Былинка-жизнь - Ипатова Наталия Борисовна. Страница 13

— Ким, — сказала девочка. — Этот лес… Ты уверен, что нам туда?

Ким остановился и опустил ее на траву как мог бережнее. У их ног ручей перемывал пестрые камешки.

Черные ветви, отягощенные темной влажной листвой, склонялись к воде, такой прозрачной, что ее было скорее слышно, чем видно. Не будь Имоджин привязана к этой тяжелой как якорь ноге, она б еще и радовалась.

Рухнув на брюхо, Ким сунул голову в поток, а когда поднялся, с ушей у него капала вода.

— Имодж, — сказал он, глядя, как она пьет из ладошек и оттирает — о, женщина! — грязь с запачканных щек. — Места безопаснее, чем этот лес, для нас нет.

Расслабляя мелко дрожащие мышцы, как учил Циклоп после перегрузок, он повалился рядом навзничь, прикрыв ладонью глаза от заходящего, но все еще яркого солнца. Некоторое время меж ними не было сказано ни слова. Зафиксировав неподвижную ногу как точку, вокруг которой вращается все, Имоджин свернулась клубком, пристроив голову спутнику на грудь, а сама угнездилась у него под мышкой. Ким легонько приобнял ее за плечи. Помимо ощущения, что он единственный стоит (ну ладно, сейчас, допустим, лежит!) между нею и ее страхами, так было просто теплее.

— Для тебя — возможно, — произнесла она хмуро. — За тебя ж уплачено.

Непроизвольным движением Ким проверил на поясе нож и только после этого помотал головой.

— Выслушай, — сказал он как можно более убедительно, сокрушаясь в глубине души, что он — не Олойхор. — Лес защитит нас от любого, кто сунется следом. Страхом, а понадобится — и чем-нибудь получше. Кратчайшая дорога к жилым местам тоже идет через лес. Признаться, мне и самому будет спокойнее, как только я сдам тебя с рук на руки костоправу. До полной темноты, — он вздохнул, как сообразила Имоджин, прикидывая собственные силы, — я вынесу тебя на дорогу. Это будет даже быстрее, чем обернется Ойхо… даже если он ни за что не зацепится по дороге. А до полной темноты там только страшно.

— Откуда ты знаешь? Ты же только клиент!

Ким промолчал, заставив ее преисполниться подозрениями.

— Ким, — спросила она, — а ты сдюжишь?

Он сделал неопределенный жест.

— Думаю. — Он посмотрел ей в глаза. Его собственные глаза были серыми и очень честными на вид, а на бровях повисли капельки. — Лес даст мне сил.

— За мой счет?

— А у тебя есть чем поделиться?

— Ну… скольким-то, наверно, да… я думаю.

Имоджин неожиданно стало стыдно. Как не было бы, когда бы напротив сидел Олойхор. Наверное, потому, что Ойхо ее не понес. Ойхо бы что-нибудь придумал.

— Я хочу, чтобы ты поняла, — хмуро произнес Ким, не глядя в ее сторону. — Во-первых, пройдем мы самой закраиной. Во-вторых… пока ты со мной, лес тебе не страшен. Потому что — на крайний случай — эта кровь годится в качестве платы. Доходит?

Имоджин кивнула.

— И значит, — продолжил он, — кто бы ни сунулся за нами в лес, если только одного страха удержать его недостаточно, ничего не сможет с тобою сделать.

— Да я умру, если только… красноглазый черт посмотрит на меня… сверкающим взором!

Ким прыснул.

— Чертов лес выжмет жизненные соки из любого, кто вздумает сверкать в нем взорами. А всех обитающих в нем красноглазых чертей я выдумал самолично.

— Но разве перед этим, — спросила Имоджин, не ловясь на шутку, — они не смогут сделать мне больно?

Ким еще помолчал. Между ними происходило нечто, заставляющее его воспринимать ее серьезно. Имоджин даже затаила дыхание.

— Смогут. Наверное. Но боль — она всего лишь боль. Одну только смерть не исправишь. Я понимаю, для такой птахи, как ты, это выглядит по-другому. И может быть, мне не удастся тебя убедить. Да и хорошо, если бы не пришлось. Однако даже если они возьмутся резать тебя на кусочки — слышишь? — они сдохнут раньше, а ты по. ним пройдешь.

Имоджин приподнялась на локте.

— Ким, — сказала она. — Надобно сделать так, чтобы ты не проливал кровь из-за меня. Ты можешь… умереть, и я останусь в этом жутком лесу одна без всякой помощи.

