Керенский. В шаге от краха (СИ) - Птица Алексей. Страница 21

— Господа, — продолжил Шингарёв, — Я, как бывший председатель Продовольственной комиссии, настоятельно рекомендую, в связи с тяжёлым продовольственным положением в Петрограде, и предлагаю ввести хлебную монополию с твёрдыми ценами на хлеб.

Все загудели, выражая удивление, недовольство и даже негодование. Но в двух словах Шингарёв смог убедить всех в том, что это необходимо и является просто вынужденным шагом для качественного снабжения армии и гражданского населения. Время было позднее, всё уже сильно устали и, в конце концов, проведя голосование по этому вопросу, утвердили его.

Совещание, наконец, подошло к концу и уставшие министры стали расходиться по своим кабинетам, или расползаться, как кому было удобнее. Ушёл и Керенский, весь в раздумьях и переполняющих эмоциях. Ему надо было разобраться во всём самому. Но слишком противоречивая в его голове сложилась картина.

С одной стороны, «Декрет о земле», предложенный большевиками, отдавал всю землю крестьянам, не уточняя, правда, какая из них им и так принадлежала, и отменял частную собственность на землю. С другой стороны, а в чём тогда смысл сего действа? Зачем отменять частную собственность? Расчёт на крестьянскую общину или подмена понятий общего и своего личного? Непонятно.

В общем-то, исключительно популистский лозунг на самом деле оказался обманкой. У всех всё отняли, а потом стали делить и снова отняли, сделав землю ничейной. То есть государственной, то есть принадлежащей ЦК Компартии и никому больше. То есть, сколько ни работай, а всё равно отберут.

А может, так и надо было, и это правильно? Вроде земля твоя, живи и радуйся, никто ничего у тебя не отнимет. Была Егора, стала Власа, а власть безгласа. Всё твоё, всё общее, все одинаковые, все равные, хочешь быть более равным? Хвали общественный строй, работай до изнеможения и закладывай милиции своего неумеху соседа и будет тебе счастье! Воистину иезуитское решение. В общем, работай дурачок, дадим тебе значок. Ударнику колхоза имени Ленина. Смешно… Смешно было Алексу Керенскому, как легко можно обмануть такую массу народа обычными словами.

Всего лишь крикни: «Братцы, это всё ваше!», «Братцы, долой войну! Да здравствует мир!». И сразу, как в сказке, всё получится и всё срастётся. Судя по всему, профессор Кашпировский был жалкой недоучкой по сравнению с плеядой известных революционеров.

Они, как Наполеон, решили, что надо сначала ввязаться в сражение, а там, по ходу сражения, разбираться. Главное, не отступать и не бояться, не колебаться и не сомневаться. Победа будет за ними.

«Что же, — уже укладываясь спать, решил для себя Керенский, — значит, нужны люди, которые будут работать на него. Профессиональные революционеры подойдут как нельзя лучше. Без разницы, будут ли это большевики, меньшевики, эсеры или анархисты. Даже национальная принадлежность не будет помехой. Пусть будут евреи, пусть будут поляки, грузины, всё равно. Главное, что эти люди всё знают и всё умеют.

Большевики кричали, что религия — это опиум для народа! А на деле оказывается, что вместо религии ими был подсунут атеизм революции с громкими лозунгами. Счастье — это свобода! И вся свобода в счастье! Кто был ничем, тот станет всем! Красота! Вечная мечта любого человека. Ничего не делать и за это деньги получать. Отнять и поделить! Главное — это справедливо поделить на всех. Каждому по чуть-чуть, это лучше, чем ничего. Прекрасно и утопично!

Что же, это надо учитывать. Нужно разгромить все партии и надёргать из них для себя людей, разделить их по принципу личной преданности и использовать в своих целях. А там надо посмотреть, как Иосиф Виссарионович Сталин делал: кого в тюрьму, кого, пожалев, дал возможность сбежать в иммиграцию. Да и до него это было. Один "философский" пароход чего стоит?! Кто там погиб один из первых и по тихому? Кажется, Киров? Надо вспомнить и найти, вспомнить и найти.

Сон медленно стал наваливаться на Керенского. Мысли его стали путаться, становясь бессвязными и пугающими в своей необузданности, пока не исчезли окончательно.

