Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София. Страница 103
Это и не давало Мартину даже задуматься о том, что эта рана останется шрамом, который не изуродует всю их дальнейшую жизнь.
Наружу Мартин даже не пытался выглядывать. Он не хотел видеть, что там произошло.
— Это конец, да ведь, Мартин? — хрипло выдохнул Виктор.
«Надеюсь», — сдержанно ответил он.
— Ты меня не простишь, верно?
«Здесь речь не идет о моем прощении. Все гораздо… глубже».
— Значит, вы оба от меня отреклись, — горько усмехнулся он. — Зачем ты вообще потащил меня к чертовой елке десять лет назад? Зачем ты вообще вмешался, Мартин? Со своими бабочками, со сказками про корабли и про любовь…
«Вик, ты пришел к девушке обритый, с окровавленной рубашкой в сумке и заявил, что убил женщину, которой она год восхищалась. Ты на что рассчитывал? Что она разрыдается и бросится тебе в объятия?» — устало спросил Мартин.
Он и правда очень устал. Все слова, все чувства казались бессмысленными. Они все равно никуда не вели — только к боли и разочарованиям. Мартин чувствовал себя так, будто стоит на пепелище собственного дома и не испытывает ни одной эмоции. Кроме, может быть, легкого удивления.
А что дальше?
Что он теперь должен сделать? Занять сознание Виктора ночью и сунуть голову в петлю, чтобы устранить безумца? Попытаться докричаться до остатков его разума, договориться, утешить, дать новый свет? Вариант с петлей казался более вероятным. Только сможет ли он это сделать?
Мартин рассеянно посмотрел на раскрытую ладонь. Над ней танцевала тающая тень белого мотылька.
Он прислушался. Вик не прятался, не скрывал ни чувств, ни мыслей. Схлынул вчерашний кураж. Не осталось и следа Виконта. А может, он затаился где-то во тьме, ядовито ухмыляясь и выжидая.
А Вик был растерян, несчастен и чувствовал себя виноватым и униженным.
Мартин тяжело вздохнул и сел на краю проема. Закрыл глаза, потянулся в пустоту. Опустил руку, сжал ее на плече Вика.
«Послушай. Да, как раньше ничего не будет — видишь, я тебе не лгу. И Риша… не думаю, что она поймет. Поехали отсюда. Куда-нибудь подальше. Выберем место, где мало людей, где будет спокойно и где можно будет подумать. И попытаемся понять, что нам делать. Как нам… жить дальше».
Последние слова дались Мартину особенно тяжело. Потому что он понятия не имел, как жить дальше, а еще он не скрывал даже сам от себя, что боялся. То, что всколыхнулось в душе Вика мутной, кровавой чернотой — злое и изворотливое, теперь вряд ли затихнет.
Но перед ним был не убийца и не безумец. Мартина было трудно обмануть, и он чувствовал, что Вик сейчас обычный человек. Его била мелкая, морозная дрожь, а глаза жгло, как при жаре.
Риша не приняла его. Отшатнулась в ужасе и зарыдала, закрыв лицо рукавами. Так, как она делала, когда перед ней был враг. Только теперь это он стал врагом. А она дрожала и тихо повторяла: «Уходи, пожалуйста, уходи…»
Вик не чувствовал раскаяния. Но боль от потери, острая и горькая, разливалась по телу и искала выхода, мучительно и беспощадно. В крике, в любом разрушении, в очередном убийстве. В чем угодно, только бы заглушить.
С детства привычное теплое касание руки, огромные, голубые глаза. Она так верила ему, как никому другому.
Так любила его.
И он так ее любил. И вот ее отняли — надругались над ней, над ее мечтами и ее страхами. Осквернили всю чистую и светлую любовь, которая была у них.
А потом он сам ее оттолкнул. Нужно было слушать Мартина. Нужно было остаться рядом с ней, сторожить ее сон, утешить ее и забрать себе всю боль, что у нее была.
Почему он не сделал этого?.. Зачем нужна была эта страшная ночь, мертвая женщина в серой воде и красный след на волнах?
— Вик?.. — раздался рядом тихий голос.
Он, вынырнув из омута мрачных мыслей, удивленно оглянулся.
Риша сидела рядом.
— Как ты…
— В окно, как всегда. Вик, отдай, пожалуйста. Что с тобой, ты же никогда раньше не курил… — прошептала она, вытаскивая у него из ослабевших пальцев почти догоревшую сигарету.
