Достигнуть границ (СИ) - "shellina". Страница 28

— Художник прибыл. Ты запамятовал, наверное, что назначил встречу на энтот час, — невозмутимо пояснил Митька. Я же досадливо поморщился, потому что действительно забыл про то, что согласился сегодня позировать какому-то художнику, которого притащила откуда-то Ягужинская. Я не слишком разбирался в живописи, и мне было, в общем-то все равно, кто будет писать мой портрет, лишь бы похоже получилось, потому что с реализмом в этом веке было очень печально, во всяком случае, я не помню ни одного портрета, который походил бы на оригинал.

— Зови, — махнул я Митьке рукой. — Надеюсь, это не затянется надолго.

Он склонил голову и вышел, а в следующее мгновение в кабинет влетел невысокий, плотный, но весьма энергичный человек, с зажатыми под мышкой рисовальными принадлежностями, среди которых я почему-то не увидел красок. Он что намекает, что я буду перед ним всеми днями истукана изображать, пока он, наконец, напишет свой шедевр?

— Государь, Петр Алексеевич, меня зовут Иван Никитин, и это просто огромная честь для меня… — он не договорил, склонившись в поклоне, после чего выпрямился и уже хотел было что-то добавить, но я прервал его.

— Ты мне только одно скажи, Иван Никитин, сколько это займет времени, и почему у тебя нет с собой красок, да и холста я не вижу, — выразительно посмотрев на художника, который тем временем принялся раскладывать принесенные с собой принадлежности на маленький столик, возле которого он остановился, я перевел взгляд на его инструменты.

— В этом нет необходимости, государь, Петр Алексеевич, — Никитин вытащил лист бумаги, разложил складной мольберт, и взял в руки самый обычный уголь, который достал из берестяной шкатулки. — Я сейчас набросаю твой облик, а затем в мастерской доведу все до конца. Твоего присутствия, государь, Петр Алексеевич, не будет требоваться. Ежели только что подзабуду, тогда буду еще раз челом бить о встрече.

— Ну-ну, — я покачал головой. — Зато теперь становится понятно, почему люди на портретах совершенно не похожи на тех людей, с коих те портреты писались. Потому что художники так их видят.

— Мои портреты всегда похожи на людей, с коих они писались, — Никитин поджал губы. Надо же, вот так невзначай обидел художника. Стыдно должно быть, Петр Алексеевич.

— Ладно-ладно, — я примирительно махнул рукой. Еще станется с него чучелом каким меня изобразить, и ведь потомки не поверят, что это всего лишь месть непонятого и обиженного гения. — Делай свои наброски. Ежели портрет получится похожим на меня, то я, пожалуй, разрешу тебе, Иван Никитин, портрет государыни написать.

— О-о-о, — он на мгновение замер и прикрыл глаза. Рука его в этот момент словно застыла, при этом уголь не касался бумаги. Никитин замер на мгновение, а затем встряхнулся и продолжил рисовать, время от времени начиная растушёвывать уголь рукой, отчего та стала вскоре черной.

— Получается, что я уже позирую? — задал я очередной вопрос, глядя на размашисто рисующего художника.

— Да, свет очень удачно падает на твое лицо, государь, Петр Алексеевич, я не хотел упускать момент, — Никитин пристально посмотрел на меня и снова спрятался за мольбертом. Он замолчал, я тоже не горел особым желанием продолжать беседу. Некоторое время Никитин трудился молча, а затем негромко произнес. — Могу я испросить у тебя, государь, Петр Алексеевич, коли уж удалось так близко к тебе оказаться?

— Спрашивай, — разрешил я, пытаясь отгадать, что же он хочет у меня попросить.

— Издай указ об открытии самой настоящей школы художеств, государь, Петр Алексеевич. А то приходится нам по Европам шастать, в надежде, что кто-то из живописцев примет на обучение. Вот токма мы там не нужны. У них свои ученики имеются. Да и конкуренцию плодить не желают художники иноземные. К нам относятся, как к холопам, всю грязь скидывают и редко учат, хоть и деньги им за нас уплачены были. Я до многого сам доходил, своим умом. А ведь еще и языку надо разуметь иноземному. Не всякий может таковыми знаниями похвастать. Ну а будет своя школа, и о русском искусстве заговорят. Талантов-то на нашей земле много. Уже к нам будут иноземцы своих подмастерьев посылать, дабы секретами те овладели.

