Между прочим (СИ) - Столыпин Валерий Олегович. Страница 7

— Ты доверяешь мне, я — тебе. Мне с тобой хорошо. Если скучно — скажи, я сыграю, спою. Ты мне нужна.

— Рубашка тебе тоже нужна, ботинок, авторучка, даже туалетная бумага. Ты относишься ко всем этим предметам с достаточным уважением, но не выражаешь к ним чувств. Я для тебя как зубная паста, как брусок мыла: попользовался, ополоснул, положил на место и забыл до следующей необходимости. Я девочка, я любви хочу. Ты — бесчувственный чурбан. Лишь в постели в тебе просыпается любовник. Заметь — не влюблённый, любовник. Ритку ты любил, Олю любил, а меня нет.

— Это не так. Люблю, как умею. Мои родители и на это не способны.

Как в воду глядел. После очередного затяжного противостояния папа запил, мама загуляла, не стесняясь показываться на глаза с любовниками, чаще совсем молодыми. Позже Ирина подала на развод.

Жить родители стали отдельно. Сексодром в папиной квартире закрылся на карантин, а иной причины встречаться с подружкой Илья не видел.

Отношения с Верочкой таинственным образом рассосались, зато появились одноразовые нетребовательные подружки, которые отлично понимали, чего от них требуется.

Увы, мимолётные отношения не приносили необходимой разрядки. Секс был, а чего-то очень важного, знать бы чего, не было.

Илюху надолго накрыло волной апатии. Спорт больше не вызывал желания жить. Он даже выпивать изредка начал, на девчонок не глядел, убеждая себя в их изначальной, генетической порочности.

— Если даже мама… мама… вытворяет такое, что говорить о других!

Себя Илья не винил, потому, что всё от начала до конца делал правильно.

Как-то раз, когда стало совсем невыносимо, юноша решил скрасить одиночество в баре. Это было не в его правилах, но другого выхода он не видел.

Выпив пару крепких коктейлей, Илья опьянел. Безразлично разглядывать публику было скучно. Захотелось уйти. В этот момент его пригласила на танец взрослая женщина. Отчего его растащило на откровение, вспомнить сложно, но так случилось.

Илья впервые в жизни самозабвенно изливал душу совершенно незнакомому человеку: женщине, матери.

Почему бы не попробовать её расшевелить, решил Илья. Мать-то с юнцами флиртует. Может в этом что-то есть: одному поздно, другому — рано, а вместе — кайф.

Попробовал. Понравилось. Женщина умела доставить и простое, и нетрадиционное удовольствие. Это так заводило, что не было сил остановиться. Виктория Леонидовна была разведена, одна воспитывала двух подростков. Как же она была горяча!

Показаться с ней на людях стыдно, а у неё дома, когда детвора отправлялась в свою комнатушку, можно было экспериментировать сколько угодно.

То, что казалось порочным, постыдным, зажигало не по-детски.

Жизнь налаживалась. Илья вновь стал побеждать в олимпиадах, играть в сборной района по баскетболу, сочинять песни, но однажды безнадёга вернулась, хотя для этого не было видимых причин. Просто опять стало скучно, одиноко, даже с ней, с Викой.

Юноша стал замечать растяжки на её теле, глубокие морщины, усталость во взгляде и многое-многое другое.

В тот день он как всегда привычно зажал Вику в прихожей, нетерпеливо расстегнул блузку, залез под юбку, поцеловал взасос… и ничего не почувствовал.

Это было непонятно, странно.

Женщина, хихикая и радуясь, залезла под душ, его отправила в постель, — я быстро.

Илья разделся, лёг в кровать, даже возбудился, но дождался Вику. Счастливая женщина юркнула под одеяло, а его вдруг переклинило.

— Да пошла ты, — заорал вдруг юноша, больно хлопнув её по влажному заду, вскочил с постели, стремительно натянул одежду и был таков, сам не понимая, что на него нашло.

Больше Илья в эту квартиру не приходил.

Честно говоря, он скучал, причём изобретательно, по-своему. Чтобы вызвать приятную истому, достаточно было остаться наедине с собой, выключить свет, усесться удобнее, закрыть глаза. Наслаждение гарантировано.

