Замена (СИ) - Дормиенс Сергей Анатольевич. Страница 13
— Про… Простите, Аянами.
«Нет» подействовало на Икари-куна странно: примерно так, как на меня холод. Он словно впервые взглянул на часы, он смотрел на меня так, будто я переоделась в ночную рубашку прямо вот только что и прямо перед ним. В каком бы состоянии ни пришел Икари-кун, сейчас он стремительно становился человеком.
— Еще раз — простите меня, — покаянно произнес он. — Я сам не понимаю, что на меня нашло…
— Ничего страшного.
Неискренность в обмен на неискренность: меня крошит боль ночной побудки, а он хорошо понимает, почему пришел. Ужасающая банальность в полтретьего ночи — продрогшая, пахнущая пылью, болью и моим любопытством.
«Ты ведь не надеялась, что все закончится вместе со вчерашним днем?» — думала я. Он кивнул и повернулся, чтобы уйти назад в свой личный холод.
— Икари?
Взгляд из-за плеча, из тени капюшона дурацкой пайты. Взгляд, который дал мне по крайней мере часть ответов. В принципе, я уже почти все поняла.
Но все равно:
— Зайдите, пожалуйста.
Он пил крепкий чай, украдкой косился на мои очки, на волосы (мало того что седые, еще и встрепанные). На грудь тоже косился, но мало. Впрочем, даже без наблюдения за его взглядами было очевидно, ради чего он пришел.
— Очень приятный чай, — хрипловато сказал Икари-кун, подумал и деликатно откашлялся. — Что это?
— «Красный» чай.
Мне было досадно даже на общем болевом фоне: совершая лишние движения за тапочками и халатом, беспокоясь о том, как бы не приспустились очки, я упустила момент, и заварка перестояла.
Давно я так не делала.
Капсула с обезболивающим потрескивала в кармане, как жменя искр.
— Теплый, — сказал вдруг Икари-кун с улыбкой и поставил чашку на стол. — Спасибо вам большое.
— Не за что.
От него сложно пахло — сложно и остро. Я слышала преподавательское общежитие (гель для душа, сырость, пот, еда — не какая-то конкретная, а некая общая идея разогретой в микроволновке еды), слышала других людей. И я слышала алкоголь.
«Рей, это саке. Сейчас мы с тобой его подогреем…»
И — стоп.
— Есть за что, — тихо сказал Икари-кун, пока я отрезала себя от воспоминаний. — Вы мне очень помогли.
— Чаем?
Он моргнул, глядя на меня.
Да, это была ирония. Да, я не хочу этого знать. Да, я не хочу из-за тебя вспоминать что-либо. Все просто и все сложно, и даже глупый запах вытаскивает из меня такую мерзкую память.
«Икари-кун, тебе лучше уйти. Что со мной творится, я обдумаю потом».
— Простите, Аянами. Я просто сорвался. Там все было весело, но я не смог.
Смотрел Икари-кун только в чашку, гладя ее ручку пальцем. Он заново переживал замечательную вечеринку, на которой ему не нашлось места. Еще много будет таких ситуаций, все чаще ему доведется ощущать себя посторонним. Посторонний в останках собственной жизни — это даже почти по классику.
Почти — потому что в случае с EVA самоустранение — это все-таки выбор. Но я почему-то уверена, что Икари-кун пойдет как раз по моему пути.
«Почему-то? Да ты сейчас ведешь его за руку».
Он говорил, что-то спрашивал, кивал сам себе в ответ, не дождавшись моей реакции. Ему было хорошо в моей тишине, среди своих рефлексий.
— …я много болел — простуды там разные, но старался ходить на занятия. И вот теперь думаю: а какого черта?
Он будто отгородился от своей работы, ведет себя как обычный смертельно больной. Потом будет понимание, что работа связывает его с жизнью. Потом будет этика. Потом — отстраненность и воспоминания.
Пока что у него есть только мой чай.
— А как вы приняли свой диагноз?
— Никак.
— Никак?
— Да, никак.
Я ощутила раздражение — снова. Снова прошлое, снова связь с ним. Я слышала не раз, что со мной очень неудобно общаться. Когда же это поймет Икари-кун? И когда я решусь просто принять таблетку, пускай и среди ночи?
— Я больна столько, сколько себя помню.
Икари побледнел:
— Оу, я… Простите, мне жаль…
— Я привыкла.
