Следствие защиты - Ирвинг Клиффорд. Страница 26

Уоррен, захмелевший, прислушивался к параду метафор. “Будь львом”. “Рычи”. “Будь адвокатом”. “Возьми на себя командование”. “Пожалуйста, добрый Бог, величайший судья над всеми”.

Можно ли прислушиваться к супружеским советам женщины, которая, вероятно, организовала убийство жены своего любовника, а потом человека, который для нее это убийство совершил, и которая впоследствии сама нажала на курок, застрелив своего возлюбленного?

Наверно, можно, если ты достаточно пьян. И достаточно угнетен. И испытываешь жалость к самому себе.

Этот последний укол совести потряс Уоррена. Там, в аллеях, спят бездомные мужчины и женщины; в госпиталях страдают люди с зараженной кровью; в Африке голодают дети, и прямо здесь, рядом, такие же дети умирают от передозировок и мучаются, отравленные сигаретами, в домах от одного побережья до другого. А его душа кровоточит из-за того, что его больше не любит женщина. Но я внутри этой шкуры, подумал он, и это все, что у меня есть, и это очень больно.

– Я должен идти, Джонни Фей, – сказал он, наконец, бросая на стойку деньги и поднимаясь с качающегося стула. – У меня завтра много работы.

9

Уоррен подъехал к дому покойного Дан Хо Трунга в девять часов утра, чувствуя похмелье после своей пьянки в баре стадиона “Астродоум”. Когда он вчера ночью вернулся домой, Чарм уже спала. В темноте он тихо скользнул в постель, придерживаясь своей половины кровати, и несколько минут прислушивался к ровному, спокойному дыханию жены. Она, казалось, была в полном порядке. Все ее слова снова вспомнились ему и посыпались, как удары. Уоррен смял углы подушки пальцами и с силой прижал их к своим векам. Ни одно из этих слов не было правдой. Я проснусь утром – и все это исчезнет, убеждал он себя.

Уоррен проснулся, разбуженный унылой поллюцией. Оделся, проделал свой утренний ритуал и уехал из дома, даже не взглянув на жену.

Семья Трунг жила к югу от Луп, в Блуридж, на улочке с маленькими и аккуратными кирпичными домиками. На подъездной дороге был припаркован “шевроле”, и Уоррен заглянул внутрь машины. Ни одной конфетной обертки на полу, ни единого пятнышка пыли на приборной доске.

Дом был так же безукоризненно опрятен: парчовые занавески на окнах, салфетки на кухонном столе, кружевные накидки на ручках кресел в гостиной, важные азиатские лица старых мужчин и женщин на фотографиях, висящих на стене над телевизором. Маленькая юная вдова Дан Хо Трунга и его мать были одеты в черные блузы и черные брюки, а в соседней комнате тихо играли дети. Уоррен предъявил свою адвокатскую карточку и объяснил, что назначен штатом Техас для судебной защиты человека, обвинявшегося в убийстве их мужа и сына.

Выговорить это было нелегко.

Казалось, они поняли. Младшая миссис Трунг, вдова, которой на вид можно было дать лет двадцать пять, предложила Уоррену бокал грейпфрутового сока или диетической кока-колы.

Ее темные глаза были мрачны, но она улыбалась Уоррену. Чем же они могли помочь ему?

– Рассказом обо всем, что случилось вечером накануне отъезда Дан Хо Трунга. И днем тоже.

Они не сказали ему ничего такого, чего бы он не знал, за исключением названия той телевизионной программы, которую смотрела семья.

Уоррен сосредоточил свое внимание на вдове, которая говорила по-английски лучше, чем ее свекровь.

– Вы заявили полиции, что у вашего мужа в тот день был с собой бумажник. Вы видели, как он клал его в карман перед уходом из дома, миссис Трунг?

– Нет, но он всегда носил его с собой. Там были его деньги и много разных карточек.

– Кредитных карточек?

Миссис Трунг покачала головой.

– Нет, не кредитных. Он платил наличными и чеками.

Уоррен сказал:

– Я прошу прощения за свою навязчивость. Я понимаю, что вы сейчас должны чувствовать.

Обе миссис Трунг кивнули, приняв извинения и прощая.

– Откуда вы знаете, что в то утро у него в бумажнике было больше пятидесяти долларов?

– У него всегда было больше, – сказала вдова.

– А у вашего мужа были какие-нибудь враги, миссис Трунг? Имел кто-то зуб на него?