Вика в иллюзорном пространстве являлась без промедления, принималась колдовать над его чувствительным к ласкам телом. Илья знал, с чего женщина начнёт, как будет ластиться, где дотрагиваться. Спешить, напрягаться, не было необходимости.

В новой реальности её присутствие стало необязательным, скорее являлось помехой. Желание партнёрши тоже перестало быть необходимым атрибутом страсти. Илья рулил сам.

С призраком любви можно было говорить, спорить. Эта Вика знала, что хорошо, что плохо, как нужно отдаваться, чем доставить наслаждение, что и когда отвечать.

Девушки им по-прежнему интересовались, Вика тоже периодически предпринимала попытки встретиться, даже Верочка, успокоившись, строила глазки.

Никто ему больше не был нужен: отца он ненавидел за пассивность и пьянство, мать презирал за жадность и похоть, всех на свете женщин отвергал за развратную сущность, за стремление сделать из мужика вьючного ослика, привязанного за эрегированный кончик.

Такая жизнь не для него. Есть математика, есть спорт: большего для счастья не требуется. А женщины… пусть ищут простаков, живущих страстями и похотью.

Он не такой. Ему достаточно той Вики, которая никогда не спит. Если есть желание и толика бодрости, стоит только протянуть правую руку, немного помочь себе… потом ещё немного…

Вот такая непростая история приключилась в восемнадцать мальчишеских лет.

Скажете — так не бывает? Ошибаетесь. Чувства, как и всё прочее в земной юдоли, нет необходимости спасать, ими нельзя жертвовать. Любовь нужно ценить, экономить, беречь. Может тогда хватит надолго.

Иллюзия и реальность

Я ехал в маршрутке, за рулём которой сидел тщедушный и бескровный лихой бородач. Он явно куда-то спешил: то закладывал виражи, то резко тормозил, выказывая недовольство на непонятном гортанном языке, и неистово жестикулировал, как третьесортный актёришка.

Пассажиров мотало из стороны в сторону. Кто-то вскрикивал от боли, боднув очередной раз соседа, другие утыкались в более жёсткие преграды.

Публика благоразумно помалкивала: никому не хотелось нарваться на неприятность в попытке образумить хулигана. Судя по поведению, водитель был в ярости, или под наркотическим дурманом.

Все хотели одного — быстрее бы дитя гор доскакало до ближайшей остановки и успокоилось.

Выскакивали из салона столь стремительно и дружно, что на выходе образовалась давка.

Меня опрокинула навзничь девчонка ростом с напёрсток.

Я успел-таки сгруппироваться, приземлился довольно мягко на ладони. Дюймовочке повезло меньше: малышка обхватила меня за шею, но серьёзно повредила нос, ударившись о мой тренированный затылок.

Кровь хлынула мгновенно (прощай любимый спортивный костюм — подарок некогда сильно любимой женщины). Девчонка обеими ладонями зажала нос, наклонилась вперёд, но и её наряд был безнадёжно испорчен.

Джигит за рулём, высадив последнего пассажира, рванул с места в карьер, чтобы не попасть под раздачу: толика благоразумия в его кудрявой головёнке всё же сохранилась.

Народ вокруг суетился: кто-то предлагал кровоостанавливающий карандаш, кто-то влажные салфетки и советы. Один из наиболее бдительных и продвинутых зрителей успел вызвать наряд стражей порядка, объяснив тем, что здоровенный детина (то есть я), избил школьницу на глазах у толпы.

Патруль прибыл через пару минут.

Никто ни в чём не желал разбираться. Меня сграбастали, хлопнули несколько раз по почкам демократизатором, надели наручники и как куль с опилками швырнули в патрульную машину.

Девчонка заверещала, пыталась чего-то объяснять. Тщетно. Караульным необходима статистика задержаний и протоколов, упускать “счастливый” случай выслужиться было с их точки зрения неразумно.

Тогда она пошла в наступление, требуя чтобы и её поместили в воронок, измазав для убедительности кровью форму самого агрессивного полисмена, по всей видимости, старшего наряда — хозяина той самой дубинки, которой прошлись по моей спине.

Школьницу (позднее оказалось, что мы ровесники) грубо затолкали ко мне в задний отсек, предназначенный для нарушителей порядка, чтобы не испортила ненароком стерильной чистоты ментовского транспорта.