Раубриттер (IV.II - Animo) (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич. Страница 15

- Ваша… Гретта?

- Тяжелая осадная мортира. Гордость нашего Преподобного Каноника. Видели бы вы, мессир, как он чахнет над нею все свободное время, ну прямо мать над колыбелью дитяти, - Вольфрам усмехнулся, - А теперь позвольте сгладить то скверное впечатление, которое мои дьяволята успели на вас произвести. «Смиренные Гиены» стяжали славу во многих уголках империи, но только не знатоков хороших манер и придворного этикета.

- «Смиренные Гиены»?

- Мы рутьеры, мессир. И это наш вольный отряд.

Рутьеры. Слово было колючим, не из тех, что приятно катать по языку.

Он даже не сразу вспомнил его смысл. Тот медленно пробивался на поверхность, как сухой корень, растущий в глинистой земле. Да, он слышал это слово, и не единожды. От отца, от Магнебода, от Алафрида. И судя по тому, с какими интонациями оно обычно произносилось, ничего доброго это слово не несло.

Раубриттеры. Разбойники. Вольные грабители, воображающие себя солдатами.

Обычных разбойников в Туринской марке хватало во все времена. Чаще всего эта погань пряталась поглубже, не доставляя особых неприятностей. Резала глотки спешащим на ярмарку купцам в глухом лесу, грабила погонщиков скота, спешащих сбыть свой товар, иногда устраивала дерзкие налеты на небольшие деревеньки, спеша урвать свое прежде, чем нагрянувший рыцарский разъезд передавит их, точно крыс.

Они никогда не причиняли чрезмерно много неприятностей, в городах им противостояла обученная стража, в полях и лесах – егеря и разъезды, а Туринская казна исправно платила за их поимку. Поднимать голову они осмеливались лишь в те времена, когда отец вынужден был стягивать все силы на восток, чтобы отразить очередной набег лангобардов. Чуя безнаказанность, разбойники вылазили из нор, но пировали обыкновенно недолго. У них не было ни сообразительности, ни толкового оружия, ни общности, так что все подобные вспышки обычно быстро тухли, не порождая пожара.

Другое дело – рутьеры.

Особая каста в разбойничьей братии, к которой прибивались самые прожженные головорезы, слишком жадные, чтобы зарабатывать на жизнь честным трудом и, в то же время, слишком хитрые, чтобы поджидать добычу с цепом на дороге, как их примитивные собратья.

Подражая кондотьерам, профессиональным наемникам, эти сбивались в банды, которые самоуверенно именовали отрядами или вольными командами, выбирая себе предводителей из их же числа и названия – столь дерзновенные и цветастые, как парадные облачения ландскнехтов. Они не искали славы, хоть и именовали себя защитниками христианской веры, они не занимались грабежом, хотя их методы обыкновенно именно к грабежу и сводились. Они просто занимались своим ремеслом, к которому были приучены и в котором недурно разбирались.

Их ремеслом была война.

Рутьерские отряды кочевали по империи, влекомые запахом гари и пороха – тем самым, что всегда сопутствует всякой резне, будь то баронский мятеж, сеньорская грызня или осада вольного города, чей магистрат стал не в меру многое себе позволять. Их манила война, поскольку только она давала им пищу, служа им естественной средой обитания, как разлагающийся труп служит средой для плотоядных личинок и мух.

Рутьеры никогда не сражались самостоятельно. Это не было сообразно их природе. Они вливались в первую встреченную им по пути армию, немало не интересуясь ни ее гербами, ни намерениями. Они бы присоединились даже к адскому воинству Люцифера, если бы им посулили по миске похлебки и возможность принять участие в разграблении павших городов.

Всякая армия лишь издалека кажется монолитным стальным клином, чьи части подчинены единому управляющему механизму и слаженно действуют. Истинное устройство армии куда сложнее. Гримберт знал это и, может, потому грубое устройство шахматных армий, разделенное по двум цветам, всегда казалось ему ужасно упрощенным.