Тишина. У него, наверное, много вопросов. Интересно, сколько он задаст.
— Это, наверное, из больничных привычек — ходить в ночнушке? — вымучено улыбнулся он и тут же осекся. — П-простите…
Он удивительно бестактно и точно пошутил. Знал бы, насколько точно, — был бы очень удивлен. Примерно еще на три-четыре «простите».
«— Аянами, видеоконференция с вашим преподавателем через семь минут.
— Хорошо, доктор Сейти.
— Рей, вам нужно еще переодеться.
— Да… Действительно. Спасибо, доктор».
Синдзи молчал. Смотрел на меня, ждал чего-то.
Я очень надеюсь, что не исповеди о моей жизни. Мой чай уже остыл, а боль все не могла наиграться. А Синдзи молчал и ждал. А боль…
Хватит. Просто хватит. Это всего лишь маленькая услуга человеку, который мне помог — не больше, но и не меньше. Всего лишь чай — и пусть выговорится.
Ты ведь за этим пришел, Икари-кун?
— Аянами?
Это был просто мой слишком внимательный взгляд. Слишком пристальный, пускай и сквозь очки. Не знаю, что он подумал, но мне лучше так впредь не делать. Я покачала головой в ответ и поднесла чашку к губам. Прохладный чай почти обжигал, но это все-таки был чай.
— Вам и сейчас больно?
— Да.
— Из-за того, что я вас разбудил?
— Частично из-за этого. В основном из-за EVA.
Икари-кун недоверчиво на меня посмотрел и кивнул, только поверив, что я серьезна. В три часа ночи намного проще относишься к раздражающим очевидностям. С другой стороны… Я отхлебнула чай и мысленно вернулась на мгновение назад: с другой стороны, он словно бы вообще не заметил того, что я сказала. Вернее, того, как я сказала.
«Аянами, ты несносна».
«Послушай, а можно не разговаривать в духе „Да-я-робот?“».
«*из-за спины* Тихо, сейчас будет выступление Мисс Очевидность».
Это утомляет. Отсутствие такой реакции настораживает.
«Рей, просто пей с ним чай. Для таких мыслей у тебя есть море времени наедине с собой».
— Я бы не смог, как вы, Аянами. Я плохо переношу боль. Очень плохо. Когда на первом курсе…
Никто не переносит боль хорошо, но всем нравится каяться в слабости. Икари-кун когда-то сломал руку и украдкой пил слабенькое обезболивающее. Ему хватило воли бросить, и это хорошо. Он зачем-то мне рассказывает о своем прошлом, и это плохо.
Все шло к открытому вопросу насчет моей боли, но в разгар его покаяния пришел звук.
В раковину упала капля воды — оглушительная, звонкая, она обрушилась на несчастную жесть, будто вспышка света. Я снова — да, снова — пристально смотрела в глаза Икари-куна, и потому видела, как мгновенно расширились его зрачки, как вздрогнул силуэт сидящего напротив мужчины. Его EVA уже полностью готова, поняла я, но сам Икари-кун вряд ли готов к своей EVA.
— Это опухоль, да?
Он изучал свою раскрытую ладонь. Пальцы едва заметно подрагивали, но еще там унималась какая-то другая дрожь, словно бы размывающая очертания кисти.
— Да.
Он выдохнул носом и положил ладонь на стол, поближе к чашке, подальше от себя, как если бы рука превратилась в опасную змею.
— И я смогу… Взламывать чужой микрокосм?
— Сможете.
Икари-кун кивнул.
— Когда-то давно я от скуки… Ну да, это я ехал куда-то. Так вот, я читал брошюру о том, что рак — это инструмент эволюции. Дескать, природа подбирает ключи к следующему этапу развития человека, — Синдзи улыбнулся и пощипал себя за нос. — Мне это даже показалось забавным. Хоть я и не думал, что сам буду доказательством.
— EVA — это не эволюция человека.
Я снова поднесла чашку к губам и сделала глоток. Большой глоток.
«Спокойнее, Рей. Это всего лишь твоя боль, глубокая ночь и умный философ».
— Да? — грустно улыбнулся Синдзи. — А что же это? Мы можем проникать во внутреннюю сущность другого человека, совершать локальное искажение времени…
Он запнулся, потупил взгляд, и я увидела, как побелели его губы.
— …убивать этих… Существ. Детей.