Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София. Страница 79
«Я прочитал „удачи“», — сообщил Вик Мартину.
«Второе слово было что-то вроде „малявка“», — усмехнулся он.
Мари пришла позже остальных. Ее явно мучило похмелье, макияж казался неопрятным, а вместо бретонки Мартин разглядел шелковую блузку, в которой она была утром и накинутый на одно плечо пиджак. На Вика она не смотрела. Почти сразу она куда-то ушла и скоро вернулась с учителем математики. Подошла к Вере, что-то тихо сказала ей на ухо. Вера кивнула, и они втроем подтащили к окнам несколько кусков фанеры, стоящих до этого вдоль стен. По одному они закрывали окна, погружая зал в темноту. Риша, зажмурившись, продолжала читать свою роль. На ее белой пудре чертили тонкие, черные дорожки слезы.
— Риш, ну что ты? — тихо спросил ее Вик, обнимая ее за плечи.
— Я… Я не готова туда идти… я не могу… я всем соврала, я не Офелия…
— Ну конечно ты Офелия, солнышко. Посмотри на себя, ты напугана и так цепляешься за Виконта, будто без него потонешь, — раздался голос Мари.
— Но я точно… точно не Надежда…
— Я уверена, сегодня ты поймешь, как играть Надежду, настоящую и ложную. Поверь мне, у тебя просто откроется второе дыхание к середине пьесы, — ободряюще улыбнулась Рише Мари, целуя ее в щеку и оставляя на пудре еще и липкий след блеска.
Несколько минут стояла абсолютная тишина. В зале было темно, никто не произносил ни слова. Вик, отсчитав про себя минуты, обнял Ришу и неслышно поднялся на сцену.
— И если я — Бог, на Земле никто, никто, никогда не будет! Святым! — истерически выкрикнул он в темноту.
Мари зажигала привезенные из города белые прожектора, и сцену залил мертвый белый свет. К Вику, стоящему посреди сцены на коленях, подошла Рита. На ней был черный плащ с глубоким капюшоном и тяжело волочащимся подолом.
— Она выиграла свой суд. Скоро надежда вернется к нам, — ледяным тоном сообщила Рита, положив руку ему на плечо.
— А Офелия?! А я?! Я смогу когда-нибудь вернуться?!
— Ты назвал себя Виконтом. Ты назвал себя Богом. Ты никогда не вернешься, — сказала Рита, проигнорировав первую часть вопроса.
— Китти! Подожди, Китти, не бросай меня! Ты ведь… ты ведь человек?!
— Офелия когда-то сказала, что в этом мире слишком много Богов и слишком мало настоящих Людей, — презрительно бросила Рита, вырывая из его сжатых пальцев полу своего плаща.
Через три секунды Мари погасила свет. Еще через десять секунд ударили первые ноты вальса.
Спектакль шел, как полагалось. Никто не сбивался, никто не задерживался и не торопился, четко укладываясь в предписанный Мари ритм. Вик был надменно-холодным, Риша — трогательно беззащитной, а Рита — истеричной и злой.
Впервые за все это время Вик почувствовал подлинную энергетику этой пьесы. Они словно марионетки Мари, с ломанными движениями и нарисованными лицами, дергались в темноте, отшатываясь от яркого света, беспомощно пытаясь убедить себя, что у них есть какая-то власть. Вик старался не смотреть в зал. Он просто не успевал, и даже когда он читал свои монологи, стоя лицом к зрителю, он не смотрел на лица, боясь сбиться с ритма.
— Я — себе и икона. И гимн, — сообщил он, завершив очередную сцену.
«Вик, посмотри в зал», — тихо сказал ему Мартин.
«Можно не сейчас?..»
«Вик, ты должен посмотреть в зал», — настойчиво повторил он.
Начинался суд над Эспуар. Мари поправляла на Рише ее белоснежный плащ. Вик, тихо выругавшись, выглянул из-за кулис.
Он увидел своих учителей. На большинстве лиц застыло выражение, похожее на брезгливость. Родители смотрели скорее со страхом, отец Риты явно был зол.
А рядом с ним сидел единственный человек, чье лицо осталось непроницаемым.
— Мари, какого черта?! — прошипел он, оборачиваясь.
— Ей никогда не удавалась эта часть, — усмехнулась Мари, отталкивая его.
Риша поднималась на сцену. Белоснежный плащ тянулся за ней, будто пролитое молоко.
— Ты не сказала ему не приходить, ты сказала ему прийти позже, да?! Отвечай, гребаная сука!
Вик, увернувшись от Матвея, который пытался удержать его, бросился к Мари, и схватив ее за плечи, прижал к стене, с трудом удержавшись от того, чтобы не ударить ее головой о стену. Впервые ему захотелось сделать что-то по-настоящему жестокое. Мари только скалила в улыбке испачканные красной помадой зубы, и не пыталась вырваться.
— А ты будешь страстным любовником, ко-те-нок. Да, я сказала ему приходить позже. Ира не тянет этот спектакль, она еще маленькая и неопытная. Ее надо дергать за ее собственные струнки, тогда она зазвенит…
— Он ее убьет. Все было зря, все было насмарку. Он не позволит ей даже приблизиться к тебе и твоему театру!
— Он и так бы ей не позволил. Но сегодня он станет для нее настоящим препятствием. Я заберу ее в город, дам ей место в колледже, общежитие, стипендию — это не так трудно. Мне нужно только чтобы она достаточно сильно захотела сбежать.
— Он ее бьет, — выплюнул Вик ей в лицо, разжимая пальцы.
Он понял, что не сможет ударить Мари, даже сейчас. К тому же она единственный человек, который еще может понять трагичность ситуации и все исправить.
— Это ты внушила этому мальчику, что он что-то значит в этом мире?! — раздалось начало обличительной речи Риты.
Мари стянула черную бархатную перчатку. Вик вспомнил, что никогда не видел ее без перчаток, и теперь понял, почему.
У нее была красивая рука, с узкой ладонью и длинными пальцами. Почти совершенной формы. И на этом совершенстве Вик видел неуместные, короткие, обкусанные до крови ногти и розово-белые разводы шрамов на ладонях и пальцах. Где-то они не отличались от кожи, а где-то имели рельеф, напоминавший перекрученные белые веревки.
— У меня был любовник, злой и темпераментный, вот как ты. Я училась в колледже, вот как будет она. И я должна была играть Дездемону на выпускном экзамене. Он увидел мою белую рубашку из финала и начал кричать, что я не выйду на сцену, одетая, как шлюха. Я пыталась сказать ему, что это искусство. И что это символ невинности. Он не слушал. Кончилось тем, что он избил меня и потом, когда я уже ничего не могла сделать, поставил мне на руки раскаленный утюг. И ушел, забрав все телефоны и заперев меня снаружи. Я не сказала ему, что хотела бросить театр, получив диплом. Мне казалось, я не смогу.
Мари говорила это, и ни тени грусти не отражалось на ее лице. Она словно пересказывала сводку новостей.
— После этого закончила колледж, пошла в престижный университет, и мне там никто не посмел отказать. Ясно тебе? Злость — вот то, что двигает нас на этом пути. Ты злой, тебя можно было бы не мучить, но она… пусть отец ее сегодня изобьет. Пусть она возненавидит его, а после у нее будет то будущее, о котором она мечтала. Иначе — иначе не будет. Я не допущу, чтобы она приехала в колледж не тем человеком, которым я хочу ее видеть. Она не нужна никому такой, какая она сейчас. Она мне такой не нужна.
Вик стоял, опустив руки, и чувствовал, как в горле нарастает что-то шершавое, царапающее, похожее на кашель. Слезы? Смех? Или жажда?
Он закрыл глаза. В голове — знакомая, черная пустота. Нет Мартина. Нет Мари. Нет Риши. Только он, пустота и его гулко стучащее о ребра сердце.
Открыв глаза, он улыбнулся. Подошел его выход. Его герой был разбит. Уничтожен. Унижен. Он, наконец-то стал Виконтом, разочаровавшимся в своей власти над реальностью.