Пластырь для души (СИ) - Сегида Валентина. Страница 29

Он поднял голову, немного отстранился и улыбнулся мне, как будто не было ничего. И в этот самый момент я ударила его по виску камнем изо всех сил, на которые было способно мое раненое тело. Он пошатнулся и упал на меня. С криком скинув его, я продолжила наносить удары по его лицу, превращая его в кровавое месиво.

Я била и била, а когда остановилась, от его улыбки не осталось и следа. Я убила его. Своего первого немца я убила в пятнадцать лет.

Не могу больше сегодня писать, попробую завтра. До сих пор не могу стереть из памяти его улыбку.

26.12.1949

На войне тебя могут убить каждую минуту. Это меняет сознание людей. Они перестают бояться жить. Какой смысл планировать завтра, если ты видишь смерть на каждом шагу? Женщины на фронте имеют право выбирать. Бывали случаи, когда одна медсестра жила с тремя мужчинами, какая ревность, они годами не видели своих жен. А тут хоть какое-то утешение. Обнять женское тело, вкусить его жар, прикоснуться к тайне жизни – это хотя бы на какое-то время забыть про ужасы войны.

Я выбрала Пашу, он был самый лучший. Сильный, умный, красивый, он всем своим видом внушал уважение и любовь. Солдаты шли на верную смерть с его именем на устах, получив задание. И он никогда их не подводил, был рядом в трудную минуту.

На войне все ужасно, но я там любила единственный раз в жизни. И те минуты, которые я начинаю вспоминать, пожалуй, лучшее, что было в моей жизни.

Мои мысли путаются, последствия контузии дают о себе знать.

Следующее, что я помню, – сижу полуголая, следы запеченной крови с грязью, не понимаю, кто я и где. Рядом лежит тело, не знаю, мертв ли он. Ночь, туман, холодно. Холод пробирает до костей. Хоть уже конец апреля, но ночи холодные.

Рядом мертвый немец – я проверила. Стащила с него одежду, нашла его ружье и рюкзак, а потом пошла в лес. Сколько я по нему ходила, пока не встретила наших партизан, не помню. Они чудом меня не убили. Я пошла искать папу. Он был где-то там, и он единственный, кто у меня остался. А еще я просто не знала, что делать и куда идти.

Партизаны ходили по линии фронта, выполняя задания командующего. Взяв в руки винтовку первый раз, метко попала по банке. Командир отряда – Василий Петрович, или дядя Вася, как его все называли, не понял, что я уже умею стрелять. Он подумал, что это чудо, и учил меня правильно держать оружие, задерживать дыхание и становиться с винтовкой одним целым.

Я научилась у него пить спирт и жить в лесу, стрелять я умела и раньше, но не стала этого рассказывать. Я вообще стала неразговорчивой. Каждую ночь я видела кошмары, поэтому мне легко было не спать на задании. Я лежала на точке, и мне было хорошо. Я точно знала, что сегодня я не услышу крик матери и не увижу улыбку своего насильника. Там же я познакомилась с Машей, моей первой и единственной подругой.

Машка была медсестрой, латала своей швейной иглой любые раны на раз. Когда я появилась, она пристальным взглядом посмотрела на меня и сказала: «А ну-ка пошли со мной». А потом налила тазик с теплой водой и дала мне свою чистую одежду, оставив одну.

Мы быстро подружились, я прожила с ними до конца лета.

А потом, когда я вынуждена была уйти, я очень скучала по Машке.

Как говорил дядя Вася, у меня врожденная меткость и очень тонкий слух. Когда мы пошли на мое первое задание, он был впечатлен. Нужно было выбрать место у дороги так, чтоб, когда по ней поедет машина с немецким генералом, убить водителя, но оставить в живых такого нужного языка.

Меня взяли на задание, потому что последний снайпер отряда был месяц как убит. Просто больше не было вариантов, кроме меня, я этого не знала и радовалась оказанному доверию. Я очень хотела убивать.

Мы вышли затемно и часа три шли по лесу, пока рассветало.

От дороги до края леса было метров пятьдесят. Я залезла на дерево, не очень высоко. Стоя на самой нижней ветке, метра полтора от земли, прижимаюсь к стволу дерева и кладу винтовку на ветку. Смотрю в прицел винтовки и понимаю, что моя позиция идеальная. Остается только ждать. Вижу дядю Васю, который спрятался в траве у дороги.