М-да, не угадал. Академия искусств, это было последнее, о чем я подумал, когда, развлекаясь пытался представить, о чем попросит меня Иван Никитин. Почему-то первым мне на ум пришли краски и китайская тушь, кои он может попросить, чтобы портрет удачным получился. Но, тем не менее, вопрос был задан, и на него необходимо было ответить. Я думал несколько секунд, прежде, чем принять решение.

— Я, пожалуй, соглашусь. Вот только для того есть несколько условий, — Иван Никитин снова замер с углем в руке, и лишь спустя пять секунд исчез за мольбертом, продолжая рисовать. — Во-первых, школа эта будет основана и расположится в Петербурге. Здесь в Москве у меня просто нет подходящих зданий, а там они имеются. Во-вторых, не скажу когда, но художникам придется потесниться, дабы в этой же академии обучались музыканты и любые другие представители тех людей, что считаются людьми искусства. Ну, и, наконец, в-третьих, а где ты возьмешь учителей для этой, ну пускай будет, Академии искусств?

— Эм-м, — Никитин слегка завис. Наконец, он отмер. — А почему я должен искать учителей для энтой Академии?

— Потому что это ты предложил, — я внимательно смотрел на него, отмечая, что Никин стал весьма взволнован, и часто останавливался в процессе своей работы. — Не я же буду заниматься этой Академией. Тем более, что я ничего в искусстве почитай не смыслю. А раз ты, Иван Никитин, выступил с предложением создания подобного заведения, то тебе его и строить. И тебе составлять ведомости, кои я будут внимательнейшим образом изучать, и, если ты сумеешь меня убедить, что данные расходы необходимы для развития и совершенствования Академии, то я смогу утвердиться в мысли, что поступаю правильно, и деньги будут выделены в полном объеме, — он опустил руку и теперь внимательно смотрел на меня, я же слегка наклонил голову, и в свою очередь рассматривал Никитина. — В чем дело, Иван Никитин? Ты уже не хочешь основывать школу?

— Хочу, — художник упрямо набычился. — Но я никогда в жизни не руководил никем, кроме себя самого…

— Значит, самое время научиться это делать, — жестко прервал я его, и тут увидел, что Никитин убирает свои угли в берестяную шкатулку, которую притащил с собой. — Я так понимаю, что ты уже закончил свои наброски?

— Да, этого достаточно, дабы к полноценному портрету приступить. И, государь, Петр Алексеевич, я буду думать об школе художественной. Когда портрет готовый притащу, то и про учителей, и про все то, о чем ты, государь, Петр Алексеевич, говорил, тебе выложу, не сумлевайся, — и он пошел к двери, так сильно задумавшись, что на лбу проступила глубокая складка. Ну что же, время покажет, насколько сильно Иван Никитин заинтересован в школе искусств. Ведь вполне может оказаться, что он поймет, что не потянет. А эта Академия, хоть и важное звено в нашем развитие, но далеко не самое главное. Есть дела и поважнее. Возьмется Никитин, один ли или с единомышленниками — флаг ему в руки, как говориться, а не возьмется, ну что же тут поделаешь, придется ждать того, кто возьмется и самое главное, доведет дело до логического конца.

Размышляя о странных перипетиях судьбы, я уже хотел сделать шаг от карты, но тут дверь распахнулась, и в кабинет вбежал Репнин, следом за которым несся обеспокоенный Митька. Одного взгляда на Репнина мне хватило, чтобы понять: что-то случилось. Что-то очень нехорошее, если не сказать больше. Начальник императорской канцелярии замер в нескольких шагах от меня. Он молчал, видимо, не знал, как сообщить новость, заставившую его мчаться ко мне на всех порах, потому что грудь Репнина вздымалась как меха в хорошей кузне, и он с трудом переводил дыхание.

— Юра, что произошло? — тихо спросил я, чтобы помочь ему собраться с мыслями.

— Бунт, государь, Петр Алексеевич, — выпалил Репнин. — Некрасовцев не всех крымчаки положили. Кое-кто выжил. Как те, что из сечи к тебе приехали в Польшу. Только вот они почему-то обвинили во всем не крымского хана, а тебя. Как-то удалось им смутить умы приютивших их казаков… — он замолчал, а затем продолжил. — Лопатин убит. Казачьи станицы полыхают: брат идет на брата, а сын на отца… — я сжал кулаки, невидяще глядя перед собой.