И солнце взойдет (СИ) - О'. Страница 153

«Роберт Т. О’Салливан. Нейрохирургия. Центральная больница Оттавы»

Рене мгновенно почувствовала, как вспотели ладони. Они покрылись слизью из страха и вранья, пока в ушах истерично заходилось бешеное сердце. Боже! Она лишь надеялась, что это глупое совпадение или простая случайность, когда сквозь гул услышала, как вежливо с кем-то прощался Энтони. Нет-нет-нет! Не сейчас. Рене испуганно посмотрела на затянутую в черную ткань широкую спину, а потом до боли стиснула челюсть.

— Благодарю.

Рене понятия не имела, как смогла выговорить простое слово. Ее взгляд все скользил по обычным печатным буквам с названием медицинского учреждения, пока в голове бились строчки из того самого злополучного письма.

— О, что вы. Не стоит, — тем временем отмахнулся доктор О’Салливан. — Чарльз говорил о вас много достойного, к тому же за простых резидентов не устраиваются скачки с препятствиями. Так что, думаю, многим стало обидно, когда вас увели прямо из-под нашего носа. Надо же… Общая хирургия. Никто о таком даже подумать не мог! Но доклад был блестящий. Да, совершенно точно блестящий! Вам, похоже, даже травматология будет по плечу, если когда-нибудь захотите.

Он разразился задорным, совершенно беззлобным смехом, а Рене лишь смогла выдавить нечто кривое, что даже с натяжкой сложно было назвать ответной ухмылкой. Боже, это конец. Если Энтони узнает…

— Ну, будем надеяться, в этом году повезет больше. Наша клиника, конечно, это не монреальский центр, но мы занимаемся рядом уникальных исследований мозга. — В руки Рене ткнулась свеженькая брошюра, которую она машинально тут же стиснула в пальцах. — Знаю, вы, как и Хэмилтон, специализировались на периферических нервах, но, полагаю, нам есть что предложить и в этой очень узкой области…

Неожиданно хирург прервался, а на его лице появилась немного напряженная гримаса. Да, все еще вежливая, но определенно больше не радостная. И в этот же момент на плечо Рене легла тяжелая рука.

— Устроились в коммивояжеры, О’Салливан? — Голос Тони звучал холодно. — Или вышли на покой и решили заняться вербовкой чужих резидентов. Не очень достойно для главы отделения.

— Ланг. — Последовал короткий приветственный кивок. — При всем моем уважении, как к специалисту, не думаю, что подобные речи делают вам честь. Я пришел к вам не с оскорблениями. Мало того, я вообще пришел не к вам.

— Рад за вас. Только вот Рене Роше — мой резидент, и, могу вас уверить, она не нуждается в еще одном наставнике, — отрезал Энтони, и его пальцы на плече ощутимо дернулись. А О’Салливан тем временем нахмурился, бросил быстрый взгляд на побледневшую Рене и вдруг опять обескураживающе улыбнулся.

— Боюсь, у меня другие сведения, — негромко произнес он. — Как бы то ни было, надеюсь, вы не станете жадничать, Энтони. Нет смысла отрицать очевидные вещи. Как наставнику, вам должно быть понятно, что доктора Роше ждет блестящее будущее. Её место не в вашей мясорубке, а в нейрохирурги. Это видел в ней Чарльз, и этого, без сомнения, хочет она сама.

Он пожал плечами, а потом вновь протянул руку, которую Рене машинально стиснула своими холодными пальцами. Перед глазами все расплывалось, но она все же услышала последние брошенные в ее костер фразы:

— На этом, боюсь, мне придется с вами попрощаться. Доктор Роше… Рене, мы с нетерпением будем ждать вашего положительного ответа. И, надеюсь, до встречи на собеседовании в Оттаве этой весной.

С этими словами глава нейрохирургии столичной больницы кивнул молчавшему Лангу и, заложив руки в карманы своего самого простого костюма, совершенно спокойно направился в глубь огромного зала. Ему не о чем было волноваться. Роберт О’Салливан действительно радовался их знакомству и потому даже не подозревал, какая драма вот-вот развернется у него за спиной. Зато это отлично чувствовала Рене, чье плечо стиснули с такой силой, что из груди вырвался тихий вскрик. Но тот немедленно потонул в свистящем шепоте:

— «До встречи в Оттаве»? Вот как, значит… — А в следующий момент Тони положил ладонь на тонкую талию. И Рене едва не заорала, когда сквозь воздушный шифон золотистого платья он впился в кожу ногтями. — На выход отсюда. Живо!

