Керенский. В шаге от краха (СИ) - Птица Алексей. Страница 19

— Протезы нужны, вашбродь, — проговорил немолодой солдат.

Керенский оглянулся на Рыкова. Тот демонстративно приподнял брючину и показал свой деревянный протез. Немного картинно Керенский полез во внутренний карман и достал оттуда пачку пятисотрублёвых ассигнаций и громко крикнул, чтобы все его услышали.

— Для ветеранов, для революции скидывались граждане Петербурга. Свято выполняю их наказ и отдаю эти деньги для производства для вас протезов. Деньги вручаю вашему командиру. Не хватит, привезу ещё. Никто, братцы, не забыт и ни что не забыто.

На последних словах что-то в его закалённой офисной душе надломилось. Может, вспомнил фотографию не вернувшегося с войны деда, может, любимую бабушку, которая каждый раз плакала, вспоминая погибшего на войне совсем молодым старшего брата отца. Хотел, как лучше, с пафосом, а получилось…

В общем, как получилось, так получилось. Голос на последних словах дрогнул, и дрогнули в ответ невозмутимые лица инвалидов. Их никто и никогда не жалел. Они были никому не нужны, были обузой. А здесь кто-то, абсолютно для них чужой, решил о них позаботиться. Им были неведомы его мотивы, да и никто не задумывался об этом.

— Спасибо вам, вашбродь! — прошептал в первой шеренге совсем молоденький солдатик с чёрной повязкой на правом глазу. — Спасибо вам за вашу заботу. Век вас не забудем. Всё сделаем за вас и Революцию.

Алекс, справившись с нахлынувшим волнением, нашёл в себе силы обойти всех солдат и если не спросить, то хотя бы посмотреть каждому в глаза, после чего адмирал Рыков распустил людей, и они вместе отправились в его кабинет. Рыков был спокоен и удовлетворен.

— Сколько вы смогли найти людей, Александр Николаевич? — обратился к нему Керенский.

— Пока немного, Александр Фёдорович, человек пятьсот. Сегодня вы видели самых лучших.

— Ммм, да, инвалидов у нас немного, это я погорячился, надеясь на них — признал Керенский.

— Нет, к сожалению, увечных много. Война жестокая штука, и она не щадит людей. А пуля или осколок снаряда не выбирает, куда ударить, и к чему это приведёт. Она бездушна и безжалостна. Странно, что в русском языке слово война и слово смерть женского рода, вы не находите, господин министр?

— Нет!

Керенский задумался.

— Нет, не нахожу. Но нам сейчас не до философских размышлений, господин адмирал. Сколько мы сможем поставить под ружьё по всей стране и в Петрограде?

— В Петрограде? Около тысячи, а если брать с госпиталей выздоравливающих, то около двух, может быть, больше. По стране тысяч десять, но там я не властен. Всё зависит от местных властей, а они, я думаю, не захотят заниматься этим вопросом.

— Я понимаю. Тогда организуйте инвалидную команду здесь, насколько это возможно, и в Москве. Пошлите отсюда надёжного человека или найдите уже там, по своим связям, и информируйте меня об этом. Я выделю из бюджета все необходимые вам средства. Это нужно сделать как можно быстрее. Формируйте команды и патрули и выставляйте их на всех вокзалах, а также возле почты и телеграфа. Но на почте и телеграфе патрули должны быть меньше, и состоять из совсем уж покалеченных. Они должны там вызывать лишь сочувствие и не мешать работать. И лучше, чтобы они находились внутри, как контролёры. Но это должны быть проверенные и умелые люди. Вручите им бомбы, чтобы они могли биться до конца, это будет самым правильным решением. Пусть бандиты не опасаются их, это нам на руку.

— Вы боитесь за телеграф?

— Я боюсь за всё, потому как я министр внутренних дел. Но надёжных людей нет, их катастрофически мало.

Рыков всё же не сдержался и сказал.

— Но я слышал, что уничтожение полицейских и жандармов поощрялось.

