Патологическая анатомия (ЛП) - Каррэн Тим. Страница 16

- Св. Брю? - спросил он. - Конечно. А в чем дело?

Какой же несносный человек. Я сказал ему, в чем дело. Я высказал ему все, не щадя его чувства, потому что меня тошнило от этой игры в кошки-мышки. Он все отрицал и обозвал меня суеверной старухой, которая верит всякой глупой чепухе о ходячих мертвых детях на Ничейной земле. Но я не остановился на этом.

- Герберт! - воскликнул я, разозлившись. - Ты эксгумировал тела детей или нет, ты делал им инъекции реагента?

Теперь настала его очередь разозлиться.

- Послушай, ты, жеманный, пустоголовый жалкий деревенщина... Меня не интересуют дети. Только не сейчас. И никогда не интересовали. Насколько я знаю, эти малыши покоятся в своих могилах.

- Тогда как...

- Это не более чем байки солдафонов, которые они травят со скуки.

Может быть, мне не следовало ему верить, потому что его чувство этики было подобно одежде, которую он иногда надевал только для удобства. Тем не менее, я искренне верил, что он говорит правду, и его строгий взгляд не дрогнул ни на мгновение. Но я не был удовлетворен. Одна или две страшные истории, рассказанные солдатами о мертвых детях, похищающих трупы? Это обычное дело. Но теперь эти истории достигли критического уровня, и их рассказывали десятки и десятки людей. И я, да, я видел трупы на Ничейной земле. Я видел обглоданные кости с предательским рядом крошечных зубов.

- Взрыв, Герберт, - сказал я. - Возможно ли, что, когда твоя другая лаборатория взорвалась, твои образцы попали в воздух?

Он выглядел ошарашенным, но точно знал, что я имею в виду. Похожее на амбар здание, где раньше располагалась его лаборатория, было разрушено немецким огнем. Это было известно. Но мыслимо ли было, чтобы чан с тканями, которые у него там прорастали... что его содержимое было разбросано по сельской местности во время взрыва или даже выброшено в воздух фрагментами только для того, чтобы быть перенесенным обратно на землю непрекращающимися дождями? Ибо мы оба знали сверхъестественные, пугающие реанимационные свойства этой ткани в ее пузырящейся ванне с реагентом. Я думал, что мой гипотетический сценарий имеет место быть, но Уэст не был с этим согласен.

- Рассеявшись, эти ткани бы просто потеряли свои свойства. Это была просто колония клеток.

- И ты уверен, - спросил я его, - что мутационные свойства этой ткани, ее чрезмерная, почти сверхъестественная воля к жизни не могли быть активны на клеточном уровне?

Но он не был в этом уверен, только считал, что это "крайне маловероятно". И все же я видел, что ему это не приходило в голову, потому что он был более чем взволнован кощунственной возможностью, что это могло произойти. Здесь я должен сказать, что Уэст чрезвычайно занервничал – его интеллект, как всегда, работал как часы, но в нем чувствовались страх и волнение, выходящие за рамки его обычной неистовой возбудимости. Дважды, пока я был там, он выглядывал в окна, как будто что-то искал, и не менее трех раз поворачивался ко мне и говорил:

- Скажи мне... старый друг... Ты видел кого-нибудь по дороге?

Я сказал ему, что нет, но, похоже, ему это не помогло.

Несколько успокоенный тем фактом, что он намеренно не воскрешал бедных сирот, я немного расслабился, несмотря на то, что он, казалось, не мог усидеть на месте, если не считать случайного взгляда в свой микроскоп. Я принес бутылку бренди и, несмотря на то, что мы находились в похоронном зале, заставил его выпить со мной, потому что Мишель Лекруа приняла мое предложение, и мы должны были пожениться. Уэст поздравил меня, но я видел, что его мысли были заняты другими вещами, а именно этим ужасным чаном и тревожными звуками, исходящими из него. В тот момент я был уверен, что то, что могло там происходить, пугало его до смерти.

