Игла бессмертия (СИ) - Бовичев Дмитрий. Страница 53

Но шли мгновения, а смерть всё не наступала. Георгий осторожно вдохнул, выдохнул, а затем услышал сверху:

— Георгий, ты чого разлёгся?! Тебя зачепыло або що?

Голос Перещибки, далёкий от ангельского, вернул Воронцова из грёз в действительность.

— Нет, — ответил он и только потом понял, что и в самом деле не зацепило. — Лезу!

И он снова стал подниматься, гремя остатком цепи на руке, и скоро перевалил через частокол.

Георгия приветствовали как героя — Перещибка обнял, Николай с компанией и казаки кричали «ура».

Вечерний сумрак завершил обстрел. Обезоруженные и связанные татары сидели на земле, что с ними делать дальше, было непонятно. Но этот вопрос отложили до утра, а пока отправили их под замок.

Воронцова расковали, он умылся и вздохнул полной грудью — наконец он был на месте.

— Эх, не худо бы отметить твоё вызволение, а? — сказал Перещибка.

— Нет, не время праздновать.

— А що? Думаешь, ще полэзуть?

— Не знаю, но нам надлежит бдеть неустанно. Колдун у них там, сильный колдун.

— Ну, колы так, тоди пойдём повечеряем, да расскажешь що и как.

— Расскажу, но и тебя расспрошу. — Воронцов взглянул в глаза казаку. — Да и мурзу допросить надо.

— Чего мени рассказывать?

— А про руку, каковую ты себе отрастил.

— Що?

— А то, что у Степана Перещибки руки правой не было, о чём в губернской родословной книге записано.

Казацкий голова вздрогнул, но взгляда не отвёл.

— А, ось за що… да… есть що порассказать…

— Ну да это терпит, что бы там ни было, а грехи князя тяжелее. Сначала допросим Корчысова.

Георгий велел Николаю взять пленника, и они двинулись в дом Перещибки. Только тогда Воронцов заметил изменения, произошедшие с хутором. Часть домов оказалась разобрана, а внутри двора, перед домом хозяина, выросла ещё одна невысокая стена. Сам дом тоже прибавил в укреплениях — весь нижний этаж заложили брёвнами, а в башне, на третьем этаже, наоборот, сделали открытую галерею.

— А вы времени не теряли.

— А ось цэ Николаева задумка. Ретран… шем… ретраншемт, а… язык сломаешь, пока выговоришь.

— Ретраншемент. Молодец, Николай, — искренне похвалил капитан.

— Рад стараться, ваше высокоблагородие! — Николай улыбнулся в усы.

Вся процессия прошла в главный дом. А внутри яблоку было негде упасть — все обитатели хутора перешли туда, и теперь отовсюду слышался неумолчный гам.

— Пидём на второй этаж, там тише, — позвал староста.

Но наверху тоже оказалось занято — Перещибкина дочка при свете лучины чистила разнообразное вооружение, а в уголке напротив сидел с книгой в руках Олег. Он делал вид, что читает, хотя разглядеть в таком полумраке буквы было невозможно.

— Олеся, доча, спустыся вниз, нам потрибно поговорить.

Барышня без слов подчинилась, за нею же ушёл и Олег.

— Тенью за нэй ходыть, — доверительно сообщил Перещибка. — Ну да пусть його, всё одно в зятья ему, убогому, нэ попасть.

Добавили свечей, приготовили письменные принадлежности и приступили.

Георгий расположился за столом, Николай встал у входа, а Перещибка прохаживался вокруг да покручивал ус.

Связанный мурза был спокоен и уверен.

— Рассказывай всё по порядку — к чему вам нужен хутор, зачем в деревне мор и всё что знаешь про колдуна. Всё с самого начала.

— Долго выйдет.

— Ничего, время есть.

— Что ж…

Мурза приосанился и, твёрдо глядя в глаза Воронцову, стал рассказывать. И начал, в самом деле, совсем уж издалека.

Род его проживал в Азове и издревле ходил в набеги на польские, украинские и русские земли. А что лучшее можно взять в местечках, хуторах и деревнях? Конечно, рабов. Ясырь* всегда составлял большую часть добычи и в случае погони сначала бросали возы со скарбом, но не живой товар.

Корчысовы же особо славились своей способностью довести рабов до места продажи — Истанбула. Из Азова, через Кафу, в Истанбул — вот морской путь, который исходили предки мурзы. Сдать ясырь Корчысовым считалось за удачу, ведь они брали на продажу даже и детей, чего из-за превратностей пути не делали другие.

