Луна и солнце - Макинтайр Вонда Нил. Страница 89

— Он заговорил со мной как со слугой! И чего же он ожидал? Чего же вы ожидали? Как я должен был ему ответить? Мадемуазель де ла Круа, вы даже не представляете себе, насколько я могу быть резок. Если вам посчастливится, вы никогда больше не увидите, как я выхожу из себя — когда я трезв.

— Мне так жаль, что мы оскорбили вас.

— Это он оскорбил меня. А вы всего лишь потребовали у меня невозможного.

— И это вас не обидело?

— То, что меня приняли за чудотворца?

Граф Люсьен улыбнулся, и Мари-Жозеф поняла, что прощена.

— А вы простите Шерзад за то, что она причинила вам боль?

Едва у нее вырвались эти слова, как она пожалела, что произнесла их, но было уже поздно. Она попыталась как-то смягчить неприятное впечатление:

— Я знаю, что она не хотела…

Граф Люсьен резко обернулся к ней, жестом приказывая ей замолчать.

— Выслушав ее историю, я кое-что осознал. Полагаю, это и входило в ее намерения. Однако поверьте, это не играет роли.

— Важно лишь мнение его величества.

— Да.

— Но ведь ему ничего не стоит отпустить ее.

— Ничего не стоит? — воскликнул Люсьен. — Он утратит шанс обрести бессмертие.

— Она не в силах даровать бессмертие, граф Люсьен, клянусь вам. Это во власти одного лишь Господа.

Граф Люсьен мрачно глядел вниз, на раскинувшиеся возле дворца сады.

— Простите меня, — пробормотала Мари-Жозеф.

— Я надеялся… — Граф Люсьен покачал головой. — Что же будет, когда он умрет?..

— Нам всем предстоит умереть. Но ее он убьет, ничего не получив взамен.

— Почему? Он может покорить русалок по соображениям государственной важности. Это послужит к его вящей славе и упрочит его власть. Это покажет всем, насколько сильна Франция.

— Не слишком ли многого вы требуете от одной маленькой русалки? Неужели ей предстоит еще выиграть войну, положить конец голоду и наполнить казну?

— Если бы она смогла выполнить все эти условия, оставшись в живых, — предположил Люсьен, — то его величество, пожалуй, освободил бы ее.

Луна, почти полная, расцвела над крышей дворца за их спинами. Растрепанное облако проплыло мимо, скрыв лунный лик, и серебристый свет луны словно осыпался падающими лепестками. Серебро облило блеском голову и плечи графа Люсьена, его коротко остриженные волосы, белокурые, льняные, цвета белого золота. Лунный свет обвел его профиль, изгибы его бровей.

Мари-Жозеф удивленно ахнула, и Люсьен обернулся к ней.

— Вы — не сын его величества!

— Я же говорил вам, что нет, — отвечал Люсьен.

— Вы — сын…

— Я — сын своего отца, — отрезал Люсьен, пытаясь отвлечь ее от опасных прозрений.

— …королевы! — воскликнула она. — Королевы Марии Терезии! У вас такие же светлые волосы, такие же серые глаза, как у нее! Она любила вас…

Мало кто догадывался об истинном происхождении Люсьена, а если и догадывался, то весьма осмотрительно молчал.

— Мой отец был великой любовью всей ее жизни. — Люсьен не мог солгать Мари-Жозеф де ла Круа. — И он любил королеву. Ее одиночество, ее грусть вызывала у него острое сочувствие. Он любил и уважал короля и служил ему верой и правдой. Королевы нет в живых, и никакие упреки ее уже не коснутся, но жив мой отец: если вы публично объявите о своих подозрениях, то обвините его в государственной измене, а меня…

— Я никогда более не пророню об этом ни слова, — пообещала Мари-Жозеф.

Какое-то время они сидели в молчании. Далеко внизу сады постепенно заполнялись зрителями: гостями его величества, придворными, подданными. Над парком собрались тучи, скрыв лунный свет.

— Как же все это произошло? — прошептала Мари-Жозеф.

Люсьен улыбнулся. Опасаясь посвящать ее в подобные детали, он все же невольно наслаждался, пересказывая, какими хитроумными предосторожностями было обставлено его появление на свет.

