Доказательство (СИ) - Сергеева Ксения. Страница 26

— Как думаешь, справится наш Геометр?

— Конечно, справится. Не люблю я его-с, больно нормальный, но справится.

Профессор улыбнулся. Посмотрел в окно. Густые сливки пара, как всегда затягивали двор. Предзакатный час полировал крыши домов. Где-то на втором этаже медленно двигались стрелки часов.

— А новый Хранитель…

— Заходил-с, заходил-с на днях. Чудной такой. Всё никак не поймет еще, что-с к чему-с.

— Научится. Дело такое.

— Такое-с. А уж как о Семнадцатом начнет спрашивать, сладу нет. Всё ему расскажи. Виданное ли дело, чтобы старик Китаец с Хранителями о Геометрах говорил-с!

— Судя по твоему лицу, ты совсем и не против, — Ман улыбался.

— А чего ж против-то? Совсем и не против. Я поговорить, может, шибко-с люблю, да вот только теперь это и поняли.

— Это всё наше Доказательство.

— Оно самое-с. Как там люди-то говорят? Жертвенность? — смотритель поправил салфетку на большом красного дерева комоде и лукаво посмотрел на Переговорщика.

— Да, так говорят. Вера доказательств не требует. И надежда, — Ман внимательно посмотрел на Китайца. — В этом сила Кристалла?

— Потому и сила, — многозначительно кивнул старик. Перья мягко обводили контуры очередного коллекционного дракончика.

В тусклом круге лампы за столом среди множества чертежей работает математик. Его пальцы уверенно держат карандаш. Он задумчив. Два графика удивительно похожи. Сходство чертежник заметил давно, но только сейчас позволил себе полюбоваться совершенством тонких линий и верностью разметки — много работы. Бумага почти неощутимо отличается по плотности. Не хватает лишь одного штриха. Уверенным скольжением простого карандаша он завершает график Кристаллической, соединяя две души на одном Пути. Восемнадцатый Геометр улыбается и переводит взгляд в окно. Предзакатный час полирует крыши Теневой.

Уверенные мазки кисти.

— Чем вы нас на этот раз порадуете, Владимир? М!.. Портрет… Кто это?

— Я не знаю, — Вольский пожимает плечами. В Академии его давно прозвали странным. Многие даже не рискуют с ним заговаривать. Все чудачества с изобразительными элементами, эксперименты и странную манеру письма ему прощают за огромный и всё еще разворачивающийся талант. Профессора удивленно вскидывают брови, картины отправляются на выставки, а двадцатитрехлетний художник только неуверенно улыбается и говорит, что рисует от души.

— Снова душа просит? — учитель снисходительно смотрит. Заданием была пейзажная зарисовка, с которой успешно справился весь курс, кроме Вольского, но портрет был поистине изумительным. Невольно задерживался взгляд на изображенном лице. Еще пока только набросок. Не везде ровно положены тени, но студент уже выправляет работу, прямо на глазах преподавателя оживляя высокого худого человека в дорогом сером костюме.

— Как всегда, — Вольский явно смущен и старается не отрывать взгляд от полотна.

— Кажется, это лицо я видел на ваших еще юношеских работах. Неужели вы не припоминаете того, кто столь часто появляется в вашем воображении?

— Это не воображение, профессор, это…

— Душа. Да-да-да, я помню вашу стройную теорию. Однако откуда же она взялась у столь юного создания?

— Я не знаю, откуда. Я просто это знаю. Ничто в этом мире не может быть создано без души. Поэтому ни воображение, ни рецепторы, ни нервные окончания тут не при чем. Всё это — только душа.

— То есть, у тех, кто не может создавать нечто столь совершенное, — профессор одобрительно окинул взглядом прекрасный портрет, — душа какая-то неправильная?

— Нет, не бывает неправильных душ. Бывает, что предназначение неверно выбрано…

— Поражаюсь я вам, Владимир, поражаюсь. Как бы там ни было, ваше предназначение — рисовать. Рисуйте. От души.