И солнце взойдет (СИ) - О'. Страница 185

— Ты понимаешь, что поставила на кон свою лицензию и, возможно, свободу? Что если хоть кто-то узнает, то комиссия не потратится даже на слушания? А ошибись ты, и отправилась бы сразу на эшафот без шанса… — Энтони не договорил. Попросту не успел, потому что Рене повернулась и совершенно счастливо улыбнулась.

— Да, доктор Ланг, — прошептала она сквозь предательские слезы.

Энтони же перевел взгляд на светлую стену, где плясали зайчики субботнего утра — яркого, солнечного — и поджал губы. Ну а Рене не мешала. Она тихо стояла около снимков и знала, что прямо сейчас ему нужно принять новый мир; срочно построить цели и парадигмы; изменить вектор и найти новый курс взамен однажды утерянного. Так что она терпеливо ждала. Из коридоров доносился гул утренней пересменки, о чем-то вещал динамик на сестринском пункте, гремела аппаратура и хлопали двери, но внутри их палаты было удивительно тихо. И в этом молчании едва слышная, но четкая фраза на секунду застала врасплох.

— Довольно невоспитанно обращаться к своему пациенту и при этом не представиться самому. Не находите?

Рене недоуменно моргнула, подняла оторопевший взгляд на сосредоточенного Тони, который смотрел на свои безжизненные пока руки. Он разглядывал их настолько внимательно, словно видел впервые. И в этот момент она все поняла. Рене недоверчиво фыркнула, а потом бросилась к кровати и опустилась рядом с ней на пол, почти рухнула на колени, когда волной накатило осознание сказанного. Это начало! Господи, они действительно все начали заново. И прижавшись губами к искромсанной ладони, где чуть выше темнел лабиринт татуировки, она прошептала:

— Меня зовут Рене Роше. И я ваш лечащий врач.

Little darling,

The smiles returning to the faces

Little darling,

It feels like years since it's been here

Нельзя было сказать, что с момента субботнего откровения лечение стало легче или же проще, что руки и кости Энтони волшебным образом срослись, а сосуды и нервы заняли свое положенное место. Нет. Совсем нет. Ведь только в сказках принцессы просыпаются от поцелуя прекрасного принца, а рыцари исцеляются слезами Пречистой Девы. В их с Тони истории все было намного сложнее. Рене радовалась даже крохотным шажкам, когда замечала легкое дрожание большого пальца или чуть согнутую лодочкой ладонь, потому что любые движения отныне давались огромным трудом, а временами и болью. Мышцы не слушались, связки одеревенели, и каждая неудача приводила Ланга в настоящее бешенство. Однако не это пугало Рене.

Проблема спряталась там, где она боялась больше всего, — в осязании. Энтони не чувствовал. Ничего. От кончиков пальцев и до локтя его руки представляли собой равнодушную массу из кожи, мышц и костей, которой было плевать на любой раздражитель. Рене понимала, что нужно несколько лет, а перед этим еще ряд операций, однако на все намеки и уговоры получала один и тот же отказ. Тони упрямо не хотел советоваться с кем-то еще, а вскоре и вовсе собрался вернуться домой. Почти что без рук и едва способный ходить. На все возражения Рене он туманно отвечал: «Так надо!»

Так что в их отношениях все по-прежнему было непросто. Энтони отказывался принимать малейшую помощь, что выходила за должностную инструкцию врача, и всячески уклонялся от любого внимания. Он не принимал ни заботы, ни помощи. Ну а Рене порой просто не могла удержаться. Ведь нет ничего столь же жестокого, как смотреть на испытания для самого близкого человека, и не иметь права помочь. Но она уважала изломанную гордость упрямого Энтони и понимала, что той тоже надо срастись, залечить раны, восстановить гибкость и силу. Так что Рене лишь поджимала дрожавшие губы и нервно стискивала переплетенные пальцы, покуда смотрела, как он неуклюже переползал на локтях из кровати в инвалидное кресло или обратно, как делал первый шаг в ходунках, словно какой-то старик. Как ронял ложки, как обливался водой, спотыкался и падал. Что же, здесь тоже должно пройти время, но ничего. Она знала. И она подождет. Однако Рене даже не представляла, как долго…