Род их благоденствовал, пока в конце прошлого века русский царь Пётр со второй попытки не взял Азов. Тогда для всех Корчысовых наступили тяжёлые времена, промысла не стало.

Пятнадцать лет предки мурзы мыкались кто как мог. Но вот в 1711 году фортуна изменила царю, и Азов пришлось вернуть туркам. Тогда-то русских и прочих охочих перевезли в Боброцск.

В тот год род мурзы разделился — один брат с семьёй выбрал жизнь на новом месте, а второй на старом. Русские Корчысовы бедствовали — ремесло и охотничьи промыслы едва позволяли сводить концы с концами. Азовские же Корчысовы продолжили дело рода — вместе с ногаями саблей добывали ясырь у черкесов, у русских, у калмыков. Но опять же, водить рабов на продажу получалось и лучше, и выгоднее, чем брать их в походах.

Двоюродный дед Корчысова разбогател на этом, поставил дом в Азове и уже звал родню обратно, как в 1736 году снова вспыхнула война, и Азов снова был взят русскими. Тяжёлая бомбардировка разрушила новый дом, а родичи и слуги погибли.

Сам дядя в ту пору был с караваном в Крыму и не стал возвращаться. Дальше он вёл свои дела из Бахчисарая. Но и дяде везло не всю жизнь — новая, третья война с Турцией, после которой Крым стал независимым, но под рукой российской императрицы, поставила крест на работорговле. Хан-марионетка боялся испортить отношения с русскими и караваны рабов водить запретил. Дядя разорился на подарках чиновникам, но не добился никаких послаблений и умер в бедности.

— Но он жил, как и должно жить мурзе! — воскликнул Арслан порывисто и от волнения снова начал коверкать слова. — Я же в юности только глядеть на это. Детство в бараке, помогать отцу — тачать сапоги, катать валенки, резать ремни на сбрую… Ха-ха, вот смех-то: мурза — сапожник, пимокат, скорняк… — Корчысов усмехнулся, вздохнул и продолжил спокойнее: — В тринадцать лет дядя забрал меня к себе — рассказывал о всех тонкостях в перевозке и продаже живого товара, знакомил с людьми, учил турецкому языку. Всё надеялся, что Азов скоро снова перейдёт туркам и не хотел, чтобы дело рода исчезло. Только Азов и поныне ваш, а рабов я всё равно водил. И вышло это так.

После смерти дяди я вернулся сюда и занялся кожаным и меховым промыслом. Как-то после ярмарки в Воронеже я подсчитал свои скудные барыши да и засел пить в кабаке, и пил там неделю. Что было не помню, но через пару дней после того заявился ко мне Семихватов и давай расспрашивать о невольничьих рынках, о караванах, я, де, похвалялся, что были бы рабы, а довезти и продать я их смогу. Я поначалу не слушал его, но он предложил мне денег — ещё больше, чем я только что пропил, пообещал лес на дом поставить, коня подарить. Кто бы тут отказался? Впрочем, и князь тогда был не так уж богат — его соляная торговля по Дону давала прибыль, но совсем не ту, какой он жаждал. Семихватову-то подавай дворец, подавай лакеев в богатых ливреях, так, чтоб золота на них было больше, чем на губернаторском камзоле. А на торговле быстро капитал не сколотишь, если не будешь брать бесплатно, а продавать дорого. Но вот как раз такую простую штуку князь и выдумал.

Собрал он из своих, да беглых, да прочих людей ватагу, но не разбойничью, а рекрутскую. Потому как нарядил он их в мундиры, нацепил им сабли и отправил по казённым деревням за солдатами. Когда мужичков доводили до Боброцска, то уже я сажал их в широкие бочки, укрывал соляными мешками и спускал в карбасах по Дону до Азова. Оттуда на знакомом торговце морем до Кафы, а потом до Истанбула, всё по дядиному пути.

— А-а-а-а, так это мы ваших покрутчикив покосылы, нэ царских? — влез казацкий голова.

— Да.

— Уф… як гора с плеч долой! — Перещибка перекрестился на красный угол.

— А что же, в Экспедиции доходов ничего не видели? — спросил Воронцов.

— Вы знаете нашего исправника, Колоскова, всё за него делает секретарь. — Мурза многозначительно замолчал.