Лето в пионерском галстуке - Сильванова Катерина. Страница 49
Сел, поднял руку и осторожно нажал на клавишу. Предвкушение глубокой, низкой «до» электрическим разрядом прошло от пальцев к груди. Казалось бы, какая мелочь — выдать один единственный звук, но чего ему стоило перебороть себя. Сердце радостно затрепетало — он смог. «До» грянула и покатилась по залу.
Не зная себя от радости и наслаждения, Юрка негибкими без тренировок пальцами не ударял — погружался в клавиши, выдавая другие ноты, пытаясь вспомнить и наиграть что-нибудь простое.
— Как же там было? — задумался. — Фа-диез, ля-диез. Фа или ля? Не ля, фа. Фа, фа-диез. Или соль? Да что же это!
Он пытался вспомнить мелодию, которую сочинил сам. Тогда она казалась ему такой простой, что он играл её с закрытыми глазами, радуя родителей и особенно «мамину» бабушку, которая мечтала, чтобы внук стал пианистом. За год без музыки Юрка забыл мелодию так прочно, что теперь она вспоминалась с большим трудом. А ещё беда — пальцы не гнулись.
Юрка принялся их разминать и вспоминать мелодию визуально.
— Фа-диез, ля-диез второй октавы, фа, фа-диез третьей октавы. Фа-бемоль третьей, ля второй, фа второй, ля второй. Да! Точно! Вспомнил!
Вдруг все невзгоды ушли на второй план, вдруг все проблемы показались ничтожными — Юрка вспомнил, Юрка играл! Он наконец-то играл, он подчинял своей воле клавиши, он извлекал прекрасные звуки, он чувствовал, что может всё! Знал, что нет таких вершин, которые был бы не в состоянии покорить! Восторг унёс его из этого мира в другой, уютный, тёплый и звучный. Юрка будто взметнулся в космос и парил там, зачарованный белыми и жёлтыми вспышками звёзд. Только в его космосе звёздами были звуки.
Дверь кинозала тихонько скрипнула, но Юрка не обернулся.
— Фа-диез, ля-диез, фа, фа-диез. Фа-бемоль, ля, фа, ля… — шептал он, наигрывая то же самое снова и снова, перебегая рукой от второй октавы к третьей, вспоминая забытые движения.
Вдруг раздался яростный топот.
«Взрослый, — предположил Юрка, — шаги тяжёлые» — но тут же об этом забыл. Всецело поглощённый музыкой, он больше не отвлекался, не смотрел вокруг и не слушал ничего, кроме музыки.
Шаги резко замолкли, потом одинокие, заглушённые нотами, стали негромко приближаться к нему. Кеды нежданного гостя чуть поскрипывали на лакированном паркете, руки протирали платочком очки, платочек шуршал, но всё это было безразлично Юрке.
Фа-диез, ля-диез второй октавы, фа, фа-диез третьей октавы, фа-бемоль третьей, ля второй, фа второй, ля второй…
— Никогда больше так не делай, — дрожащим голосом попросил Володя.
Юрка замер — не показалось ли? Нет. Выходило, что и топот был его. Юрка повернулся. Володя стоял в круге света возле сцены, тяжело дыша. Глядя в пол, он медленно, глубоко вздохнул и только надел очки, как тут же, будто по волшебству, стал совершенно спокойным.
«Вот он, пришёл, — произнёс Юркин внутренний голос. — Сам пришёл. Ко мне пришёл. Опять. И зачем?»
— Чего именно не делать? — негромко пробормотал Юрка.
— Не пропадай. Тебя не было пять часов!
— Ладно, — только и смог пробормотать Юрка, наблюдая, как Володя осторожно садится рядом с ним на широкий пуфик.
— Думал, убью тебя, как найдёшься, — грустно хмыкнул он. — Я ведь искал. Сначала сам, а потом ещё шпионов расставил, чтобы передали мне, где ты. Если бы не Олежка, до вечера бы не знал, где ты и что с тобой. Не знаю, что бы тогда стал делать.
— Это хорошо, — подал голос Юрка, — что ты пытаешься делать вид, будто ничего не случилось. Я тоже так хочу, но не получится.
Руки задрожали, в голову опять ворвался кавардак мыслей и эмоций. Юрка снова положил пальцы на клавиатуру, стал вспоминать вторую часть мелодии. Только так он и мог сохранить самообладание.
«Фа, фа-бемоль. Чёрт, нет, не так. Фа, фа-диез. Или бемоль? Чёрт!»
