за злато, а за веру. Мол, покорил ты меня, князь, своей дерзостью, силой и умом. Злата у меня довольно, веры нет...
Зрел Великий князь, глядя на воеводу, – лжет, двуликий! Руси будет служить и ее супостатам, кому за злато и кому за веру, на лице бесстрастном не прочесть. Взял и прогнал его прочь, срок определив, когда уйдет он из пределов государства на все четыре стороны. И дружину свою уведет с собой...
Ничего в ответ не сказал старый наемник, лишь поскрипел кольчугой, двигая плечами, и убрел со двора.
Да ведь ведал, что прогоняет, дабы рока избегнуть...
Не ушел Свенальд к назначенному сроку, будто ведал, что молодой князь не обойдется без него, как все другие не обходились, и придет, еще и поклонившись. Святослав сам не пошел, но Претича стал посылать. А верный боярин тоже видел наемника насквозь и воспротивился:
– Не советую, князь, откажись от Свенальда! Мне ведомо: он сгубил братьев Рурика, Синеуса и Трувора. Инно по прошествии трех лет княжения оба сгинули по его хитрости. И Вещего Олега он послал на кости коня своего позреть... А кто под меч Мала поставил отца твоего?
– И мне сие ведомо...
– Зачем же его кличешь? И тебя погубит!
– Божьего суда не избегнуть, а нужен сведомый воевода. Ты же слышишь вести, что из степи идут. Пора настала, я на звезду позрел, да не на ту, что взошла и стоит на востоке, а на свою путеводную – Фарро. Она высветила мне дорогу, и я позрел, что делать след в сей час – совокуплять силу русскую. В короткий срок мне не собрать дружины без пытливого ока. И ежели соберу, нет под рукой достойных витязей, чтоб войском управлять. А у Свенальда любой дружинник – хоть сотский, хоть полковой. К сему же он сказывал, за веру жаждет послужить.
– Наемник, чужестранец и за веру?
– Мне на руку сие, ступай и позови. А там испытаем веру!
Претич ушел, но скоро и вернулся, один, без воеводы. Глядел еще мрачнее, не прятал недовольства, и зная – без Свенальда и впрямь не быть дружине, – угрюмо доложил:
– Не идет сей хитрый лис. Сказал, уже ходил. Теперь пусть князь сам попросит. Идти придется, Святослав...
Хоромы Свенальда стояли близ Лядских ворот, и несмотря на это Святослав пешком отправился, избрав за правило ни верхом, ни в повозке не ездить по Киеву, чтоб привыкал народ. Иные кланялись при встрече; коль ехали верхом, то спешивались, говорили: «Здравствуй, светлейший княже!», иные лишь кивали, вид делая, что кланяются, а большинство и вовсе воротило нос. А были и такие, что вслед, как стрелы, метали острый взгляд, цедя сквозь зубы: «Ужо придет час, расплатимся с тобой...» И верно б расплатились за прошлое, будь при нем оружие, хотя б кинжал иль засапожник; однако князь выходил со своего двора с открытой десницей и в белой рубахе с обережными знаками, не сшитой, а сотканной руками Рожаниц. Напасть на безоружного, даже на кровного врага, не позволяла совесть.
Лишь однажды каленая стрелка свистнула и вонзилась у ног. Святослав выдернул, сломал ее и, бросив, пошел дальше, не оборачиваясь. Но за спиной услышал звон мечей, потом короткий вскрик, и скоро сыновья подъехали, таща на веревке боярыча в кольчужке.
– Он стрелял, отец! С поличным взяли!