— Мое рождение сопровождалось обстоятельствами, достойными фарса Мольера. И месье Мольер действительно подумывал написать пьесу на такой сюжет: аристократка — он не осмелился сделать ее королевой — рожает ребенка от возлюбленного-карлика, тоже благородного происхождения, который, успешно обманув неусыпное внимание десятка повивальных бабок, камеристок и приживалок, подменяет своего младенца-сына новорожденной дочерью придворного шута, которую тому родила любовница. Сына же он тайно увозит к себе в имение и отдает на воспитание своей жене, она принимает его как родного, и они выдают его за свое законное дитя. Дочь придворного шута тем временем подрастает в монастыре. В конце концов сын возвращается к своей истинной матери и становится при ней пажом, как подобает любому благородному отроку…

— Вот это хитросплетения! — поразилась Мари-Жозеф.

— Еще бы!

— Мольер так и не написал эту пьесу.

— Побоялся.

— Это никогда не останавливало месье Мольера.

— В самом деле, он бесстрашно выдерживал атаки цензоров и не боялся тюрьмы, — признал Люсьен. — Однако бестрепетно встретить угрозы моего отца не так-то просто.

— Ваш отец вызвал его на дуэль?

— На дуэль? Простолюдина? Разумеется, нет. Он пообещал, что пошлет своих лакеев избить его до полусмерти за оскорбление королевы. Тут месье Мольеру изменило чувство юмора.

— Бедный месье Мольер!

— Действительно, бедный месье Мольер. Он чуть было не погубил все наше семейство. И семейство его величества, а это неизбежно случилось бы, если бы отцовство монсеньора стало вызывать сомнения.

— Но монсеньор и вправду ничуть не похож на…

— Пожалуйста, не оскорбляйте память королевы в моем присутствии.

— Прошу прощения. Но к чему такие сложности? Почему нельзя было просто тайно увезти вас?

Пораженный такому сочетанию ума и наивности, Люсьен объяснил:

— Потому что дочь королевы и простолюдина не представляет большой угрозы. Сын же королевы и потомка паладина может претендовать на трон не только Франции, но и Испании.

Она удивленно кивнула.

— А что сталось с вашей сестрой?

— У меня нет сестры. Вы имеете в виду девочку, которой меня подменили?

— Да.

— Она говорит, что в монастыре ей хорошо. Она отличается набожностью, которой совершенно лишено мое семейство. Разумеется, ведь ее истинные родители — испанцы из свиты ее величества.

— И она не хочет жить в миру?

— Может быть, и нет, — предположил Люсьен, — она тоже карлица. И мавританка, исполненная христианского благочестия. В монастыре она пользуется почетом и уважением. Франция — ее родина. Куда ей идти? Ко двору испанского короля, стать шутихой, унаследовать место ее истинного отца? Она могла бы говорить правду в лицо их жалкому королю, но он ее не услышит.

— Поэтому вы решили не иметь детей?

— Потому что их могут похитить и возвести на испанский трон? — рассмеялся Люсьен. — Какая ужасная участь! Нет, я же сказал вам, почему не хочу иметь детей. Зачем искать какие-то другие причины?

— А что же будет с вашим родом? С вашим древним титулом?

— Он перейдет по наследству моему младшему брату и его потомкам.

— Вашему брату? А он не…

— Нисколько не похож на меня.

— …бывает при дворе?

— Я его ни за что не допущу.

— Но почему?

— Мой брат — глупец, — вздохнул Люсьен.

— Не могу поверить!

— Не поймите меня превратно. Ги обаятелен. Он добродушен. Но начисто лишен ума и сообразительности. Его легко вовлечь в любую авантюру, если он решит, что это шанс повеселиться.

— Однако будущее вашей семьи в его руках.

— Я нашел ему достойную жену, — сказал Люсьен, — родовитую и богатую. Она здорова и не происходит из семьи, где из поколения в поколение заключались кровосмесительные династические браки. Еще того лучше, она не состоит в родстве с Ги. Она любит его, их дом в надежных руках. У них прелестные дети. Когда мой племянник достигнет совершеннолетия, я передам ему титул графа де Кретьена, и он его не запятнает.

— Но ваш племянник унаследует ваш дух?

— Он унаследует дух моей матери и стать моего брата.