Тем временем и без того сложная ситуация в отделении с каждым днем становилась лишь хуже. Рене знала куда возвращалась, терпела взгляды, шепотки, разговоры, дурацкие смены и впавшего в экстаз безнаказанности доктора Дюссо. Она не жаловалась, но Энтони будто знал, что происходит. Но рассказывал ли ему новости Фюрст, который теперь навещал каждый вечер, или то была вездесущая Хелен, а может, бывший глава отделения просто умел видеть сквозь стены — Рене не представляла. Только чувствовала, как с каждым днем тяжелел его взгляд и росло раздражение. Тони будто чего-то ждал и бесился от каждого дня проволочки. Но прошел май, затем прополз жаркий июнь. Тони вернулся домой, и отделение будто потеряло последний опорный пункт. Ту точку стабильности, что держала в узде.

Рене почувствовала это мгновенно. В тот же день, как опустела палата, Лиллиан Энгтан вызвала её в кабинет и скучающим голосом предложила занять должность главы хирургии. Она говорила так, будто ничего не случилось. Точно не её сын семнадцатью этажами выше все это время боролся с гребаным миром, самим собой, безвольным телом и фактом смерти. Пять минут! Рене до сих пор вздрагивала от этой цифры и считала в кошмарах удары на череде мониторов. Тони был мертв почти пять минут! И все же у его матери хватило наглости пойти на предательство. Ведь даже уволившись, доктор Ланг, без сомнения, принадлежал своему отделению. Хирургам и студентам, медсестрам и пациентам. Прикованный к кровати, разбитый, почти уничтоженный он всё равно незримо присутствовал в каждой молекуле воздуха. К нему приходили советоваться, по старой памяти приносили на подпись бумаги, а потом долго мялись в дверях, пытаясь справиться с чувством неловкости. Рене знала, что для Энтони это тоже было непросто, но он помогал даже тогда, когда, казалось, не мог. И вот теперь, стоило отзвучать словам кощунственного предложения, эта чудесная магия будто рассеялась. Эпоха Энтони Ланга закончилась, несмотря на категоричное: «Нет!»

Рене не знала, чего добивалась Энгтан, но спустя месяц и без того тлевший конфликт с доктором Дюссо достиг апогея. Наверное, Рене следовало догадаться. Уже наконец-то принять, что жажда власти, увы, ослепляет. К тому же, если подумать, это был логичный итог. Она вернулась сюда ради Энтони, но теперь её помощь требовалась вовсе не здесь. А на другом конце Монреаля, где на последних этажах Хабитата один гордый мужчина учился выживать сам. Так что не было ничего удивительного, когда через час, как Жан Дюссо стал главой хирургии, Рене оказалась уволена. И все же, несмотря на все размышления, она не ожидала. И, видимо, потому так ясно запомнила, как стояла посреди коридора и не понимала. Не могла принять мотивы и смысл, ведь на первый взгляд решение Дюссо вышло удивительно глупым. Да и на второй, в общем-то тоже. В отделении опять не хватало людей, близился набор резидентов, но… Но, видимо, личные счеты оказались сильнее здравого смысла. И занятая этими невеселыми мыслями Рене даже не слушала, что говорил ей в лицо мерзко улыбавшийся новый глава отделения. Зато Тони, который словно специально выбрал этот день для очередного обследования, отлично разобрал каждое слово. И когда его черная тень метнулась вперед, в ужасе замерло, кажется, все отделение.

Рене не поняла, как это случилось. Вот Энтони еще приближался с другого конца коридора, тихо скрежетало левое колесо, пока сестра из рентгенологии сосредоточенно катила его инвалидное кресло, а потом мир будто крутанули колесом из калейдоскопа. Как-то резко огромное тело заслонило собой замолчавшего Дюссо, последовал хруст, визг, несколько хирургов бросились было к ним, но не успели, и в следующее мгновение Энтони тяжело рухнул на прорезиненный пол. Словно тяжелая тряпичная кукла, он распластался перед главой отделения, пока тот прижимал к лицу скользкую от крови ладонь. Последовал общий вдох, затем тишина, и только Рене с глухим вскриком кинулась к неподвижно лежавшему телу. О том, как Тони вообще умудрился подняться и сложить для удара кулак, она задумалась много позже, когда снова сидела в темноте узкой палаты. Сейчас её волновало только одно: