Мистификация - Ирвинг Клиффорд. Страница 39

Имбирные пряники вредны, потому что... можно подцепить одну болезнь, другую. А мясо должно быть зажарено до состояния подметки, не то заболеешь ящуром. Отец просто бесился от этого, любил бифштекс с кровью. А в один год приток реки рядом с Буффало вышел из берегов [еще один не имеющий прямого отношения к нашей истории факт, почерпнутый Диком в "Хьюстон пост"], так моя мать заявила: "Никакой рыбы, сейчас нельзя есть рыбу".

Я уже не помню, в чем была причина. Ну, и никакой свинины, никогда никакой свинины, но в этом хоть была доля истины. У нее кузен умер от трихиноза.

Позже, когда мы выверили и перепечатали стенограммы бесед, редакторы "Макгро-Хилл" и "Лайф" действительно почувствовали, что мать Ховарда была причиной всех фобий нашего миллиардера.

– Материал по ней какой-то недостаточный, – сказали мне. – В следующий раз, когда увидишь его, задай побольше вопросов о ней.

Я согласился и добавил к финальной рукописи один анекдот из моего собственного детства, когда моя семья жила в городке Рокэвэй-Бич.

ХОВАРД: ...Однажды мама зашла в гараж и сказала: "Пойдем со мной". Я вышел с ней на улицу, и там на тротуаре просто стояли три мальчика, жившие по соседству. Она наблюдала, как они играли рядом с нашим домом в ковбоев и индейцев. Мать схватила их за шиворот, привела к входной двери и приказала подождать. Потом вывела меня и представила: "Это мой сын Ховард, и он хотел бы поиграть с вами". Одно из самых унизительных воспоминаний моего детства. Оно врезалось мне в память, до сих пор стоит перед глазами – это ужасающее чувство стыда, моя мать заставляет меня в присутствии этих парней... Такая заботливая, что... ну, ты можешь посчитать это смешным, но она была техасской версией еврейской мамочки. Если бы дожила до нынешнего времени, то я легко могу представить, как она кричит: "Помогите! Помогите! Мой сын Ховард-миллиардер тонет". И она была бы права, потому что позже – и об этом я вам тоже расскажу, – где-то с тридцати до шестидесяти лет, я действительно тонул.

– Замечательно, – сказали редакторы, прочитав этот кусок. – Он на самом деле полностью раскрылся перед вами.

Еще раньше, до нашей апрельской исследовательской поездки, мы решили, что на определенном этапе своей жизни Ховард отправится в Индию.

– Мы сделаем это одним из самых переломных моментов в его жизни, – сказал я.

Дик, подмигнув, добавил:

– Это завершит процесс его разочарования Западом.

Мы оба провели какое-то время в Индии – я посетил Бенарес и жил в лодочном домике в Кашмире; Дик побывал в Калькутте, Бомбее и Мадрасе в качестве моряка торгового флота – и посчитали, что можем привлечь наш опыт для большей правдоподобности эпизода.

Для придания нашим воспоминаниям полноты и некоторой доли пикантности Дик купил несколько книг по восточной философии и мистицизму Рабиндраната Тагора и Махариши, а потом переправил их на Ибицу. У нас не было времени прочитать их полностью, но мы их пролистали, выбрали несколько ключевых концепций и достаточно абстрактный словарь и однажды в конце июля решили наконец-то изобрести что-нибудь экстраординарное.

Часом позже мы закончили запись и проиграли ее. Дик зажал нос и потянул за воображаемую ручку слива. – Да, – протянул я. – Похоже на какое-то "Лезвие бритвы". Но давай все равно запишем. Может, на бумаге это будет выглядеть получше.

Байка, состряпанная нами, казалась достаточно дикой, чтобы удовлетворить даже ненасытные аппетиты людей из "Макгро-Хилл" к странностям, но читалась как дешевый романчик. Итак, Ховард, пятидесяти пяти лет, мучимый сомнениями, ищущий "ответы", стоит на берегу Ганга в Бенаресе, запах погребальных костров бьет ему в ноздри. Он видит парочку факиров – один стоял на одной ноге так долго, что другая отсохла; второй ослепил себя, неотрывно глядя на солнце. Хьюз в ужасе и отвращении.

