Западный рубеж (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 35

— В общем, езжай, арестовывай, тогда и проверим, — махнул рукой главный контрразведчик страны. — Как первый автобус вернется, сразу поедешь. Вот, номера квартиры не знаю, сам поищешь.

Ага, поищу. Как в старом анекдоте. Стану ходить по квартирам и спрашивать — Васька-шпион здесь живет? Хотя, насколько помню — там и всего-то один подъезд, а справа — мемориальная доска, посвященная Марине Цветаевой.

Я уже успел заметить, что Центральный аппарат обзавелся английскими автобусами, куда можно поместить с десяток человек. Это вам не «черный воронок», с его вместимостью на пять душ, включая водителя и сопровождающих.

Пока Артузов выписывал мне мандат на право ареста и проведения обыска, я смотрел из окна, ожидая, когда подъедет автобус. Вот, подъехал, из него вывели двух крайне разъяренных мужчин, о чем-то спорящих со своими конвоирами и что-то горячо доказывавших. Скорее всего, пытаются убедить чекистов в своей невиновности. Эх, это вы зря, ребята. Убеждать и что-то доказывать тем, кто проводит задержание — то же самое, что объяснять деревянному чурбаку — ничего не услышит, и не прочувствует.

Кивнув Артуру, отправился перехватывать бойцов, с кем отправлюсь арестовывать эту самую пани Ходкевич.

Интересно, а она не потомок гетмана Ходкевича, прославившегося во времена Смуты? Впрочем, каждый второй поляк шляхтич, а каждый шляхтич чей-то потомок.

Вот он, Сивцев вражек, и нужный дом, еще без окружения советской застройкой. Конечно же, мемориальную доску никто не повесил, а сама Марина Цветаева еще не признана великой поэтессой, живет в Москве, работает в каком-то советском ведомстве, и ждет мужа, воюющего в белой армии.

Эх, придется вспомнить старые добрые времена, когда я, еще начинающий череповецкий чекист, случайно залетевший на должность начальника отдела по борьбе с контрреволюцией, лично участвовал в арестах. Может, не разучился?

Оставив двух бойцов контролировать двор и улицу — я же не знаю, есть тут черный ход, или нет, но лучше подстраховаться, а сам с двумя парнями пошел наверх.

Третий этаж, на площадку выходят четыре двери и лишь на одной имеется медная, уже покрытая патиной табличка, удостоверяющая, что здесь живет «Пахом Прохорович Миронский, коллежский асессор». Стало быть, пани Тышкевич живет в одной из оставшихся трех. Тьфу ты, она Ходкевич. А кто же тогда Тышкевич? Вроде, польская актриса, игравшая в "Новых амазонках «[1].

То ли дело, послали бы меня арестовывать литератора, у которого на дверях висела табличка с надписью «Гр. Толстой» — мол, не то, гражданин, не то граф, понимай, как хошь, зато фамилия понятно, если из чека придут. Нет. Шучу. Алексея Николаевича Толстого искренне люблю, и даже ставлю его выше знаменитого родственника и однофамильца.

Значит, придется проверять все три. Расставив людей так, чтобы они не торчали напротив дверей, чтобы не получить пулю, принялся совершать обход.

Звонки, разумеется, не работали, пришлось стучать в двери. За самой первой никто не отозвался, а за второй женский голос спросил:

— Кто там ест?

Вопрос, прозвучал почти по-русски, а если бы не жесткость произношения из-за отсутствия мягкого знака, так и совсем не понятьрусский, или поляк.

— Добры вечур, — вежливо поздоровался я. — Бардзо ми пшыемне позначь пани Беата. Мой назвиско Аксенов[2].

Я пытался использовать свои скромные знания польского языка, почерпнутые из разговорника. Как будет по-польски просьба открыть дверь, я не помнил, потому, произнес то, что всплыло в памяти.

— Чы могэ вэйшьчь?[3]

Похоже, меня все-таки поняли. Дверь открылась на пороге нас встретила дама средних лет, одетая в черное платье, черный передник и черную косынку. Странное одеяние. Может, траур?

— Чи пан есть росъянко[4]? — поинтересовалась пани.

— Так, естэм[5], — с некоторым трудом отозвался я и добавил. — Муве тылько по росыйску[6].

— Оно и видно, — с усмешкой констатировала пани Беата. — Посему, пан Аксенов, не коверкайте прекрасный язык, я по-русски говорю не хуже, чем по-польски.