— Тогда твоя нога заживет.

Тут почему-то обоим наконец стало смешно от собственной велеречивости.

— Ну, — он поглядел на нее, весело прищурившись, — это если не будет другого выхода!

Ойхо, напротив, наслаждался возможностью не думать ни о чем, а только летел по золотому склону меж белыми березами вниз, как пущенная стрела. «Бух!» — обрушивался в кусты. «Хлесть!» — вырывался оттуда.

«Шлеп!» — прямиком по воде. Только ветер в ушах свистел. Хотя не было никакого ветра. Это всего лишь сам он с такой скоростью двигался вперед.

Возможно, поэтому он и допустил оплошность. Выкатился из зарослей в аккурат на двух приглушенно ссорящихся оборванцев. Вели они себя тихо, а сам он был ослеплен мельтешением света и тени. Успел заметить лишь, что оба уже хватались за ножи, но отскочили в стороны, огорошенные его появлением на сцене. Выглядели они не просто недобропорядочно, но… Ойхо, открыто гордившийся тем, что не страшится никого из ходящих по земле, в нерешительности отступил на шаг, словно поближе к спасительным зарослям. Морды были заросшие, посеченные старыми шрамами и исполосованные свежими царапинами. Лохмотья запятнаны бурым, а уж выражения лиц!.. Такие лица, по мнению мальчика, бывают у тех, кого долго и ожесточенно пугают и наконец допугивают до смерти.

— Эй! — Голос, окликнувший его, был под стать лицу. — Вертайся. Не то хуже будет.

«Ага! Щас! Вот только догоните!» — едва не брякнул Ойхо, но на самом деле он понял уже, кто они такие.

Благонамеренные поселяне в этих местах не бродят. Благонамеренные поселяне в эту пору заняты страдными хлопотами. Он мог сигануть в кусты, и поминай, как звали, потому что эти не знали покоя несколько ночей, дрались, были ранены, бежали, едва сглодав где-то под ветвями черствую корку и, судя по обезумевшему выражению лиц, получили свое от Чертова леса. Сейчас неожиданно стало важно, кто он сам есть такой. Каков его статус в глазах подданных, отца и, что существенно — в своих собственных. Крут ли он только за чужой счет?

Ойхо замер на месте, уже практически повернувшись к ним спиной. Потом медленно обернулся, позволяя обоим с опаской подойти ближе.

— Ты, парень, кто?

— Козу ищу! — неожиданно для самого себя соврал Ойхо, выгадывая время. — С обломанным рогом и черным пятном на глазу. Не видали, дяденьки?

«Дяденьки» переглянулись, недоверчивым хором переспросив:

— Здесь, что ли?

— Так в других местах уж повсюду смотрел. Мож ногу сломала, или в кустах…

Тот, что пониже, нервно хохотнул. Если бы у Ойхо были такие желтые кривые клыки, он бы поостерегся их показывать. И запах. Дохлятину они, что ли, жрали?

— Ну, коли до сих пор не отыскалась, считай, слопал ее, кто поудачливее тебя. Я бы, — последовал звонкий хлопок по пустому брюху, — не отказался. Мы козлятины давно не видали, а, Гисп? Да пока до вертела дойдет, и еще бы на что сгодилась.

Может, он надеялся исторгнуть у Гиспа нервный смешок, однако тот стоял молча, сверля Ойхо взглядом из-под тяжелых бровей. Под этим взглядом юноша сделал шаг назад. А когда Гисп соизволил наконец раскрыть пасть, то произнес:

— Зенки раскрой, болван. У него нож.

Ложь не прошла. Пусть Олойхор был одет в перепачканную льняную рубаху и обтрепанные снизу штаны, как всякий подросток его лет, чуточку выросший из своего снаряжения, а также в простые, уже достаточно разбитые чуни, недаром домашние твердили, что его не выдать за простеца даже голым. Он был принцем от макушки до кончиков ногтей на ногах. И уж конечно, на деревенском козовладeльце или подпаске не могло быть ни ремня с пряжкой, ни ножа в украшенных бляшками ножнах на нем. И теперь спор между дерганым болтуном и его молчаливым внимательным верховодом Гиспом — а что-то в его повадке заставило Ойхо заподозрить того, кто до недавнего времени отдавал приказы, — мог идти лишь о том, ценен ли знатный мальчик в качестве залога их безопасности или же опасен, как свидетель, видевший их живыми и способный описать.