Раубриттер (IV.II - Animo) (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич. Страница 14

Скособоченный старик, чьи старые кости трещали от количества врощенной ржавой брони, внезапно издал резкий колючий смешок и сплюнул себе под ноги сгусток мокроты, больше похожий на пятно отработанного масла.

- Ну вы, вороньё! – лязгнул он насмешливо, обводя собравшихся в шатре взглядом тусклых мертвых глаз, - Закончили трещать? Смотреть на вас тошно, ну точно кардиналы на церковном клире. Всё уже промеж себя поделили? И шкуру и душу? Свою долю не прошу, старому шуту уже не много в этой жизни надо. А долю Вольфрама, благодетеля своего, не позабыли ли часом?

Зрение почти пришло в норму, но Гримберт все равно вздрогнул, когда услышал голос, донесшийся до него из полумрака. Новый, из числа тех, что не участвовал в перебранке. И тогда сделалось очевидным, что людей в шатре больше, чем он представлял. Не только сопящий толстяк, сереброголосый «виконт», странная женщина, отменно разбирающаяся в публичных домах, и угрюмый тип по имени Бальдульф. Все это время с ними был кто-то еще. Кто-то, кто не вмешивался в разговор и все это время наблюдал за Гримбертом исподтишка. У Гримберта вдруг заныли оттаивающие жилы. Едва лишь этот человек заговорил, как все прочие голоса в шатре почтительно стихли.

- Не стоит волноваться за меня, ржавый дядюшка. Вольфрам Благочестивый, может, не так силен и хорош, как в молодости, но все еще способен постоять за свой кусок пирога. А теперь подведи ко мне нашего юного гостя.

Железный Паяц, скрежетнув челюстями, толкнул его в спину. Тычок был не очень сильным, но Гримберт едва не упал, до того онемели ноги.

- Прояви больше почтительности, дядюшка, - укоризненно попросил таинственный Вольфрам, - «Смиренным Гиенам» позволительно в бою забывать про вежливость, но я трижды ударю ножом в грудь того, кто скажет, будто мы забыли о гостеприимстве.

Железный Паяц клацнул зубами так, что жалобно звякнули разболтанные шарниры его челюсти, облеченные остатками сухой плоти.

- Гость? Гость?! Открой глаза, Вольфрам! Этот гость не далее как вчера со своим дружком исполосовали твоих людей, как палаческая плеть спину! Мой отряд потерял по меньшей мере дюжину, еще шестеро истекают кровью как герцогиня после брачной ночи!

- Моим вчера тоже крепко перепало, - поспешил вставить сопящий и булькающий Бражник, которого Гримберт уже научился узнавать по голосу, - Одну серпантину как корова языком слизала и еще две повреждены. Если бы не преподобный Каноник с его дьявольской Греттой, нам бы всем перепало на орехи…

- Тише, - Вольфрам поднял руку, и оба мгновенно умолкли, - Не станем портить доброе знакомство взаимными претензиями и упреками. Подойди ближе, дитя мое, не бойся. Эти люди могут выглядеть грубиянами, незнакомыми с хорошими манерами, но это простительно людям нашего ремесла. Они мои преданные офицеры и если тот сброд, которым мне приходится командовать, еще не приколотил Вольфрама Благочестивого к ближайшему дубу, то только лишь их стараниями.

Гримберт осторожно шагнул вперед. Он уже отчетливо видел Вольфрама и теперь удивлялся, как мог не заметить его сразу, в шатре тот занимал не так уж мало места, к тому же, располагался на почетном месте в самом его центре, на лежанке, устроенной из звериных шкур и пышных перин.

Он был… Гримберт всегда терялся, когда ему приходилось описывать внешность человека, к тому же взрослого, давно прошедшего пору цветения, как изъяснялись туринские миннезингеры. Иметь дело с доспехом куда проще, всем известно. Даже самый неуклюжий язык уж как-нибудь извернется, чтобы описать общую компоновку, устройство бронекорпуса, тип ронделей и шлема, вооружение, ходовую часть…

Вольфрам Благочестивый не был молод, это он мог сказать с уверенностью. Но, кажется, не был и стар. По крайней мере, плоть на его лице еще не пошла складками, как у придворных стариков, и не скрывала под густым слоем пудры густых венозных соцветий. С другой стороны… Дядюшка Алафрид, герцог де Гиень, выглядел не сильно старше отца, но Гримберт знал, что лет ему больше, чем многим церквям в Турине, лет полтораста, не меньше. Это была заслуга не его генетической линии, скорее, императорских лекарей – Алафрид входил в силу при дворе и скоро, как поговаривали, должен был принять из рук владыки титул императорского сенешаля…

