Мир Дому. Трилогия (СИ) - Шабалов Денис. Страница 58
Сергей знал, что ее навещают днем – и коллеги, и друзья, и начальство, и, конечно же, тетя Оля, лучшая подруга. Дежурная медсестра шепнула, что теть Оля даже ругалась на нее – но ко всем увещеваниям мама оставалась безучастной. Она не съела ни единой ложки больничного пайка, заботливо приносимого сиделками, не тронула и домашнее, что таскала каждый день тетя Оля – и лишь система пока поддерживала ее жизнь. Она все решила для себя и больше не хотела напрасно тревожить окружающих.
В последний вечер она особенно ослабла. За эту неделю она сильно высохла – не помогала уже и система: организм, подчиняясь разуму, гасил одну за другой жизненные функции, подталкивая тело к бездонной пропасти. В палате стояла мертвая тишина – и потому, когда она повернула голову, Серега, прикорнувший калачиком на кушетке, тут же услышал. Сорвавшись, он подскочил к ней:
– Мам?..
Она поглядела на него – удивленно, будто только что увидела сына по-настоящему.
– Какой ты стал у меня… совсем взрослый…
И Серега как-то сразу все понял. Мама хотела проститься.
– Мам… ну не надо… – только и смог беспомощно выдавить он.
– Все у тебя будет хорошо, сын, – еле слышно, одними губами, прошелестела она. – Дом поможет. А ты слушай… если… если вдруг он вернется… если увидишь его… скажи – я не смогла больше ждать. Не осталось больше моих сил…
Серега молча кивнул, словно деревянный чурбан, пытаясь проглотить вязкий ком в горле, рвущийся наружу – а в голове царила полнейшая пустота.
На следующий день мама умерла.
В парадной курсантской форме – черные мешковатые штаны и черный же китель с нашивками командира группы и тремя птичками на рукаве – Серега полдня просидел в Госпитале, на дежурном посту. Рядом был и Петр Иванович, и теть Оля, и еще несколько маминых подруг. Ждали осмотра и медицинского освидетельствования. Но Василий Петрович мог освободиться только к обеду, и потому приходилось ждать.
Женщины о чем-то переговаривались, Наставник молчал, поглядывая иногда на воспитанника – а сам Серега, уставившись в пол, плавал в отрешенности и прострации. В голову всё лезли какие-то совершенно посторонние мысли, они, словно серые тени, проплывали где-то на заднем фоне, и мозг думал их автоматически, одну за другой, словно рассматривал блеклые бесцветные рисунки... Думалось о чем угодно. О том, что скоро каникулы и наконец можно будет отдохнуть от казармы и учебы… о том, что закрепили за ними и личное оружие – но опробовать в настоящем бою, жаль, пока не удалось… о том, что Леха Истратов, пацан с четвертого курса, обещал достать мультитул по дешёвке – но что-то не шевелится… Тетки тоже вполголоса говорили уже о своем, продолжая обсасывать Кондрата, хотя изгнали его целую неделю назад. «Неделю! – подумал Серега. – Неужели неделя прошла?..» Все мысли были посторонние, всё не те, каким бы полагалось быть, и всё не о том… И тогда он внезапно понял с ужасом, что начинает привыкать… Привыкать к тому, что ее больше нет. И он, коря себя, снова и снова возвращал свои мысли к маме.
Потом он спохватился и даже испугался немного – где же теперь жить? Он вдруг почувствовал, что домой ему совсем не хочется. Родной отсек лишился самого главного, что должно быть у дома – тепла. Его больше никто не ждет и никто ему не рад. И никто не назовет его больше «мой медвежонок»…
– Петр Иваныч… а можно я в казарме жить буду? – повернув голову, спросил Серега. – Не хочу домой. Заберу только кое-что…
Наставник замер на мгновение – и быстро отвернулся, подозрительно заперхав…
– Можно, Сергей, – спустя несколько мгновений, глядя в сторону, сказал он. – Я поговорю с комендантом. В конце концов, казарма давно твой дом. Где тебе и жить, как не там?..
– Спасибо, Петр Иваныч…
Наставник кивнул.
– А ты бы это… ты бы поплакал, Сереж… – он повернулся и, обняв его за плечи, притянул к себе. – Легче будет… Это неправда, что мужик плакать не должен. Можно и нам иногда… Особенно если причина серьезная…
Серега, сжав зубы, молча помотал головой, и Наставник лишь вздохнул.