Он смотрел на нее и чувствовал, как на сердце разжимаются ледяные тиски. Мартин ошибся. Конечно, он просто ошибся, разве Риша может его не простить?
— Риша… Риша, солнце мое, прошу тебя, послушай…
— Что ты с собой сделал, Вик, зачем… — с горечью прошептала она, проводя пальцами по его бритому затылку.
— Я хотел тебя защитить… Я хотел… Я хотел спасти… Прошу тебя, не оставляй меня, я не могу, не могу… — бестолково шептал он, прижимаясь лицом к ее плечу.
Вик чувствовал, что Риша напряжена. Она не отстранялась, но в ее объятии был мертвый холод, которого он раньше не чувствовал.
От отчаяния и ужаса ему хотелось выть.
— Прости меня, прошу тебя, умоляю, прости меня… Я не знал, я не понимал, что я делаю…
Мартин не уходил. Он наблюдал за этой сценой, подавшись вперед и сжав порог. Вик, тот, каким он его помнил, сейчас шептал эти слова и страдал при этом сильнее, чем за всю свою прошлую жизнь. Эта боль топила в себе, лишала разума, не давала здравому смыслу взять верх.
И все же разум должен был взять верх. Иначе случится непоправимое.
Но Мартин молчал. Вик все равно его не услышит.
Риша вдруг как-то странно обмякла.
— Я люблю тебя… я тебя… никогда не забуду… — прошептала она.
Вик, глухо и бессильно застонав, сжал ее в объятиях, будто она была готова раствориться в воздухе. Потом, не открывая глаз, коснулся поцелуем ее губ.
У нее были холодные губы. Словно она мертва. Словно она деревянная марионетка, с которой танцуют фокстрот.
Но с каждой секундой она все больше согревалась в его объятиях.
Живая, настоящая, близкая.
Как раньше.
— Я люблю тебя…
Кажется, она плакала. А может быть, он — границы стерлись, растаяли. Все не нужное было отброшено в этот момент. Одежда. Страхи и прошлая наивность, все листочки с ролями — настоящие и воображаемые.
— Вик… мне никого… никогда… кроме тебя…
Они словно тонули в море, цепляясь друг за друга, как за последнюю опору. И каждый пытался толкнуть другого на воздух, удержать, не дать захлебнуться. Пусть и утонув самому.
— Девочка моя… любимая… по-жа-луйс-с-ста, не ос-с-ставляй меня…
У кого из них белые волосы? Кто всегда мечтал о театре?
Кто был убийцей, а кто жертвой? В чьих глазах бьются алые вспышки?
Мартин давно отвернулся от проема.
Он прекрасно понял, почему Риша оказалась в его доме.
Никто их не спасет. Ни Вика, ни Ришу, ни самого Мартина.
Мартин не заметил, как на его ладони из темноты родилась бритва. Такая, какой Вик убил Мари. Вздрогнув, он швырнул ее в огонь.
Он не мог ничего изменить. Не мог удержать ускользающее между пальцев. Не мог выпить и части ядовитого отчаяния, которое владело сейчас Виком и Ришей.
Мартин не знал, когда все, наконец, затихло. Вик спал, прижимая к себе Ришу, и даже во сне не ослаблял объятий.
Она не спала. Мартин, наплевав на приличия, шагнул в проем. Аккуратно отстранился и прикрыл ее одеялом.
— Риша, я хорошо понимаю, что ты задумала…
— Мартин, я не могу по-другому. Хватит, я просто… просто умру, если не сделаю этого.
— Он никогда не сделает тебе больно. Прошу тебя, ты единственное, что может его вылечить… хоть немного образумить…
— А ты уверен? С меня достаточно в жизни… опасностей. Они повсюду, всю мою жизнь. С детства меня домогались, говорили, что моя мать — потаскуха и я такая же… и все детство меня словно готовили, со всех сторон говорили, что для меня ничего хорошего нет. Надо мной надругаются и забудут мое лицо, до того остынут простыни, на которых меня разложили…
Мартин прикрыл глаза. Кажется, у Риши тоже был невидимый листочек с ролью.
Риша одевалась, закусив до крови губу. Мартин заканчивал застегивать рубашку.
— Вик никогда так не поступит. Поверь мне, он любит тебя. Я-то знаю.
— А ты знал, что он убьет Мари? Вы с ним вместе сели и спланировали, мол, так и так, поедем-ка мы вскроем ей горло и сбросим в речку? — жестко спросила она.