— Поощрялось? Возможно. За всех я отвечать не могу. Я думаю, это был гнев народа и происки чужеродных элементов, проникнувших в среду русской революции. Я не в силах был с ними бороться и потому только пытался смягчить последствия праведного гнева. И вот теперь настал момент собирать всё заново. Благо времени прошло мало и ещё есть возможность всё воссоздать. А потому, прошу вас мне помочь в этом многотяжком для меня деле, господин адмирал.

— Я всегда буду на страже Отчизны и останусь с ней навсегда, — без всякого пафоса ответил Рыков.

— Прекрасно, тогда я жду от вас уведомлений и надеюсь, что через два дня уже увижу на вокзалах и почте ваши патрули. Только не назначайте туда людей при приезде известных революционеров. Помочь они не смогут. Людей будет много, это лишь привлечёт ненужное нам внимание.

— Так и будет.

— Хорошо! — и Керенский, крепко пожав руку Рыкову, быстрым шагом вышел из его кабинета.

Глава 8. Вопрос о земле

"История революционной антрепризы едва ли будет когда-нибудь написана. Люди, сведущие по этой части, налгут, конечно, с три короба и не скажут настоящей правды. Но даже то, что они не скрывают, подчас характерно для них в высшей степени." Михаил Меньшиков

Уже устроившись в кресле на очередном вечернем совещании, Керенский достал и положил перед собой лист чистой бумаги и аккуратно, не спеша, стал выводить на нём буквы, изредка прислушиваясь к ожесточённой перепалке министров. Никто громко не кричал, скорее это был яростный спор непримиримых оппонентов. Речь шла о реформе образования, в частности, о том, чтобы брать на обучение детей всех сословий и делать это бесплатно.

— Нашли о чём сейчас спорить! — усмехнулся Алекс. И правда, ожесточённый спор вскоре сам по себе затих, завершившись выводом о том, что надо менять орфографию письма и брать на обучение всех. Благополучно закончившись, спор плавно перетёк к главному вопросу, который волновал и крестьян, и помещиков, и всех социалистов, то есть о земле.

Керенский же продолжал выводить пером слова придуманной себе мантры, изредка прислушиваясь к говорящим.

Первое: — Никто и ничего не должен понимать. Почему, отчего, кто и зачем.

Второе: — Это непонимание должно управляться.

Третье: — Каждый должен подозревать каждого и не верить другим.

Четвёртое: — Любая партия должна быть сама за себя. Постоянные союзы недопустимы, допустимы временные.

Пятое: — Обвинения, предъявляемые к своим оппонентам должны быть нелепыми и подчас абсурдными, дабы исключить всякую возможность аргументированного спора (вступая в спор с идиотом, сам становишься идиотом).

Шестое: — Бесконечные выбросы неподтверждённой информации из непонятных источников.

Седьмое: — Распространение нелепых слухов, направленных то против эсеров, то против большевиков, то против анархистов. Создание печатного органа, так называемой «жёлтой» прессы, вроде «Петербургского листка» (газета, выходящая на одном листке небольшого формата). Название будет — «Новый листок». А печататься там будут разные поклепы, полуправда или полное враньё, но чтобы интересно.

Восьмое: — Нагнетание нервозной обстановки в городе. А именно: немотивированная стрельба по ночам и даже днём. Нападение на одно из посольств с нулевым результатом, но с бешеной стрельбой во всё подряд.

Девятое: — Стрельба на вокзале при встрече Ильича в самый разгар митинга. Кто с кем? Надо подумать…

Десятое: Суметь остаться при этом ни при чём (весьма проблематично, но необходимо).

Одиннадцатое: Оказывать «моральную» помощь своим коллегам по революции. Любым. Эсерам, меньшевикам, большевикам.

Двенадцатое: Взять частные и госбанки под охрану подконтрольными подразделениями. Вроде всё или не всё?

Тринадцатое: Разобраться с Кронштадтом и анархистами, как можно быстрее.

Алекс очнулся, взглянул на белый лист бумаги с отпечатками своих «апрельских» тезисов. Чёртова дюжина тезисов. Лист оставался по-прежнему девственно чистым. Лишь неясные буквы, слегка выдавленные тупым концом перьевой ручки, выделялись на нём непонятными символами.

И вправду, то, что написано пером, не вырубишь потом и топором. А мысли в голове, кто их прочтёт? И Слава Богу!