Сначала проехал грузовик с четырьмя немцами в кузове. Потом два немца на мотоцикле с коляской, я могла убить их всех, но мне велено ждать более серьезную рыбу. Почему я была уверена, что попаду в движущуюся мишень с пятидесяти метров? Да потому, что меня учил папа. Спасибо тебе, папуля. Как жаль, что я не нашла тебя.

Тогда я еще не умела понимать время и замирать на сутки. Мои руки затекли, ноги устали, шевелиться было нельзя, по дороге ездили не просто так. Бабочка села на прицел винтовки, начало лета, все цветет. Послышались слабые звуки приближающегося мотора. Еще секунда, и я различаю еле слышный звук клацающих шин и понимаю, что это она – машина, которую я жду.

Как только машина выезжает на поле, я нахожу в прицел лобовое стекло, машина еще слишком далеко. Я вижу водителя и того, кто сидит сзади. Сейчас машина поедет мимо меня, я в боковое стекло водителя вижу цель. Еще мгновение, я задерживаю дыхание и стреляю. Бабочка взлетает со ствола винтовки, а машина теряет управление и съезжает с дороги. Что происходит дальше, я не вижу, моя задача выполнена, дальше мне показано максимально быстро слезать и двигать к своим заданным маршрутом. 

Как точен был мой выстрел, я узнала вечером, когда дядя Вася вернулся с пленным генералом. Он поздравит с моим первым убитым немцем. Мне нальют 50 грамм водки и дадут выпить за мой успех. Только я знаю, что это не первый мой немец, а вот рюмка водки – да, первая.

За те четыре месяца, что я прожила под началом дяди Васи, я убила тридцать немцев. Большую часть времени после того первого раза я проводила на заданиях. Не помню, чем были наполнены мои дни. Лето, и я учусь убивать быстро и беззвучно.

А еще Машка, которая все время что-то рассказывает, говорит, что все в отряде в меня влюблены, но я этого не вижу: ненависть, мной движет ненависть и боль.

27.12.1949

Сегодня доктор расспрашивал меня, что я умею делать и где училась. После войны я два года работала на станции скорой помощи. Вернувшись из Берлина, я попала в полуразрушенный Ленинград. Я не знала, что мне делать и куда идти. В девятнадцать лет я умела только убивать. Я делала это мастерски. В моей сумке с десяток медалей, комплект одежды и кусок мыла. Моя винтовка тоже со мной, на плече. Я стою на перроне Московского вокзала, мне совершенно некуда идти. Паша остался в Берлине, он там еще нужен, а я из первых, кто возвращается домой. Знаю, что мне нужно его отпустить, дальше нам не по пути.

Май сорок пятого, каждый поезд встречает толпа женщин с цветами. Они ждут своих мужчин домой. Меня никто не ждет. Маленькая девочка сует мне в руки гвоздики, обнимает меня за ноги и говорит: «Надеюсь, мой папа тоже вернется».

На самом деле я знаю, зачем вернулась в Ленинград. Выхожу на Невский проспект, ноги сами несут меня туда. На улице полно народу, все смеются, радость читается на встречающихся лицах. Война кончилась, мы живые. Они еще не подозревают, что дальше тоже непросто, но ликуют от долгожданной победы. Я сворачиваю на Фонтанку и дальше иду по набережной. Есть дома, которые совсем не тронули вражеские бомбежки, а какие-то разрушены до основания. Но большинство таких, которые стоят, но окна выбиты, кусок крыши разрушен или зияет дыра там, где должен быть вход.

Я как в тумане иду и думаю: путь он стоит, путь только он стоит.

Уже издалека вижу силуэт знакомого дома. Когда Надя привела меня к себе первый раз, я была поражена его мрачность. Таких домов я никогда раньше не видела. Огромные потолки, камин в голубых изразцах, подоконники в кафеле. Эта комната когда-то была графской гостиной, а сейчас лишь часть коммунальной квартиры. Надежда жила одна в этом полуразрушенном доме. Две парадные, вход со двора, четвертый этаж. Это все, что я помню; кажется, он был красного цвета. Холод и пронизывающий ветер с Фонтанки, эту комнату невозможно было согреть.