Лицо у Вольфрама было невыразительное, тяжелое, без тех тонких черт, что, будучи улучшенными скальпелями и сложными нейро-декоктами, свидетельствуют об аристократичности рода. Он и не был аристократом, на месте своем возлежал в небрежной позе, отставив пустой кубок, и если на кого и походил, то не на предводителя разбойничьей шайки, а на почтенного торговца, умаявшегося от праведных трудов. Ни богатой одежды, ни выставленных напоказ украшений – простой потертый камзол, шоссы из грубой некрашенной шерсти, теплый колпак на голове.

Не разбойник, подумал Гримберт, не зная ни как вести себя, ни что говорить.

Разбойников он видел в Турине, когда тех по воскресеньям выводили на помост подручные палача, прежде чем разорвать на гидравлической дыбе. Обычно это были озлобленные типы самого неприятного вида – скрюченные, злобно косящиеся на улюлюкающую толпу, украшенные варварскими татуировками, богохульствующие… Проходило немало времени, прежде чем палач, используя свои многочисленные умения, заставлял их преисполниться христианским смирением, чтобы спокойно воспринять свою участь. Но пока их тела сохраняли способность двигаться, а глаза – видеть, они казались исчадиями Ада, смертельно опасными даже в кандалах.

Этот… Этот не был таким.

- Добро пожаловать под сень нашего лагеря, - Вольфрам доброжелательно кивнул ему, - Наверно, мне стоит начать с извинений. Судя по всему, произошла ошибка, и весьма прискорбная. Я бы даже сказал, мы с вами оба стали участниками одного чудовищного недоразумения, мессир.

Мессир. Одно это слово сделало больше, чем благотворное тепло, наполняющее жилы Гримберта. Враз придало сил и дало возможность стоять не шатаясь. Может, он был несопоставимо более юн по сравнению с этими сварливыми псами, нашедшими убежище в отцовском лесу, может, не выстоял бы в поединке на отточенной стали, не сравнился в жизненном опыте, но он был рыцарем - и они это сознавали.

- Недоразумение? – Гримберт хотел вложить в это слово едкий сарказм, но оно выбралось через сведенные зубы вялым и похожим на подыхающую мышь, - Мой оруженосец погиб! Мой доспех уничтожен! Мой…

Вольфрам прижал руку к груди. Рука эта не была пухлой, как у многих придворных или духовных лиц, но не была и грубой, как у молотобойцев или солдат. Обычная мужская рука, обычные пальцы без видимых дефектов, украшенные парой недорогих медных колец.

- О нет, мессир. Ваш спутник не погиб. Он страдает от многих ран, это верно, но делает это с мужеством, достойным рыцаря. Уверен, мы в силах поставить его на ноги. Что же до вашего доспеха… Если не ошибаюсь, его как раз сейчас осматривает Преподобный Каноник. Он заверил меня, что повреждения значительны, но многие из них вполне поддаются ремонту в походном лагере.

Аривальд жив. Сердце, уже привыкшее было размеренно биться, вдруг суматошно заколотилось в груди, точно двигатель на холостых оборотах, чьи патрубки оказались забиты.

Жив! Жив! Жив!

Вальдо, чертов хитрец, я постарел на полсотни лет за эту ночь, воображая твои муки, а ты… Гримберт едва было не рассмеялся от облегчения. Такого чувства легкости во всем теле он, кажется, не испытывал даже на пороге исповедальни. Точно с его тела стряхнули сотни квинталов мертвого железа разом.

Аривальд, мерзавец ты этакий! Черт возьми, я забуду все те упреки, что ты говорил мне, всю твою невыносимую дерзость, я даже сыграю с тобой в твои чертовы шахматы, я…

- В сущности, ему повезло, - Вольфрам сдержанно улыбнулся, - Наша Гретта обладает очень тяжелым характером, мессир, обычно одно прямое попадание превращает крепостные ворота в труху. А уж если придется в рыцарский доспех…

Этот выстрел должен был смять меня, подумал Гримберт. И смял бы, кабы не Вальдо.