Доказательство (СИ) - Сергеева Ксения. Страница 20

— Как так? Я не могу — в подарок.

— Бери-бери, пригодится.

— Спасибо большое.

— Рисуй от души, мальчик.

Володька вышел на улицу и еще немного постоял у портрета. Старик улыбался, но уже немного иначе. Что-то многозначительное, скрытое плясало в его глазах. Вольский моргнул и пошел прочь.

С того самого дня он не расставался с черной папкой. Почти никому он не говорил о своих набросках. Картины, всплывающие перед глазами, немного настораживали. Они получались сами собой. Володька задумывал пейзаж, а выходил портрет. Рисуемая вода проглатывала блики. Линии закругленные выходили прямыми. Со временем парнишка смирился и приписал волшебную силу карандашам. Конечно, он понимал, что никакой магии тут нет, но приятно было помечтать о том, что это не его воображение виновато, а какие-то совсем иные силы. В голове Володьки в такие моменты всплывали слова «Рисуй от души».

— Может, это не карандаши вовсе, — бубнил он, выводя контуры Адмиралтейства. Вообще должна была выйти карикатура на директора, но получалось Адмиралтейство. — Не карандаши и не бумага. Душа. Вот есть мозг, сердце есть. А что такое душа? Нить?

Часто Вольский раскладывал свои рисунки по постели и долго их рассматривал. Совершенно другим был Петербург, изображенный его карандашом, люди были необычными. Они дышали, жили, но как-то совсем иначе. Иногда Володька придумывал истории, которые могли бы связать их воедино, но слова не подбирались, а только новые и новые штрихи ложились на бумагу, новые и новые листы становились содержимым толстой черной папки.

С каждым рисунком Володька чувствовал, что меняется что-то в нем, крепнет и растет. Он никогда не был замкнутым, но всё меньше хотелось ему проводить время с одногодками. Единственный друг повертел пальцем у виска, когда Вольский попробовал ему рассказать о случившемся. С тех пор мальчишка старался не заговаривать о своих картинах. Он никогда не испытывал прежде желания заглянуть туда, где еще не был, но теперь натянутой струной звенело в груди «рисуй от души», и он чувствовал, что в картинах стирается неизвестная ему грань.

Он попытался найти магазинчик, поговорить с его владелицей. Очень уж загадочным казалось ему раньше не замеченное умение рисовать. Вот только улицы скрывали от него дорогу к лавочке с портретом в витрине. Даже ее названия Вольский вспомнить не мог.

— Кто же вы такие? — с портрета на мальчишку смотрел молодой человек, что-то сжимающий в кармане пальто. — Кто ты, кто они? Будущее, прошлое, иное?

«Рисуй от души, мальчик». Что это значит, Володька не знал. Ведь если нарисованное знала его душа, то, как же он, Владимир Вольский, мог этого не знать? Он точно не видел никогда ни этого парня, ни того мужчину с чертежами. Никогда не видел. Что же так настойчиво ему хочет сказать его душа? Зачем подбрасывает эти картины? Предупреждает? О чем? Как только мальчишка доходил до этого вопроса, выстроенное размышление рассыпалось, стиралось, словно ластиком провели по неверному карандашному контуру. Мысли смешивались и уносились в совершенно иной поток — новым рисунком неизвестного Володьке мира.

— Рисуешь?

Володька сидел на скамейке в парке. Папка на коленях. На ней очередной белый лист. Карандаш произвольно скользил по бумаге, набрасывая контуры небольшого домика и стелющегося по двору тумана. Естественно, ничего подобного Вольский не видел ни разу в жизни, но картина ясно стояла перед глазами. Оторвав взгляд от бумаги, он увидел ту самую женщину. Ничего в ней не изменилось за год, хотя до настоящего момента Володька и не мог вспомнить ее лица. Владелица книжного магазинчика опустилась на скамейку рядом с ним, улыбаясь, как старому знакомцу.

— Угу.

— Хорошо получается, — женщина взглянула на начатый пейзаж.

— Спасибо, — слова застревали в горле. Некоторое время они молчали. Женщина покачивала носком туфли и вращала кольцо на пальце. Вольский скосил взгляд. Золото и искусно выполненная гравировка: циркуль на чуть свернутом у края листе бумаги. — Я всё спросить хотел…

— Знаю, знаю я все ваши вопросы. Почему, зачем? Все любят задавать вопросы. Ты спрашивай, спрашивай, — ободряющая улыбка. — Если смогу, отвечу.