Вдова ответила отрицательно.

Уоррен допил грейпфрутовый сок и задал вопросы о семье и друзьях Дан Хо. Семьдесят процентов убийств совершаются друзьями или родственниками жертвы.

Оказывается, все любили Дан Хо. Никто и никогда не угрожал ему.

Дело шло в никуда, но явно к худшему. Уоррен почесал затылок. Он спросил, по-прежнему ли находится в полиции автомобиль, на котором в тот вечер выехал Дан Хо Трунг.

– Нет, – ответила вдова. – Машину вернули. Она сейчас стоит в гараже за домом.

– Могу я на нее взглянуть?

Обе женщины в их одинаковых черных брюках провели Уоррена через кухню в автомобильный гараж, где на фанерных полках были аккуратно разложены инструменты и банки с краской. Старый синий фургон “фэалейн” выглядел так, будто совсем недавно его вымыли и отполировали: окраска, особенно благодаря необычному оттенку синего цвета, в сумраке гаража казалась ослепительно яркой. Уоррен открыл дверцу водителя. Наружу пахнуло скопившимся в салоне жаром. Кабина была герметизирована – в ней было так же чисто, как в стоявшем у дома “шевроле”. Если здесь когда-то и были пятна крови, то теперь их не осталось.

Мысли Уоррена блуждали. В духоте гаража он вспомнил, как в первый раз целовал Чарм на переднем сиденье их старенького “транс-Эм”. Вспомнил, как поцелуи продолжались и продолжались, пока Уоррена не унесло в какой-то иной мир, и как впоследствии, по меньшей мере раз в год, Чарм задумчиво спрашивала: “А ты еще когда-нибудь поцелуешь меня, как в тот раз?”

Уоррен открыл отделение для перчаток. Там было пусто, за исключением регистрационных и страховых документов, сложенных и подколотых вместе скрепкой. Когда Уоррен зашел за автомобиль, чтобы переписать себе в блокнот номера, женщины что-то забормотали на своем певучем языке. Уоррен поднял голову и постарался улыбнуться, успокаивая их.

– Адвокаты записывают тысячи разных вещей, ни одна из которых потом не используется. Пожалуйста, не волнуйтесь.

Он обратил внимание, что задний бампер фургона был на несколько дюймов сдвинут и вдоль его лицевой стороны по сверкающему синему металлу шла длинная, кремового цвета царапина. Пока он смотрел на нее, а мысли его витали совсем в иных местах, мать Дан Хо заговорила громче. Казалось, она сердилась.

– Она сердится не на вас, – сказала вдова. – Она ругает полицию, испортившую автомобиль.

Уоррен поинтересовался, что именно сделала полиция.

– Как раз то, на что вы сейчас смотрите. Бампер и большая царапина – ее не было в то утро, когда мой муж выезжал из дома. Это сделала полиция, прежде чем вернуть автомобиль нам.

– Ох! – произнес Уоррен.

Свекровь все еще что-то говорила по-вьетнамски, размахивая руками, чтобы подчеркнуть сказанное. Вдова заметила:

– Естественно, полицейские заявили: “Нет, мы этого не делали. Это там уже было”. И получается, что мы сами должны платить за ремонт. А такие вещи стоят очень дорого.

Человек, муж, сын и отец умер. Было удивительно, из-за чего горячились теперь люди.

– Да, такие вещи до смешного дороги, – сказал Уоррен, по привычке записывая про поломку в свой адвокатский блокнот.

От Трунгов Уоррен поехал в Германн-парк и к конюшням. Прежде чем вылезти из машины, он снял свой пиджак и закатал рукава рубашки.

Позади сарая, где когда-то жил Гектор Куинтана, Уоррен нашел почерневший котел, в котором кто-то жарил свиные шкварки, – под полуденным солнцем ощущался запах топленого сала. На земле лежало свернутое клетчатое одеяло. Но поблизости не было никого. Рядом с площадкой для выездки лошадей, где тройной засов ворот был опущен, оказалось так же безлюдно. Душный воздух волнами стлался над землей. В стойлах тихонько ржали лошади.

Внутри конюшен было сумрачно и стоял едкий запах. Уоррен заметил, что одна из лошадей выведена из стойла и привязана к луке английского седла, лежавшего на охапке соломы. В пустом стойле какой-то мужчина выгребал навоз и складывал его в ведро, а из другого ведра сбрызгивал грязь водой.