Перед глазами все заволокло мутными слезами боли, но Рене наклонила голову и по велению незаметно подталкивавшей руки двинулась в сторону распахнутых дверей.

Они неторопливо шли меж столов, словно ничего не случилось. Энтони успевал с кем-то здороваться, даже обменялся парочкой шуток. И со стороны оба наверняка смотрелись обычно, только вот пальцы Ланга с каждой секундой сжимались всё сильнее. А когда позади остались зал и холодное пустое фойе, Рене швырнуло в один из украшенных к Валентинову дню коридоров, и в измученный бок врезался острый угол пластикового подоконника. Несколько секунд Энтони молча стоял напротив, пока она пыталась судорожно вздохнуть сквозь отвратительную резь в животе. Пошевелиться и потереть горящую огнем кожу Рене все-таки не решилась.

— Я…

— Молчать! — громыхнуло одновременно с робкой попыткой начать самый непредсказуемый разговор. Рене сжалась и затихла.

Тем временем Энтони медленно вытолкнул из груди воздух, и она увидела, как в бешенстве дернулся уголок большого рта. Казалось, Ланг побледнел еще больше, отчего ввалившиеся глаза, большой нос и губы казались гротескным искажением человеческого лица. Он сделал несколько шагов вперед и замер, нависнув над прижавшейся к подоконнику Рене. Энтони молчал. И в этой тишине было слышно, как с легким звоном бьет по стеклу снежная крошка. Больше не было ничего: ни звука, ни вздоха, ни стука сердца. Наконец, когда Рене уже начало казаться, что она сойдет с ума от напряжения, раздался вопрос:

— Когда ты это сделала? Когда обнаглела настолько, что решила действовать за моей спиной?

— Я не… Все не так, Тони, — пробормотала она.

— Не так? — Бровь картинно взлетела вверх, а голос упал до едва слышного шепота. — А как еще, если глава отделения нейрохирургии ждет тебя весной в резидентуру.

— Мы ни о чем не договорились…

— Рене! — внезапно заорал Энтони. — Ты ведь не настолько дура, чтобы врать мне в глаза! Собеседование — пустая формальность. Он уже тебя ждет, а значит, есть основания. И потому я спрашиваю тебя — когда! В какой, твою мать, момент ты решила это сделать? После той гребаной ссоры на Рождество? Или на прошлой неделе? И почему ты молчала! Рене! Почему?

Его полный досады и ревности крик взлетел под потолок, а после испуганно умчался в конец коридора, где тускло горели несколько дежурных ламп. Судорожно вцепившись в подоконник, что сейчас вдруг стал единственной опорой в жизни, Рене зажмурилась и быстро пробормотала.

— В первый же день, когда ты выгнал меня из операционной. Я подумала, что не смогу… не справлюсь с тобой. Даже не помню, куда отправляла. Просто потратила все деньги на заявки, а потом… — Она прервалась, когда холодные пальцы вдруг коснулись подбородка и вынудили посмотреть наверх. Лицо Энтони было непроницаемо. Несколько мгновений он словно что-то изучал в ее глазах с равнодушием ученого, а потом растянул губы в саркастичной усмешке.

— Значит, тогда ты все же выбрала уйти, — медленно проговорил он. — Как интересно выходит, Рене. Хочешь сбежать, но остаешься. Соглашаешься на все, на любые условия нашей сделки, хотя сама даже не хочешь быть здесь. С чего бы такая жертвенность?

— Это не жертва! — возмутилась Рене. — Как ты не понимаешь?! Я просто полюбила тебя …

Она осеклась, когда Энтони неожиданно разжал пальцы и отступил. И взгляд, которым он посмотрел на растерявшуюся Рене, был удивительно спокоен, словно конец всего предопределен. Будто она сама только что подвела нужную ему черту, и теперь Ланг с удовлетворением взирал на итог собственного творения. Назад пути нет. И, кажется, это его нестерпимо радовало той же радостью, что бушевала последние дни.

— Тогда, — начал он и приглашающе протянул руку, — пойдем. Полагаю, будет вежливо, если ты прямо сейчас скажешь О’Салливану «нет». Нехорошо давать людям ложные надежды.