— Похвально, — кивнул я, и спросил: — Пани, может быть, мы все-таки войдем?

— А если я скажу — нет, то вы не войдете? — поинтересовалась пани Ходкевич, зачем-то засовывая руку под передник.

— Ну, разве прекрасная пани может отказать такому мужчине, как я?

Пока проговаривал эту фразу, и улыбался во все сорок четыре зуба, успел ухватить пани за руку и, резко тряхнуть. Разумеется, воспитанный человек не должен хватать за руку пожилую женщину (хотя, какая же она пожилая, ей и пятидесяти-то нет), но это, при условии, что дама не хватается за оружие.

— Пся крев! — с чувством выругалась пани Беата, когда ее револьвер упал на пол.

— Пшепрошем бардзо, — извинился я перед полькой за причиненную боль, пропуская мимо ушей оскорбление. Да и оскорбление ли это, если называют сукиным сыном?

— Не шкоджи, — хмыкнула пани Беата.

— Вот и славно, — кивнул я, показывая ребятам на револьвер — мол, приберите. Потом осмотрим, и присовокупим как вещественное доказательство. Еще надо бы саму пани Ходкевич обыскать, нет ли чего при ней. Но охлопывать и ощупывать пожилую женщину не хотелось. Но вряд ли она таскает с собой два револьвера, а на Лубянке будет кому обыскивать.

Усадив женщину на стул, поставив за ее спиной одного из бойцов, отправил второго за оставшимися на улице.

— Значит, позвольте представиться еще раз. Фамилию я вам назвал, должность — начальник одного из губернских чека, какого — не суть важно. Нам известно, что вы являетесь шпионкой Польской республики. Ладно, пусть разведчицей. Отпираться бесполезно, тем более, что доказательства уже есть.

— Какие? — усмехнулась Пани Ходкевич. — Револьвер? Я заявляю, что приняла вас за разбойников. Откуда я могла знать, кто вы такие? Вы же не представились при встрече, верно?

— Согласен, — признал я. — Но вы мне даже возможности не дали представиться, схватились за оружие.

Не стану же объяснять женщине, что ее никто и не спросит, представлялись чекисты, или нет. Но себе поставим жирный минус. Сам же даю подчиненным наставление — вначале следует представиться.

— Впрочем, рекомендую вам написать жалобу на имя товарища Дзержинского, — посоветовал я. — Феликс Эдмундович очень внимательно следит за соблюдением социалистической законности. Кстати, вот мой мандат на ваше задержание и проведение обыска в квартире. Не хотите ли выдать добровольно оружие, иностранную валюту? Может, сразу дадите список ваших контактов?

Польский язык не так богат на ругательства, как русский, но матерные слова в нем наличествуют. И хотя в польском букву «х» заменяют на «ч», но понять, куда пани меня послала, несложно.

— Ай-ай-ай, — покачал я головой. — Ясновельможная пани, а ведь вы из шляхты? Не пристало паненке браниться, словно быдлу.

— Мой предок Москву жег! — злобно заявила полька. — А таких, как ты, мы на конюшне пороли!

— Вот видите, какая у нас разница менталитетов, — вздохнул я. — Вы нашу столицу один раз сожгли, а мы, когда Варшаву берем — сколько раз мы ее брали, не напомните? — всегда к вам с полным уважением и почтением относились. И столицу вашу только отстраивали. Спрашивается, зачем?

Пока мы обменивались ненужными остротами, подошли красноармейцы. Искать по всем правилам — слева направо, не пропуская ни дюйма, а еще разбить комнаты на квадраты, мне не хотелось. Да и времени на это уйдет дня два, если не три. Потому, я просто сказал:

— Ищите все, что интересно. Оружие, деньги, документы.

Пока бойцы с интересом перетряхивали комоды, шкафы, я подошел к книжному шкафу. Не то, чтобы собирался найти там какие-то важные вещи, но все-таки… И тут мой интерес был вознагражден. Я не поверил своим глазам, обнаружив, что на одной из полок стоят три совершенно одинаковых книги на английском языке. Причем, это же Joseph Conrad «The Secret Agent»!

Вытащив книги, разложил их по столу.

— Спрашивается, зачем нужно иметь в домашней библиотеке сразу три книги о террористах? Не подскажете? А я отвечу — у кого-то из «двуйки» не хватает фантазии, или просто лень выбрать другую книгу. Возможно, вы получили слишком много «конрадов», и не знаете, куда их девать. И тогда закономерный вопрос — а не вы ли являетесь резидентом польской разведки?