Млечный путь - Меретуков Вионор. Страница 86

Осень все же давала о себе знать: в воздухе бродили пьянящие запахи прелой листвы и пожухлой травы. Мне казалось, что пахнет дорогим трубочным табаком.

А ведь жизнь, черт возьми, прекрасная штука! Моя жизнь встроена во время, которое неуклонно движется из прошлого в будущее, не делая остановок в настоящем. И зря я так непочтительно отзывался о времени, пытаясь подверстать его под свои убогие представления о будущем, прошлом и настоящем. Время не электричка. У него свое расписание. И не мне его менять.

Мои ставшие привычными размышления о собственной смерти были в одночасье сметены вдруг возникшим страстным, всесокрушающим желанием жить. В последние годы чужие смерти сильно влияли на мои размышления о моей собственной смерти. Они не могли не влиять. Мне не забыть, с каким удовольствием я убивал мерзавцев, погасивших небесный свет в глазах безногой мадонны. Особенное наслаждение я получал, когда выкалывал одному из них глаза. Я уже тогда понимал, что это за пределами нормы, что я превращаюсь в садиста, но ничего поделать с собой не мог. Я удивлялся самому себе, я не предполагал, что способен на такую мерзостную бесчувственность. Смог бы я сейчас проделать все это вновь?..

Паперть перед церковью Святой Женевьевы и Люнебургская пустошь. Попробую найти их в Мушероновке — если не пустошь, то хотя бы паперть. Упаду на колени перед священником, напрошусь к нему в гости, может, он растолкует мне, в чем смысл жизни.

А что, если приснившийся мне распятый Иисус не иллюзия, а страшная реальность, и он до сих пор изнывает от жажды и смертной тоски? Я шел и боялся, что увижу нежного юношу, почти мальчика, всесильного и беспомощного Иисуса, приколоченного шестидюймовыми гвоздями к зеркальному кресту.

…Мы сидели в горнице дома отца Леонида, настоятеля храма Рождества Пресвятой Богородицы в селе Мушероновка, и пили чай.

Вот и состоялась наконец моя встреча с действующим представителем церкви. Когда-то я мечтал об этом. Со временем мой пыл поутих. Я сам нашел ответы на многие вопросы — без участия церкви. А те вопросы, на которые не нашел ответа, постепенно сами собой заблудились в закоулках памяти и потеряли для меня остроту. Посмотрим, как будет разворачиваться наша беседа.

В соседней комнате на широкой деревянной скамье, укрытый пледом, спит Илюша. Его сморили впечатления, которые он не будет вспоминать, пока длится детство, но которые вспомнит, когда постареет.

Дом, вернее, просторная изба-пятистенок, был построен недавно, и в нем еще пахло масляной краской, сосновой стружкой и смолой. Несмотря на то, что за порогом ярко светило и грело солнце, в доме было прохладно, и поэтому в камине за чугунной решеткой тлело березовое полено; полено изредка подергивалось крошечными язычками пламени, и от этого становилось тепло не только в комнате, но и на душе. Горница производила впечатление городской гостиной. Все свидетельствовало о том, что деревенский батюшка не чужд умеренной роскоши: украшением горницы были картины на библейские сюжеты в лепных рамах, хрустальная люстра и потертый персидский ковер, которому именно из-за потертости цены нет. Недурно он тут обустроился на мои деньги. Я нигде не увидел иконостаса, и это показалось мне странным, впрочем, это дело вкуса, и не мне с моими грехами лезть в быт и дела церковнослужителя.

— А правильно вы решили поменять крест, Илья Ильич, — сказал отец Леонид. — Правильно. Церковь не балаган. И какому идиоту пришло в голову устанавливать зеркальный крест? — неосторожно осведомился он.

— Какой привезли, такой и поставили, — хмуро пробурчал я. Не стану же я ему признаваться, что идиот этот я. Да, идея установить на церкви зеркальный крест принадлежала мне. Я и сам не знал, зачем я это сделал, наверно, для того, чтобы крест сверкал на солнце и был виден издалека. А почему теперь я решил его сменить? Может, потому что в деревянный крест легче вбивать гвозди?

— Хорошо, а кто полезет на купол? — забеспокоился батюшка.

— Мы с вами и полезем. А пока я хотел бы спросить, в чем смысл жизни.

Он как-то странно отвел голову в сторону.

— Для начала расскажите о себе, Илья Ильич, это не исповедь, просто расскажите, как вы жили, чем жили, расскажите… в допустимых вами пределах, в границах, которые сами же себе и установите.

— В допустимых пределах? — я задумался. — Попробую, хотя грехов столько… да и пределы размыты. Грехами можно отмахиваться от тех, кто слишком много говорит о нравственности и человеколюбии, то есть от вас, священников, не так ли, отец Леонид?

— Что привело вас ко мне?

— Простите мне сию напыщенную патетику, но я не знаю, вернее, я не уверен… во имя чего мне стоит жить. Только не надо говорить мне о всеобщем благе и заботе о ближних, я это и без вас знаю.

Он отставил чашку в сторону.

— Вы же пришли ко мне, значит, чего-то ждете от меня.

— Но только не пространных и бессмысленных слов о благе. Я всегда полагал, что смысл жизни в деньгах, здоровье и женщинах. Уточню: в очень больших деньгах, очень крепком здоровье и очень красивых женщинах.

— Вы, простите, верующий?

— Я и сам не знаю. А вы?

Он усмехнулся.

— Отцы церкви во многом сами виноваты, что возникают такого рода вопросы. Что ж, священнослужитель хоть и служит Богу, всего лишь человек, а человеку, как говорится, ничто человеческое… Я верующий, — сказал отец Леонид и вдумчиво перекрестился, — глубоко и сознательно верующий христианин. Рассказывайте!

Он привстал, налил себе и мне чаю и удобно расположился в кресле, всем своим видом показывая, что готов слушать долго и внимательно.

— Ну, что ж… — сказал я, — расскажу. Жил, как все. Учился, работал, влюблялся, изменял, мне изменяли, женился… Терял близких, похоронил первую жену, вернее, убил… Вторая жена умерла сама…

Я прямо посмотрел в глаза священнику. Он не отвел взгляда: видно, всякого наслушался за время своего пребывания в роли врачевателя человеческих душ.

— Моя первая жена… Она умирала… — у меня вдруг сел голос. — Она умирала в страшных муках. Врачи знали, что она безнадежна, но, как и положено, делали все возможное, чтобы продлить ей жизнь, то есть продлить ее мучения. И тогда я решился… Таблетки, снотворное в лошадиных дозах… Сейчас я думаю иначе. Тогда я оправдывал себя… Да, я убил из чувства сострадания. Но не только. Это я осознал годы спустя. Тогда я извелся, я устал от ее мучений. Это был шаг эгоиста, я больше думал о себе, чем о ней. И в то же время… Пусть это и убийство, но этот шаг… вроде… шутки. Вроде жестокой шутки, вроде издевательства над богом, жизнью и смертью.

Я чувствовал, что говорю искренне, но в то же время голос мой звучал фальшиво. Так бывает всегда, когда хочешь сказать правду.

Отец Леонид покачал головой.

— Нельзя шутить такими вещами. Шутить со смертью…

— А почему — нельзя?

— Вот вы пошутили и в результате сидите сейчас передо мной. Бог, вера, духовное благо или счастье человека…

— Бог, вера… духовное благо или счастье человека… — перебил я. — По-моему, главное — это покой в душе.

— Одно без другого не бывает. На чем…

— Простите, — опять перебил я, — я пришел не для того, чтобы вести с вами теософские, теологические и религиозные диспуты, кстати замечу, что я неплохо подкован в этой области, а чтобы получить внятный ответ на простой вопрос, как мне жить дальше?

— Простой вопрос? — он засмеялся. — Да сложней вопроса человек не придумал со времен Адама и Евы! И вы не в силах его решить! А вот Господь всех видит и знает, кто и в чем нуждается. Господь промышляет о всяком человеке и желает каждому человеку спасения. Нужно верить в это и надеяться, что придёт время, когда беды отступят и придёт лучшая жизнь. Главное — не потерять веру в Бога!

Он перевел взгляд за мою спину, я обернулся и увидел в углу светелки иконостас. Возможно, из-за того, что он был укрыт пожухлыми березовыми ветками, я его сначала не заметил. По привычке сощурив глаза и таким образом удесятерив силу зрения, я среди образов Святой Троицы, Спасителя, Божией Матери и апостолов обнаружил икону кисти Брагина с апокрифическим святым туманного происхождения. Отец Леонид перехватил мой взгляд. Он слегка смутился.