Володя проигнорировал его выпад и продолжил:
— Я не пытаюсь делать вид. Наоборот… Я вообще зачем пришёл. Конечно, кроме того, чтобы узнать, что ты жив-здоров… — Он смущённо прокашлялся. — У меня было много времени, чтобы подумать о произошедшем. Всю ночь решал, как и что буду делать. Целую ночь — и всё зря, всё не о том! Мне ведь и в голову не приходило, что это может быть всерьёз. То есть нет, конечно, приходило, но я гнал эти мысли — слишком фантастические. А оказалось, что всё наоборот. И я запаниковал. Сказал совсем не то, что нужно говорить. И не то, что на самом деле хотел бы сказать. Но пока искал тебя, — он выделил последнее, — пять часов, снова обдумал всё. На этот раз правильно. Ну, и пришёл сюда, чтобы сказать, что решил.
«Фа, фа-диез…» Стоп.
— Какая теперь разница? Мы ведь больше не друзья.
— Конечно нет. Какие мы после этого «друзья»?
«Да, не друзья. После этого, конечно, мы больше не друзья», — Юрка весь сегодняшний день понимал это, но нужно было услышать это от Володи, чтобы окончательно утратить надежду.
Они замолчали. Володя сидел, сложив руки на коленях, и смотрел на Юркино отражение в лакированной передней панели. Юрка и сам боковым зрением наблюдал за ним. Не хотел наблюдать, а наблюдал. Не хотел сидеть рядом — уж очень тесно, когда он так близко, — но сидел.
«Фа-диез, ля-диез, фа, фа-диез на октаву выше, фа-бемоль, ля нижняя, фа…» — звучало неуверенно, запинаясь.
— Юра, неужели тебе совсем не страшно?
— От чего мне должно быть страшно?
— От того, что ты сделал!
Конечно, ему было страшно. А ещё — непонятно и очень больно, но куда страшнее и больнее было понимать, что своим поступком он потерял Володю. Вот так вот взял и всё разрушил.
— Какой же ты всё-таки ребёнок, — не дождавшись его ответа, вздохнул Володя. — Но на самом деле я тебе даже завидую.
Юрка молчал.
— Твоя безрассудность и правда вызывает зависть. Ты с такой лёгкостью нарушаешь правила, плюёшь на всё и совсем не думаешь о последствиях… Мне бы тоже так хотелось. Чтобы хотя бы раз… хотя бы раз поступить не так, как «надо», а как хочется. Знал бы ты, как надоело постоянно думать о правильности своих поступков! Иногда я становлюсь настолько зацикленным на самоконтроле, на том, что делаю, говорю и как веду себя… что порой это доходит до паранойи и панических атак. В такие моменты я физически не могу трезво оценивать происходящее, понимаешь? А твой поступок вообще показался мне катастрофой. Но… может, всё не так плохо? Может, я преувеличиваю?
Юрка не понимал, к чему Володя клонит. Он побоялся прерывать этот монолог, ведь сейчас был способен лишь на то, чтобы просто выплеснуть эмоции и, не обдумав, высказать, что есть на душе. Побоялся снова смутить его и себя и окончательно доломать то, что уже сломано. И не нашёл ничего лучше, чем снова промолчать. Тем более что в горле давно стоял тугой ком, который не давал не только говорить, но и даже дышать.
Володя же выжидающе уставился на отражение в лакированной панели. Его растерянный взгляд блуждал по Юркиному лицу, подолгу задерживаясь на глазах, будто Володя искал в них ответ. Но, не найдя его, он ещё раз смущённо прокашлялся:
— Юр, я вот о чём думал и хочу узнать твоё мнение. Существуют же очень близкие друзья, которые… ну, очень близкие, особенные. Например, я в школе и в институте видел, как ребята под ручку ходят или вообще в обнимку сидят.
— Ну и что? — наконец, Юрка проглотил застрявший в горле ком и заговорил. — Ну ходят и пусть себе ходят. На то они и близкие люди, им можно. Не то что мы.
— Как думаешь, они целуются?
— Ты что, издеваешься? Мне-то откуда знать, у меня никогда не было никаких «особенных» друзей!
— А я? — прозвучало чуть жалобно.
— А ты к Маше иди. Она небось заждалась.
— Юр, ну перестань. Маша — это просто отдыхающая, такая, как все.
— Такая, как все… — передразнил Юрка.
При упоминании её имени он принялся колотить по клавишам, чтобы звучало громче, чтобы не слышать внутреннего голоса, его монологов, снова пробуждающих ревность.
Юрка не осознавал, что играет всё увереннее: «Фа-диез, ля-диез ниже, фа, фа-диез выше, фа-бемоль, ля, фа ниже и ля». Что играет уже по памяти и не глядя: «Фа, фа-диез, фа-бемоль, ля-диез вниз и ещё фа диез, ля, фа и фа-диез вверх».