Тайник комиссара - Имшенецкий Вячеслав Андреевич. Страница 19

Я смотрю на лежащих в снегу бойцов, на покрытых инеем лошадей и не знаю, как их заставить встать. Они понимают, что это конец. И Мулеков понимает, что смерть всего отряда неминуема, но, видать, всему бывает предел, человеческой выносливости тоже.

Тогда я решил показать людям пример. Разгрузив одну из лошадей, я положил сумку с золотом на две другие, более сильные. Связал лошадей вместе. С трудом забрался на первую и стал погонять ее к ледяной кромке реки. Хрупкий лед крошился под ее ногами, и она не захотела идти в воду. Я понукал ее, но, сунувшись в холодную жижу, она пятилась назад. Лошади, привязанные сзади, тоже сопротивлялись, И тогда я впервые рукояткой нагана ударил лошадь по крутому крупу. Она пошла. Вода была лошадям только чуть выше колен. Но сильное течение заставило их сопротивляться. У меня от температуры кружилась голова, и я боялся упасть с лошади. Посередине реки все три лошади вдруг заупрямились, захрапели, задергали головами. Сначала я подумал, что там, в темной воде, они почувствовали глубину и стал погонять. Но они еще яростней затоптались на месте. Я видел, что на конце хвостов у них образовывается ледок, почувствовал, что лошади слабнут, и спрыгнул в холодную, парившую на морозе воду. Взял лошадь под уздцы и, скользя ногами по камням, вывел их на правый берег. От мороза промокшие ноги стало сводить. Я сдернул разбитые сапоги и хотел выжать воду из своих ветхих портянок, но они на морозе сразу же заледенели. Тогда я пробежал к скалам босиком по снегу, нарвал сухой травы и, растерев ноги, обмотал их, надернул сапоги. Подскочив к лошадям, я сбросил груз, развязал уздечку. Подрагивая шкурой, лошади стали с жадностью щипать траву, присыпанную немного снегом.

Возле скалы окоченевшими руками я собрал сухой мох, он здесь висел на скале, как огромные бороды великанов. Я сумел поджечь его. И прямо в огонь сунул руки. Куча еще тлела, а я, уже отогрев руки, набросил сверху сухих веточек, а потом положил большую смолистую коряжину. Пламя рванулось вверх. Я стал кричать на тот берег. Но люди не шевелились. Тогда я перенес костер под самую скалу, где лежало несколько стволов сухих деревьев. Огонь, крутясь от ветерка, лизал скалу, прогревалась земля. Из переметной сумы, снятой с лошади, достал несколько кусков замерзшего, как камень, лошадиного мяса. Разложил их на горячие камни возле костра. Через минуту запах жареного мяса пополз на тот берег. Люди зашевелились.

Переправа прошла, в общем-то, удачно. Если не считать, что мне второй раз пришлось лезть в холодную воду. Дело в том, что Мулеков нечаянно на перекате уронил в воду сумку с моими документами и с этим дневником, который я сейчас заполняю».

Таня перевернула страничку дневника.

«Ночь прошла хорошо. Земля, прогретая костром, грела спины, скала тоже отражала тепло в нашу сторону. Лошади подзаправились неплохо, бока у них поднялись. Ночью они почему-то храпели. Утром я пытался выяснить, что их пугало, но никаких следов не обнаружил. Только в сером рассвете летали над нашим биваком четыре вороны. Три больших и одна маленькая, которая постоянно каркала. Ворон я невзлюбил. Они, появлялись над нами перед тем, как погиб удэгеец, каркали они незадолго перед смертью бойца Воробьева, совсем низко летали перед гибелью Рудакова. Видя, что люди уже проснулись, я решил прогнать наглых вестников беды. Хорошо прицелившись из нагана, я выстрелил. Тяжелым эхом ответили холодные скалы. Маленькая ворона, крутясь в воздухе, полетела вниз и упала возле меня. Тут же я услышал крик бойцов. Обернулся. Прямо на меня несся огромный медведь. Почти не целясь, я выстрелил и хотел отпрыгнуть в сторону, но поскользнулся, и в тот же момент медвежья туша рухнула на меня и заскребла огромной лапой почти у самого моего лица. Направив ствол нагана вверх, я опять выстрелил. Туша дернулась и затихла. Подскочившие бойцы, вытащили меня. Медведь лежал, разинув совершенно беззубую пасть. Он был тощий. И больше походил на скелет, обтянутый шкурой. Шатун. Сняв шкуру, мы стали пробовать мясо. Оно было с таким неприятным запахом, что есть его никто не стал. Бросив тушу и свернув шкуру, мы стали упаковываться. Три большие вороны, не боясь нас, сидели и клевали мясо больного медведя».