17. Приходящая

Сержант Бёрк немного поразнюхивал информацию, в чем он был очень хорош, и узнал, что доктор Гамильтон был прикреплен к 1-му Канадскому полку легкой пехоты, боевые порядки которого находились всего в нескольких милях к западу от 12-го Мидлсекского. Как и подозревал Крил, он был американским лейтенантом и весьма способным хирургом. Кроме этой информации, там было очень мало чего.

- Должно быть что-то еще, - сказал Крил несколько раздраженно.

- Это все, приятель.

- Черт возьми. Он как-то замешан в этом, и я собираюсь выяснить как.

Бёрк вздохнул.

- Тебя пнут с войны под задницу. И если тебя это не волнует, подумай обо мне. Мне придется вернуться к боям, и меня такая перспектива не устраивает.

После этого Крил несколько часов размышлял. Он был слишком близко. Прямо на периферии чего-то, что могло быть намного больше, чем даже сама война, и он не собирался сдаваться сейчас. Хотя его отношения с капитаном Кротоном были немного напряженными, возможно, он мог бы договориться о визите в 1-й Канадский полк, поселиться там на некоторое время, потому что ему нужно быть именно там. Это был эпицентр всего происходящего либо просто чертовски близко к нему.

Бёрк предупреждал его о том, чтобы он действовал как можно более обдуманно, потому что командование уже начинало терять терпение, но он не собирался долго раздумывать. Вначале было время затаиться и ждать, время прислушаться, а потом время прыгнуть и вцепиться в горло, и это конкретное время уже настало.

Сидя в передней траншее, погруженный в свои мысли, и наблюдая за слизняками, медленно выползающими из стен траншеи, слушая кваканье лягушек в затопленных воронках от бомб, он тщетно пытался найти свой цинизм, свою отстраненность, свою объективность – это было мясо и кровь любого журналиста – но они исчезли. Их больше не было. Он стал огромным комком нервов с головы до ног.

Давай, парень, разыщи этого доктора Гамильтона. Позволь ему открыть свой темный сундук с чудесами и позволить тебе заглянуть внутрь. Запиши все это. Напиши историю, которая никогда не будет опубликована. Но сейчас это больше, чем журналистика, это больше, чем военный репортаж... это личное, и ты это знаешь. Что бы ни лежало в основе этого безумия, у него есть твой номер.

И этот номер вот-вот будет набран.

По стоячей коричневой воде зашлепал сержант Кирк, и Крил чуть не подпрыгнул от испуга.

- Не высовывайся, - сказал сержант. - Немчура вот-вот нагрянет с визитом. Нутром чую.

И Крил тоже это чувствовал.

Он чувствовал, как в окопах нарастает напряжение, как будто каждый человек там был связан проволокой с другим, словно части какого-то велосипеда кошмаров. В землянках, возле костра, сжимая винтовки с почти религиозной преданностью, сгрудившись над скудными пайками из сыра и мясных консервов, прислонившись к укреплениям из мешков с песком – все выглядели одинаково: выбеленные лица, сжатые в тонкие серые линии губы, огромные и почти дергающиеся от напряжения глаза. Солдаты молились, сжимали четки в кулаках, крепко держась за талисманы и амулеты на удачу, все, от кроличьих лапок до сильно поношенной фотографии жены или любимого ребенка, и – в некоторых случаях – потускневшая медная пуговица с мундира товарища, который уехал домой, или любимая гильза, которая спасла жизнь, или какое-то безымянное деревянное чучело, вырезанное из скуки и надежды, разглаженное до неузнаваемости маслянистыми цепкими пальцами.

И Крил не оставался в стороне.

Он поймал себя на том, что сжимает свой полевой блокнот, напрягая пальцы, вжимающиеся в знакомые углубления в кожаной обложке. Он наблюдал, как люди проходят предбоевые ритуалы выживания – прикасаются к определенным предметам, определенным образом держат винтовки, сидят на корточках в определенной позе, многие из них напевают себе под нос или насвистывают потерянную мелодию из детства. Все это было защитой от зла, расчленения и смерти. Чары, которые должны помочь им пережить еще одну битву и еще один день, и абсолютный ужас фатализма был очевиден на лицах любого, кто нарушил, сколь бы незначительно или невинно это ни было, священные этапы ритуализации.