— Я никогда не умел рисовать…

— Это ты так думаешь. Я вот тоже могу говорить, что ничего не понимаю в этой жизни, пока не попробую начать понимать. Судя по тому, что я вижу, рисовать ты очень даже умеешь, — более чем выразительный взгляд скользнул по наброску. — Ты просто не пытался до того, как попал в мой магазин.

— А почему я попал к вам в магазин?

— А вот это хороший вопрос, мальчик.

— Да? Почему?

— Три вопроса за пару секунд, ты еще занятнее, чем мне говорили.

— Кто говорил?

— Четыре вопроса. Знаешь ли, есть люди, которым дано видеть то, что скрыто от других. Кто-то называет их гениями, кто-то — провидцами, кто-то — пророками. Я больше склоняюсь к первому варианту, впрочем, это дело вкуса, — женщина пожала плечами. — Такими этих людей делают их души.

— И меня?

— Сообразительный. Определенно, ты занятный. Тем приятнее Проводнику.

— Кому?

— Проводнику. Тому, кто подталкивает душу к предназначению.

— Предназначению?

— Неужели же ты думал, что мы живем в этом мире без цели?

— Я как-то…

— Не задумывался. И почему я не удивлена? Почти никто не задумывается. Это очень усложняет для Проводников их работу.

— И вы?..

— Проводник. Да. В моем магазине могла бы оказаться слесарная мастерская или салон меховой одежды, могла бы быть кофейня или интернет-клуб, но твоя душа желала рисовать.

— Так это душа определяет?

— Неосознанно, но определяет. Я не диктую условий, только показываю то, что может способствовать достижению Цели.

— Карандаши…

— Обычные, не сомневайся. Самые настоящие. Как мы в детстве говорили-то? Взаправдашние.

— А то, что я рисую?

Женщина улыбнулась, поправила край шали, спадавший с плеча:

— Не зря Шестнадцатый так много говорил о твоей душе.

— Кто?

— Да не важно! Ты рисуешь то, что видит твоя душа. Почему она видит такие картины, я не знаю. Может, предвидит, может, вспоминает, а может, просто фантазирует…Я знаю, что за место ты рисуешь, но нужно ли тебе это знать…

— Но почему всё это?..

— Сколько вопросов. Просто викторина какая-то! Ты запомни, через эти картины твоя душа говорит с тобой, пока она не знает других способов. Для кого-то такой возможностью становятся ноты, для других — буквы, для тебя — карандашные штрихи. Понимаешь? А твоя душа сильная, видит многое. Кажется, с предназначением мы не ошиблись.

— А могли?

— Могли. Иногда и душа ошибается, и Проводник, а потом человек всю жизнь мается. Поэтому теперь мы проверяем Избранников.

— Избранников?

— Что-то поздно уже. — Солнце медленно уходило за спины собеседников. — Иди домой, мальчик. Тебе ведь в школу завтра. Уроки, учителя, одноклассники. Ах, славное какое времечко!

— Да, наверное.

— Сходи к мосту завтра.

— Зачем? — Вольский даже не удивился тому, что женщина знает о его любимом месте. Он просто перестал чему-либо удивляться.

— А просто так. Мало ли как день сложится.

— Посмотрим…

— Посмотрим, дорогуша, посмотрим, — она поднялась со скамейки. — Рисуй от души.

Володька долго смотрел вслед удаляющейся фигуре. Мысли и роящиеся вопросы путались в голове, толпились и неуловимо стирались. Он перевел взгляд на картину. Чего-то не хватало во дворе, затянутом дымкой. Вольский покусал губу и дорисовал небольшой камушек на тропинке, ведущей к крыльцу.

Глава тринадцатая. Воспоминание

Утро медленно растекалось по Теневой. Похоже, оно единственное никуда не спешило в этот день. Свинцовое небо слабо светлело на горизонте, изломанном крышами домов, и утопало в многочисленных каналах, разрезающих плоть города. Темнота отступала так неохотно, что Володьке начало казаться, будто с каждым их шагом она лишь приближается. Мальчишка беспрестанно зевал, а тело было словно набито ватой, и только быстрая ходьба отгоняла постоянно наваливающийся сон. Натянутая нить, связывающая тело с душой, слабо подрагивала и наливалась теплом. Кристаллическая молчала, но была близко. Вольский потянул за рукав идущего рядом Китайца: