Млечный путь - Меретуков Вионор. Страница 91

Мы лежали в постели в ее комнате. Она сопротивлялась, изгибалась, изворачивалась, не давалась. Кричала, шипела, как змея. Наконец я овладел ею. Грубо, жестоко. Почти изнасиловал.

— Ты знаешь, — сказала она, когда все было позади, — мне это даже понравилось.

Я посмотрел на нее. Напоролся на горящие глаза. Обожаю таких женщин! С ними не соскучишься. Совершенно сумасшедший взгляд. Глаз не оторвать. Ей бы топор сейчас в руки.

Вырвалось:

— Ты могла бы убить человека?

Она усмехнулась:

— Запросто.

И в то же время во взгляде ее было столько тоски, одиночества и безысходности, сколько не было и у меня.

— Одинокие люди превращаются в волков, — сказал я.

— Это меня не пугает.

Нет, не может она быть дочерью Димы, этого ласкового, безобидного пьяницы. Скорее уж — моя. Но я не сказал ей и никогда не скажу, что ее зубную щетку я не так давно отправил в частную лабораторию. На предмет определения наличия родства. Я много грешил. Но греха кровосмесительства на мне нет: лаборатория это подтвердила.

Волчий взгляд. Откуда он у нее?

Илюша бредет по берегу и смотрит вниз, выискивая что-то. Наклоняется, поднимает некий плоский предмет, это галечный камешек удивительной формы, в виде идеального треугольника, разноцветный, весь в красочных извивах и изломах. Камень очень красив, он светится, как если бы был сделан из прозрачного золота. Если присмотреться, то в середине можно увидеть человеческий глаз.

— Когда я вырасту, я буду делать тебе дорогие подарки, а пока… возьми, это тебе, — он протягивает мне камешек. Слова из сна. И камешек из сна. Треугольный, с очень острыми краями. Я начинаю верить в чудеса. Я опускаю камешек в карман.

Пляж постепенно заполняется. Разношерстная публика. Пожилые немецкие пары. Девицы. Длинноногие, толстоногие, кривоногие, коротконогие. Всякие. Молодые мужчины, мускулистые, нежно-шоколадные от загара; рыскающие плотоядные взгляды, целят в искательниц приключений. Самцы. При ходьбе победительно поигрывают литыми ягодицами. Бритая грудь. Обязательная татуировка. И я, сорокапятилетний стареющий Сапега. Слава богу, что Аня пока еще при мне. Улизнет, улизнет как пить дать, улизнет, как только найдет кого-нибудь моложе, глупее и сексуальней.

Я по привычке посматриваю на женщин. Попадаются прехорошенькие. Одна привлекает мое внимание. Похожа на рано оперившегося ребенка. Губы в плутоватой улыбке, маленькая грудь, загорелые изящные ноги. Над ней склонился мужчина с вислым животом. Хищно сверкнули вставные зубы. Жадный поцелуй в шею. Имеет право. Богат, разумеется, и любвеобилен. Завидовать нечему, скоро и я буду таким: я имею в виду живот и зубы. Все идет к тому. Ем я много, придирчиво и капризно выбираю блюда в ресторане — много сладкого и жирного. Если дело пойдет так и дальше, то скоро наращу такой же живот. А зубы?.. И за ними дело не станет: выпадут через год. Ну и что? Заменю их вставными из платины, керамики или циркония. Можно из золота или платины. Выбор безграничен. Вставные зубы надежней и красивей природных. Практичней и безопасней. На ночь отлепил от десен и опустил в стакан с водой. Язык не прикусишь во сне. И в драку можно ввязываться без опаски, что их выбьют. Очень удобно.

Аня и Илюша уплыли, как мне казалось, слишком далеко от берега. Я поднялся и с возрастающим напряжением следил за ними. На солнце натекли тучи, со стороны моря потянуло тревожной прохладой.

Я стою и всматриваюсь вдаль. Чайки беспокойно кружат в отдалении и молчат. Это к дождю, к непогоде. Ветер усиливается. Спасатель спустился с вышки и, приняв красивую позу, оживленно болтал с какой-то блондинкой. Мегафон он держал в руке с небрежным изяществом, словно это была теннисная ракетка.

…Детский крик, притушенный мерным рокотом волн и пляжным бормотанием. Ни секунды не медля, на ходу срывая с себя одежду, я рванул к морю. Я плыл на крики, не понимая, что плыву в противоположную сторону.

…Временами я отдыхал, лежа на спине, разведя ноги в стороны и слегка помогая себе руками, чтобы не перевернуться на волне и не пойти ко дну. Пасмурное небо над головой. И миля соленой воды — подо мной.

Уже находясь на порядочном расстоянии от берега, я видел, как Илюша и Аня вышли из моря на пляж. Я даже видел, как Аня растирала Илюшу полотенцем. Мне показалось, что я слышу их беззаботный смех. Я кричал, пока не охрип. Никто меня не видел и не слышал. Спасатель на вышке, судя по всему, либо уснул, либо его увела с собой какая-нибудь блондинка.

Одинокая чайка пролетела над головой, чиркнув крылом по волосам; поняв, что я пока не съедобен, оглушила меня раздраженным криком.

Несмотря на все мои усилия, меня все дальше и дальше относило в море. К утру меня, вернее мой хладный труп, прибьет к какому-нибудь острову. Я слышал, их здесь сотни. Это лучше, чем быть съеденным акулами. Все-таки будет что похоронить.

Я перевернулся на живот и мерно работал руками и ногами — лишь бы двигаться, лишь бы куда-то плыть. Вокруг меня была вода и только вода. Берега уже не было видно. Голосов не слышно. Почти тишина. Только волны плещутся. Волны в белоснежных гребешках. Меня укачивает. Волна приподнимает меня, ветер холодит спину, обращенную к небу, я барахтаюсь, размахиваю руками вхолостую, потом мягко проваливаюсь в пропасть, полную кипящей пены и кажущуюся мне бездонной. Тело устает. Мышцы деревенеют. Лень шевелиться. Усталость лишает воли бороться. Скоро смерть. Солнце опять выныривает из-за туч и прицельно бьет в темечко. Голова быстро нагревается. Жар проникает в мозг. Так недолго и до теплового удара. В детстве у меня это уже было. Температура за сорок, а трясло и знобило так, будто я возлежал на льдине. Мать согревала меня, заваливая пуховиками. В здешних водах можно много чего найти, только не пуховики.

Я судорожно пытался что-то придумать. Хорошо рассуждать о собственной смерти, когда она в необозримо далеком будущем. А тут она рядом. Рукой подать. Восстановить свою способность к исчезновению? Ну, восстановлю. И чего я добьюсь? Ей здесь не найти применения. А если применишь, камнем пойдешь ко дну. Какого хрена я бросился в воду? Ах, напрасные страхи, напрасные страхи… Аня и Илюша поплавали, подурачились, покричали. А я переполошился. Нервы ни к черту. Вот к чему приводят варварские эскапады с чужими жизнями. А теперь вишу на ниточке. Между жизнью и смертью. Да и ниточки никакой нет. Вспомнились подштанники с дыркой на жопе. Анекдот. Ошалев от безделья и богатства, потешался над жизнью и смертью. Нашел игрушку — собственную жизнь. Анекдот. Жизнь, да простится мне сия дидактическая нотка, не анекдот. Хотя часто и претендует на это. В жизни, особенно вдали от берега, не до анекдота, не до смеха, здесь все не понарошку. А умирать всегда плохо, что с дыркой, что без дырки, что вообще без подштанников.

В чем провинился Цинкель? А ведь я едва не убил его. А виноват фальшивомонетчик лишь в том, что из-за моей ошибки едва не лишился жизни. Он, конечно, мошенник, но смерти не заслуживал. Господь исправил мою ошибку, чудесно подкорректировав удар спицей.

В чем виновата моя первая жена? В том, что у нее был непредсказуемый характер, который мучил меня много лет? Ну, метнула она мне в голову чайник, полный кипятка. Не попала же. Если бы я приложил больше усилий, заботы, может, она бы выздоровела? Разошлась бы со мной, вышла бы замуж за более покладистого и менее кровожадного человека и жила бы в свое удовольствие.

Пищик не был мерзавцем. Максимум, чего он заслужил, это пенсии. Но никак не смерти.

Геворкян… С ним можно было договориться. Но я предпочел его убить. Да еще поглумился, надругался над его трупом.

Липовый таксист с рулем-сковородой, его напарник, вымогатели и убийцы моей безногой мадонны не вызывали сочувствия. Туда им и дорога. Но в остальном… Я взял на себя роль вершителя судеб. Но я не Монте-Кристо. Я банальный убийца, неловко прикрывающийся соображениями высшего порядка. Начитался Достоевского и Ницше. Кстати, они никого не убивали.