Наконец санитары выкатили каталку. Мамы там не было: на плоском стальном листе, опоясанный двумя ремнями – поперек груди и ног – чернел совершенно чужой ему куль. Путь теперь лежал только один – в Отработку.
Отсек Отработки находился рядом с Госпиталем, в одном блоке, пройти только немного по коридору и завернуть за угол. Всего и пути для каждого: длиною в жизнь и сотню шагов. В Госпитале человек рождался – и, прожив сколько отмерено, сюда же возвращался после смерти.
Оператор Отработки – Джунибаев Алибек Илесович, казах по национальности, зверообразного вида здоровенный мужик, до самых глаз поросший черным жестким волосом – уже ждал. Называли его Бабай, хотя прозвище совершенно не соответствовало его нраву – добрейшей души человек, спокойный и покладистый. Рядом с ним, в торжественно-черном, склонив головы, стояло четверо подручных. И здесь же – отец Афанасий, священник: отдавать умершую пучине следовало по всем православным правилам и традициям.
Все время пока отец Афанасий готовил маму в последний путь – читал молитву, крестил большим крестом, брызгал святой водой и совершал остальные необходимые элементы обряда – провожающие были здесь же. Женщины крестились, всхлипывали, кто-то и подпевал тихонько; Петр Иваныч и Сергей стояли молча, и лишь один раз Наставник, длинно-длинно вздохнув, пробормотал:
– Иэх… Лучших ведь людей косматая забирает… Кто-то заговоры плетет – а кто-то на своем месте до последнего. Герои и предатели. Такие вот разные люди…
Серега не понял тогда эти слова, а лишь кивнул. Вернее – понял, но по своему. Отнес их к тому, что мама, всю жизнь проработав в Госпитале, благодаря своему профессионализму, аккуратности и дисциплине всегда была на отличном счету, и смерть ее вырвала из рядов Дома еще одного ценного работника. Герой труда, иначе не назовешь. Но настоящая правда открылась ему много позже…
И вот – прощание. Женщины одна за другой подходили к каталке, прикладывались губами ко лбу умершей, но Серега, как ни заставлял себя – не смог. Не хотел он, чтоб мама осталась в его памяти бледным восковым лицом в черном кульке. Помотал головой и даже отодвинулся, когда теть Оля попыталась подпихнуть его поближе. Все больше сил уходило на то, чтобы сдержать проклятый твердый ком, вставший поперек горла, не пустить его наружу, оставить внутри себя… Отец Афанасий печально и понимающе кивнул – и, повернувшись, сделал знак Бабаю. Подручные бережно подхватили тело, приподняли его – и понесли к черному жерлу Отработки. Все, что скрывалось за ее воротами, навсегда исчезало внизу, в неведомых глубинах. В царстве мертвых. Других возможностей не существовало. Хоронить тело в Джунглях – все равно что зверью на растерзание отдать; а придать огненному погребению не представлялось возможным – ни топлива, ни печи для кремации в Доме не имелось. Да и запрещен открытый огонь.
Ворота Отработки раскрылись, навстречу каталке выехал металлический пандус. Словно язык чудовища, ожидающего положенного жертвоприношения – в царапинах и трещинках, в пупырках вкусовых рецепторов. Подручные, аккуратно сняв тело с каталки, положили его на металл – и пандус с металлическим скрипом начал втягиваться во мрак пасти. Сомкнулись с грохотом вертикальные ворота-зубы, зашипело и заскрежетало внутри… и тогда Серега, чувствуя, как ком в горле против его воли рванулся вверх, тоненько пискнул горлом… и разрыдался навзрыд. Мама была неким мостом, связывающим его и отца, всю их семью. Все это время в самой глубине души он надеялся, что когда-нибудь отец вернется и все опять пойдет по-старому. Но теперь мост рушился, забирая с собой и эту призрачную надежду.
Так Серега остался один.
Глава 9. КОФЕЙНАЯ ГУЩА
Весь оставшийся день и ночь до самого утра Дом провел в режиме полной готовности. Уходу машин объяснения не находилось, за всю историю общины такое случилось в первый раз. Всегда, во все времена, существовало только одно правило: если механизмы копятся – жди войны. Теперь же… это было не просто странно – ново и потому страшно своей неизвестностью. Чего ждать дальше?.. На что еще способны механизмы в своей ненависти к людям? Какие еще хитрости и подлости готовят? И генерал, посчитав, что лучше в таком деле перебдеть, чем недобдеть, объявил «Боевую готовность».