И снова шли торопливые строчки, командир, по-видимому, опять нервничал.

«…Второй день идем вдоль берега. Река стала шире, глубже. «Та ли эта река?» — спрашиваю у Мулекова. Он, виновато мигая, ответил, что сам теперь во всем сомневается. Мороз крепчает. И опять новый сюрприз: река разъединилась на сотни ручейков и уходит куда-то в скалы. Снег стал сыпучим как песок».

Следующий день был записан почему-то синим карандашом, и читать было трудно.

«Сижу у костра. Закутавшись в лохмотья, спят бойцы. Меня знобит. Тощие лошади грызут кору у звенящих от мороза сосен. Теперь я понял, что нам не выйти. Лошади падают от истощения. Сейчас здесь, у костра, я должен что-то решить. Мысль, подсказанная Рудаковым, не дает мне покоя. Где-то в горах бухают громы — это деревья лопаются от мороза. Сегодня утром я скажу свое решение бойцам».

Вдруг Таня вздрогнула. Петька и Шурка вскочили на ноги и тоже посмотрели в сторону ущелья. Тимка Булахов, повернувшись на траве, поднял в руках заряженный арбалет. Из темноты ущелья явственно доносилось какое-то сиплое дыхание. Как будто оттуда, по крутой стенке, поднимался запыхавшийся человек.

Ребята замерли, устремив взгляды в темноту. Там посыпались камушки, и наступила такая жуткая тишина, что Таня слышала даже, как бьется сердце.

— Тимка, что это? — шепотом спросила она.

— Не знаю, может, горный козел подходил.

— Тимка, а может, медведь?

— Не-ет, — неуверенно ответил Тимка. — Медведь, он непременно бы, уходя, рявкнул.

Петька вдруг снова поднял кверху палец. Ребята прислушались, но на этот раз ничего подозрительного не услышали. Шурка спросил тихо:

— Петька, а ежели нас Хорек скрадывает? — Шуркины слова показались страшными, и ребята снова посмотрели в пугающую темноту.

Тишина. Только слегка поскрипывает старая сосна. Таня повернулась к костру:

— Ребята, я думаю, дневник командира и наши карты надо на ночь прятать под какой-нибудь камень. Если нас сонных захватят, чтобы ничего не нашли.

Шурка, Петька и Тимка с уважением посмотрели на Таню.

Страх у Тани действительно прошел. Она подняла с травы дневник командира.

— Давайте дочитаем до конца, осталось всего несколько листочков.

Мальчики снова придвинулись к костру.

«Сегодня последний день нашего каравана. Бойцы об этом пока не знают. Морды и ресницы лошадей покрылись инеем. Бедные животные, им тяжело дышать. Река снова появилась, но теперь слева от нас. А может, это другая река? Сейчас я меньше всего смотрю вперед на заснеженную тайгу, я шарю глазами по скалам, мне нужно найти там, на неприступной высоте, небольшую пещеру. Справа, рядом с нами, тянется стена горного массива. Сейчас…»

Только в конце страницы Таня разобрала несколько строчек:

«Почти под самыми облаками прямо в отвесной стене — пещера. Она неприступна ни человеку, ни зверю. Я оставил отряд прямо под скалой. Пещера находилась над нами. Бойцы недоуменно смотрели на меня. Подошел Мулеков.

— Командир, почему остановились? Мы теперь на правильном пути. Надо торопиться.

Когда вокруг меня собрались все бойцы, я обратился к ним:

— Товарищи, мы везем золото, принадлежащее Советской Республике. Нас преследуют мороз, голод. Лошади без кормов долго не протянут. Может случиться так, что упадет сразу несколько лошадей. Куда мы переложим золото? Сложить под первую попавшуюся кочку, чтобы потом потерять навсегда? Чтобы оно доступно было врагу?

Подошел Мулеков.

— Что же, командир, придумал?

В его голосе слышалось неподдельное волнение.

— Мы обязаны сохранить золото для республики, поэтому должны спрятать его в надежном месте. — Я рукой указал вверх, на пещеру, находящуюся в облачной выси. Мулеков неприятно улыбнулся:

— Как же мы заберемся, чтобы там сложить мешки с золотом?