Как тело состоит из органов, так всякая армия, на что бы ни были устремлены ее боевые порядки, состоит из великого множества элементов, скрепленных друг с другом кое-где при помощи вассальных клятв и договоров, кое-где при помощи золота или векселей, а кое-где не скрепленные почти ничем кроме смутных намерений и обещаний.

Сеньорские дружины и разнородные баронские отряды. Ведомые императорскими маршалами подкрепления и наемные пушкари из венецианских городов. Сводные отряды вечно голодных раубриттеров и стройные пехотные когорты Папских нунциев. Спаянные железной дисциплиной кондотты и едва вооруженное крестьянское ополчение. Боевые сотни рыцарей-монахов и банды кровожадных ланскнехтов. В это пестрое воинство, едва управляемое дюжинами военачальников самых разных чинов, рангов и полномочий рутьеры вписывались наилучшим образом.

В бою они не искали для себя сложных задач, поскольку в тактическом отношении мало чем отличались от ополчения. Не рвались на самые сложные участки, поскольку не тяготели к воинской славе. Не стремились стойко переносить потери и выдерживать вражеский натиск, поскольку не имели ни гербов, чью честь могли бы защищать, ни клятв, во исполнение которых стоило бы умирать. Зато они превосходно справлялись там, где не требовалось ни тяжелое вооружение, ни военная сметка, ни стойкость. Терзали вражеские тылы, вырезая обозы и подкрепления, разоряли деревни, устраивали глубокие рейды и облавы, вырезали пойманные врасплох гарнизоны, особенно блестяще проявляя себя в том, что имперская тактическая наука стыдливо именовала «Exspoliantes», а именно – резня уцелевших после осады жителей.

Раубриттеры были истыми стервятниками, пирующими на поле боя. Каким бы ни был исход, едва только смолкли последние выстрелы, они спешили стащить все, что представляло собой мало-мальски значимую ценность и бежать, пока дележкой не начали заниматься более крупные хищники.

Если ландскнехты, галлогласы и кондотьеры были профессиональными вояками, в жизни не державшими плуга, но знающими триста сортов пороха на вкус, то рутьеры в большинстве своем никогда не являлись внушительной военной силой, если их и терпели в армиях, то только в силу их природных качеств – врожденной дерзости, презрения ко всем существующим клятвам и обычаям войны, а еще – звериного чутья, которое выручало их лучше, чем любой доспех.

«Смиренные Гиены».

Гримберт стиснул зубы. Если бы отец узнал о том, что в его владениях, укрывшись в Сальбертранском лесу, обосновалась рутьерская банда, да еще столь немалая, в пару сотен душ, несомненно впал бы в ярость и искоренил бы ее со всей рыцарской злостью.

Но отец не знал. И Магнебод не знал. И, надо думать, даже Алафрид, мудрый старый Алафрид, которому прочат место сенешаля при самом императоре, тоже не знал…

Что ж, по крайней мере, это не разбойники, подумал он, силясь обрести утешение в этой мысли. Они могут презирать правила чести и христианские добродетели, но с имперскими законами им приходится считаться, а равно как и чтить волю сеньора, на земле которого они находятся. Они это знают. То-то предводитель шайки, этот увалень Вольфрам, враз сделался таким предупредительным и учтивым, даже извинения принес за поврежденный доспех. Как и подобает вожаку, он нутром чует то, чего не чуют его самозванные офицеры-головорезы, а именно – неприятности. Видит Господь, маркграф Туринский может обеспечить им больше неприятностей, чем в свое время было послано на головы египтян.

- Недоразумение? – зубы Гримберта лязгнули, едва не перекусив это слово пополам, - Значит, так вы это называете? Недоразумение?

Вольфрам скорбно вздохнул. Несмотря на то, что он сохранил на лице выражение вежливого участия, а тело его пребывало в прежней вальяжной позе, чувствовалось, что он ощущает себя отнюдь не так уверенно, как хочет выглядеть. А пожалуй, даже порядком нервничает, несмотря на то, что сидит среди вооруженных до зубов приспешников, в окружении нескольких сотен головорезов, готовых выполнить всякий его приказ.

Гримберт мог понять всю затруднительность его положения.