Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София. Страница 78

Последние слова она почти выкрикнула Мартину в лицо.

— Нет, — спокойно ответил он, вспомнив вчерашнюю истерику. Риша сделала очень странные выводы из слов Мари.

— Дура, — расстроенно вздохнула она. — Ну, я пыталась. А ты умный, — Мари наконец достала мундштук и дрожащими руками попыталась вставить в него сигарету, — ты ведь и собираешься что-то такое делать, а? Не хочешь, — она неопределенно взмахнула рукой, чуть не выронив сигарету, — игр-р-рать?

— Не хочу.

Мартин забрал мундштук, одним движением вставил в него сигарету и отдал Мари. В ее глазах отразился такой ужас, будто он протягивал ей огромное насекомое, а потом ее губы дрогнули, и лицо сделалось беспомощным и жалким.

— Как счастливы вы с ней, как ярок ваш платок… — пробормотала она. — Тебе правда нравится, как я пою?

— Правда, — честно ответил Мартин. — Вы рассказывали другую историю, верно?

Она зябко повела плечами. Тельняшка съехала набок, и из-за ворота показался черный шелк блузки.

— Что тебе мои истории, — тихо сказала она. — Говори о чем хотел… хороший.

Мартин почувствовал, как слова застряли в горле. Это были не те слова. Ему полагалось сказать что-то другое и этим всех спасти.

Но он не мог найти «те слова». Не знал, от чего нужно спасать и спасаться. Знал, от чего точно не нужно — от человека, который бросился на помощь, только увидев дым над его домом, и который, несмотря ни на что, вовсе не казался Мартину злодеем.

Но Риша так боялась отца, и Вик так остро чувствовал этот страх, а от него, Мартина, требовалось всего лишь устроить так, чтобы он один раз не пришел в школу.

Это была не та беда. Не те слова.

Мари ни разу не назвала его «котенком».

Смотрела на него с разгорающимся предвкушением, почти с надеждой. Он вдруг подумал, что впервые видит ее без косметики, и она кажется моложе, и одновременно — старше, потому что пудра и черные тени больше не прячут следов усталости.

— Я пришел поговорить об отце Иры, — сказал он.

И надежда во взгляде Мари погасла.

— Вот как.

— Послушайте, он консервативный человек, не разделяющий увлечений дочери и может…

Она не слушала. Часто прикладывалась к мундштуку, а потом раздраженно вытащила сигарету и спрятала его в карман. Дым скрывал ее лицо, но Мартин видел, как блестят ее глаза.

— Он запретит ей заниматься, — не выдержал он. — Запрет ее дома и не выпустит до самых экзаменов. Она постоянно рассказывает, что он ее избивает, вчера она больше всего боялась, что он увидит ее платье и вашу… — Мартин провел рукой, по привычке попытавшись изобразить слово, которое никак не приходило. — Пьесу. Услышит, что мы говорим друг другу на сцене…

— А почему в жизни не говорите? — перебила его Мари.

— Что?..

— Почему вы, ребятишки, до сих пор не сподобились… а, впрочем, неважно. Не хочу начинать этот разговор заново… Говоришь, папа против театра?..

— Да.

— Я что-то очень, очень… пьяная, — жалобно сказала Мари. — Повтори-ка еще раз, что я должна сделать в честь того, что папа у Иры злой?

— Вы должны сказать, что это закрытый прогон, — ответил Мартин. Он никак не мог понять, издевается она или нет. — Сделать так, чтобы он не пришел…

— А он собирается?

— Да. Если он не придет, и если вы скажете, что репетиции тоже нельзя посещать, то в следующий раз спектакль сможет увидеть уже в городе, когда вам это не будет грозить сорванным выступлением.

— Ира сказала, — прошептала Мари, — что живет, чтобы играть. Сказала, что в ее жизни было мало красивого, нас-с-стоящего, — она зло усмехнулась. — Что она только в искусстве видит смысл жизни.

Теперь Мартин искренне порадовался, что Вик не слушает этот разговор. Впрочем, винить Ришу в неосторожных словах он бы не стал — она явно не имела ввиду того, на что намекала Мари.

— И я ей сказала — хорошо! Хочешь чем-то жертвовать — жертвуй, кто я такая, чтобы тебе мешать!

Она вдруг всхлипнула и подалась вперед. Схватила Мартина за запястья, и он почувствовал, какие горячие у нее руки под тонкими перчатками.

— Слушай меня, мальчик, — выдохнула она. — Слушай! Это не правда, что жизнь не дает нам шансов. Мне вот дала, и Ире теперь дает. Но если мы этим шансом не воспользуемся — верь-верь-верь мне, я-то знаю, о чем говорю… судьба не прощает тех, кто не принимает ее подарков. Я позвоню. Я поговорю с Ириным отцом, а теперь иди, иди отсюда быстрее, пока я не протрезвела и не передумала!

Когда Мартин уже выходил из кабинета, а Мари набирала номер, до него донеслось горькое:

— Так жаль, котенок. А ведь ты мне никогда не нравился.

…

Риша пришла за полтора часа до прогона. У нее было почти серое лицо и глубокие тени под глазами — кажется, она тоже не спала этой ночью. Вик, ведомый каким-то дурным всплеснувшимся ощущением эйфории, схватил ее за руки — совсем как Мари хватала Мартина пару часов назад.

— Риша, Мартин поговорил с Мари. Риш, твоего отца не будет на прогоне!

— Мартин… Поговорил?.. — повторила она.

— Да, с Мари. Риш, все в порядке, у нас все будет хорошо! Идем, я тебе помогу корсет застегнуть, скоро начнем.

Она молча обняла его, уткнувшись носом в плечо, и затихла. Поверх ее головы он встретился взглядом с неслышно подошедшей Ритой. Выражения ее лица он тоже не мог понять. Когда Риша зашла в подсобку, Вик почувствовал, как кто-то сжал его запястье узкой, горячей ладонью.

— Кто такой Мартин?! — обвиняюще спросила его Рита.

— Мартин… мой… друг, — ошалело выдавил из себя Вик, попытавшись забрать руку.

— И он что, поговорил с Мари, чтобы Ирин отец не приходил на прогон?!

Ее голос звенел, словно от с трудом скрываемой ненависти. Мартин наблюдал за ней с отвлеченным интересом, Вика же эта разъяренная фурия немного пугала. Ему казалось, что она вот-вот выцарапает ему глаза.

— Да, поговорил. Рита, ты что хочешь от меня вообще?!

— Передай своему… Мартину, — прошипела Рита, порывисто обнимая Вика и касаясь губами его щеки.

«Мартин, а это какого хрена было?!» — ошеломленно спросил Вик, глядя в спину уходящей Рите.

«Не знаю… Считается ли это за поцелуй с девушкой или пока еще нет?»

«Я тебе его передам», — пообещал Вик, делая вид, что снимает что-то с щеки, а потом бросает в зеркало на стене подсобки.

А потом он привычно, отточенными движениями зашнуровал Рише корсет. Потом помог Рите и Лете. Завязал свой платок на шее особым узлом, который Мари считала единственно правильным. Напугал Тору, гаркнув со сцены: «И если я — Бог!», потом извинился, и трагически прошептал, что никто тогда не будет святым, и даже почти поверил, что его это хоть сколько-то тревожит. Риша нервно мерила шагами сцену, и, как молитву, монотонно повторяла весь текст своей роли.

Ближе к полудню начали собираться зрители. Вик увидел несколько незнакомых ему взрослых — видимо, это были родители выступающих. Он заметил среди них жилистого, невысокого мужчину, черноволосого и смуглого, с колючим взглядом темных глаз.

— Это твой папа? — спросил он у Риты, которая вовсе не смотрела в зал, стоя за кулисами.

Она распустила волосы. Спину ее целиком укрыли черные, глянцевые локоны, словно залитые лаком. Рита, не глядя в стоящее рядом зеркало, остервенело делала начес у корней маленькой расческой с частыми зубцами, все больше становясь похожей на ведьму. Не отвлекаясь от своего занятия, она кивнула. Потом достала из сумки пачку сигарет. Вик забрал у нее пачку, достал сигарету, и, взяв со стола зажигалку, прикурил и отдал Рите. Она ответила благодарным взглядом и целым облаком вишневого дыма, выпущенного ему в лицо.

В первом ряду Вик с удивлением заметил Веру. Он впервые видел ее в платье. Оно было черным, в крупных красных цветах, и слегка помятым, будто она давно не доставала его из шкафа, и совсем забыла, что есть вещи, которые нужно гладить. Она улыбнулась, и что-то сказала ему одними губами.