«Бороться и искать, найти и не бояться!» — с этой мыслью, важной до абсурда, он и заснул. Снились ему разные вещи, страшные и не очень. Впрочем, к утру он уже ничего не помнил.

Глава 9. Вокруг собственных дел

"История русской революции — это сказание о граде Китеже, переделанное в рассказ об острове Сахалине." Дон-Аминадо

Утро одиннадцатого апреля было безрадостным и до тошнотворности однообразно повторяло все предыдущие дни, с одним лишь исключением, что возбуждало в Керенском непонятные опасения, которые сосали его сердце необъяснимой тревогой.

Как только он собрался и сел за стол работать с бумагами, тотчас зазвенел телефон.

— Аллё!

— Это Чхеидзе, дарагой. Ты всё спишь?! Нэт? Хорошо! И рэволюция тоже не спит. Заезжай к нам, разговор есть.

— Заеду, — не стал противиться Керенский, — а что за разговор, серьёзный?

— Вах! Я тебя не узнаю! Сейчас все разговоры серьёзные, дарагой! Ленин приезжает. Звонили наши товарищи из Финляндии. И Ленин, и остальные наши товарищи социалисты уже пересекли границу с Финляндией. Скоро будут.

— Когда?

— На днях. Приезжай, обсудим, как встречать будем, и не забывай, что ты мой товарищ. Ты отвечаешь за работу во Временном правительстве, продвигая нашу линию. Мы тебе помогаем, ты нас поддерживаешь. А то, как министром стал, савсэм другой человек. Жду тебя, Александр.

Керенский хмыкнул про себя. Это когда это кавказцы поддерживали кого-то, кроме самих себя? Фантастика, дарагой! Ну, да ладно.

— Я понял. Хорошо, завтра обязательно буду.

— Замечательно, дарагой, ждём тебя! — и в трубке послышались длинные гудки отбоя.

Трубка легла на своё место, а правая рука вцепилась в короткий и жёсткий ёжик волос, ероша их туда-сюда.

«Сшить себе, что ли, широкие штаны и носить их? — подумал Керенский. Прическа, называемая в наше время «площадка», уже есть — привет группе «Кар-Мен». Известность есть, фанаты есть. Осталось стильные брюки сшить и песни разучить, и вся власть его будет. Однозначно, крестьяне и рабочие это оценят. А министры и товарищи по Петросовету и так знают, что Керенский немного того… любит театральные эффекты, так что всё в канву его образа. Но не солидно, да, не солидно.

А тут ещё Ленин приезжает… Вождь мирового пролетариата, по слухам… Борьба начинается. Тяжеловесы в деле. Вот уж теперь начнётся потеха. А что может предложить месье Керенский? А ничего пока. Кто-то же будет стоять за Лениным, как стоят за кадетами и меньшевиками. И кто-то стоит и за ним, или будет стоять».

Керенский закончил ерошить волосы и снова занялся работой, вороша на столе целую кипу бумаг. Ладно, всех к ЛГБТ: и левых, и крайне левых, и центристов и октябристов. Туда же прогрессистов, анархистов и мазохистов. Но что же делать? Что же делать?

Вскочив, Керенский заметался по кабинету, обдумывая полученную информацию. Чуяло его сердце, что настоящие проблемы ещё только впереди.

Тогда так. Подскочив к двери и распахнув её резким движением, он уставился злобной фурией на вздрогнувшего от неожиданности Владимира Сомова.

— Владимир, оповести всех, через три часа у меня совещание с моими замами, начальником УГРО и начальником милиции. Явка строго обязательна и попрошу передать, чтобы без опозданий. В ответ Сомов кивнул и схватился за телефон.

Через три часа все его замы были на месте. Зарудный, Скарятин и Гальперн уселись за стол совещаний в кабинете Керенского, вслед за ними в помещение вошли Кирпичников с Крыжановским. Рыкова и Климовича по понятным причинам не было.

— Товарищи! — начал совещание Керенский. — У нас была весьма напряжённая неделя, прошу каждого представить отчёт о проделанных действиях. Первым я хотел бы услышать вас, Григорий Николаевич, — обратился Керенский к Скарятину.

Тот достал пачку бумаг и стал отчитываться. Поправки к законам, новые указы, планируемые декреты, а кроме того, распоряжения, циркуляры и приказы. И в каждом документе цифры, цифры, цифры.