– Но это не подлинные святые, – говорит Ховарду его гид. – Вы должны посетить моего отца, Рамапрасада. В отличие от этих тоскливых созданий он истинное вместилище подлинной мудрости Востока.

И Ховард приходит к седому патриарху Рамапрасаду (имя поэта XVI века, которое мы наугад выбрали из книги "Индуизм") в деревню рядом с Бенаресом; вокруг царит аура безмятежности, наш герой поражен и изумлен. Он сидит у ног старца, в буквальном и переносном смысле, какой-то неопределенный период времени (тут у нас разгорелись ожесточенные дебаты: я настаивал на двух неделях, Дик считал, что для пущего эффекта надо накинуть хотя бы месяц; точка зрения моего коллеги не прошла, так как две недели выглядели идеально на случай, если кто-то из "Лайф" озаботится вопросом хронологии) и учится справляться с проблемами "самореализации", отбрасывать в сторону покров, что отделяет его от подлинного, реального, цельного Ховарда Хьюза.

Наш герой возвращается к Рамапрасаду снова где-то через год. Тот умирает от рака. Хьюз ухаживает за смертельно больным стариком, анонимно дарует пятьсот тысяч долларов на основание школы восточных учений Рамапрасада. "Она все еще существует, – говорит Ховард, – но найти ее трудно". Он снова возвращается в Соединенные Штаты. Борьба с самим собой ушла в прошлое, он готов справиться со всеми проблемами, включая потерю "Транс уорлд эйрлайнз" и стотридцатисемимиллионный иск.

– Да, с таким сюжетом Пулитцеровская премия нам не светит, – поежился Дик, когда я выключил магнитофон. – Давай уберем этот кусок. Книга и так слишком длинная.

У меня было другое предложение, которое в конце концов мы и приняли.

– Давай выбросим всю эту чушь про Рамапрасада, но вот эпизод с факирами из Бенареса оставим. Так сказать, придадим местного колорита. Вот на такого рода моменты и покупаются читатели "Лайф". Да и кто знает? Может, Ховард действительно ездил в Индию. Он бы нам не простил, если бы мы упустили такой примечательный материал.

Иногда мы с Диком, основываясь на массе фактического материала, собранного в папках, вдохновенно импровизировали на заданную тему, но время от времени излагали факты слово в слово. Порой, чувствуя себя настоящими игроками, авантюристами и фантазерами, мы пускались в плавание по мутным водам философии Хьюза: его теорий о разложении американской семьи, о микробах, о Вселенной, где атом в большом пальце человеческой ноги может вмещать целую Солнечную систему. Ничто не было излишне скандальным.

– Чем невероятнее история, – объяснил я Дику, – тем больше будет их желание поверить ей. Ну и, разумеется, ее труднее проверить.

Теорию Ховарда о его собственной эксцентричности совершенно случайно подарила нам Эдит. Она все еще ничего не знала о Хьюзе, и ее это совершенно не волновало. Моя неослабевающая одержимость загадочным миллиардером привела к запрету на упоминание его имени в доме. Тем не менее однажды за завтраком моя жена сама нарушила свой обет.

– Знаешь, – вдруг воскликнула она, – вы с Диком всегда говорите об этом человеке так, будто он чокнутый, что на самом деле неверно. Он живет так, как хочет, и может себе это позволить. Так же жил и Пимпи. – Пимпи – ласковое прозвище ее отца, который умер два года назад в возрасте восьмидесяти лет. Она частенько рассказывала о своем родителе разные истории, и, следует признать, тот был настоящим чудаком. Мысль запала мне в память, и в тот же вечер мы записали следующий диалог (Дик в роли Клиффорда задавал наводящие вопросы).

ХОВАРД: ...Если за мою голову решат назначить награду, а я скажу тебе, что так и есть, то человеку, который вознамерится ее получить, совершенно необязательно всаживать мне пулю между глаз. Есть множество разных способов, которыми он сможет добиться своего. Вот поэтому я так осторожен. В чем дело?

КЛИФФОРД: Ни в чем.

ХОВАРД: Ты думаешь, я сумасшедший? Если да, то мне хотелось бы, чтобы мой биограф сказал это прямо сейчас, мне в лицо Давай называть вещи своими именами.