Луна и солнце - Макинтайр Вонда Нил. Страница 91

— Простите меня, пожалуйста. Я не понимала, какую боль пришлось перенести вашей подруге, как вы скорбели по ней, не понимала собственного непростительного высокомерия.

Она взяла его за руку. Он отвернулся, скрывая блестящие слезы, но руку не отнял.

В небе ярко вспыхнула ракета.

Фейерверки образовали гигантский ковер-самолет, раскинувшийся от Большого канала до самого дворца. Небо украсилось узорами всех цветов радуги. Черепица крыши задрожала от гула запускаемых ракет, который перекрывали восторженные крики зрителей.

Взрыв голубых и золотых ракет образовал в небе гигантский расширяющийся шар. Маленькие красные ракеты скользили по его поверхности. Низкие тучи отражали отсветы салюта, словно в зловещем кривом зеркале. Взрывы не смолкая слышались один за другим.

В воздухе поплыл едкий и густой пороховой дым. Люсьен откинулся на нагретую черепицу и стал смотреть в небо.

— Это похоже на войну? — спросила Мари-Жозеф.

— Нисколько. Война — это грязь, это неудобства, это крики умирающих солдат и искалеченных лошадей, это оторванные руки и ноги, это смерть. Это восторг и слава.

Салют продолжался, расшивая небо иглами цвета и света. Золотая буква «Л» и ее зеркальное отражение, окруженные цветами и целыми снопами звезд, сияли над садами, превращая ночь в день.

Неожиданно Мари-Жозеф вскочила, перелезла через гребень крыши и исчезла. Удивленный, Люсьен последовал за ней. Забравшись через окно в комнату, она судорожно бросилась одеваться. Привстав на приоконном диванчике, кот в полумраке уставился на него прищуренными глазами.

— Вам помочь? — спросил Люсьен.

— Я слышала Шерзад, — объяснила Мари-Жозеф.

Люсьен застегнул на ней платье, почти не слыша ее слов, сходя с ума от прикосновения к ее волосам, падающим на плечи.

— Я не думала, что салют ее так напугает!

Не успел Люсьен снять свой парик с каменного лютниста, как она надела туфли и кинулась вниз по лестнице. Он водрузил парик на голову, сказав себе: «Не надо было показываться ей без него».

Шерзад плавала посреди бассейна. Она пронзительно вскрикнула, бросая вызов врагам: а что, как не нападение, могли означать эти разрывы, этот грохот? Недаром крыша шатра то и дело озарялась от близких взрывов бомб, от выстрелов орудий, всполохов греческого огня и залпов мортир — всевозможного оружия, которым земные люди уничтожали морских людей на протяжении поколений.

Она снова пронзительно вскрикнула, отдаваясь ярости и горю.

И тут в шатер ворвалась Мари-Жозеф.

Фонтан излучал неземной свет. Из-под копыт Аполлоновых коней летели искры. Шерзад неистово била хвостом, вздымая гигантский сноп люминесцирующих брызг. С каждым взрывом ракеты сияние разгоралось, волнами расходясь от русалки.

Спустя мгновение Мари-Жозеф уже стояла на помосте, зажимая уши, чтобы не слышать взрывов салюта и воплей Шерзад. Она тихо позвала ее по имени, пытаясь дотянуться до нее голосом, преодолеть стену ее страха и гнева, густую пелену посторонних звуков.

Шерзад застонала и поплыла к ней. Вдоль ее пути расходилась сияющая рябь. Мари-Жозеф взяла ее за руки и заглянула ей в глаза. Шерзад голосом дотронулась до нее.

— Прости меня, Шерзад, милая! — взмолилась Мари-Жозеф. — Я никогда не видела салюта, во всяком случае такого мощного, я и представить себе не могла, как это бывает, — но все хорошо, это не война, это не пушки, не мортиры. Успокойся, не дрожи. Это земные люди играют.

Вскарабкавшись на помост, Шерзад прильнула к Мари-Жозеф и обняла ее, успокоенная, утешенная. Тело ее сияло, словно освещаемое изнутри. Мари-Жозеф погладила ее по длинным жестким мерцающим волосам, расчесав все спутанные пряди, кроме одной, в которую был вплетен локон ее покойного возлюбленного.

Она не стала распутывать локон, свитый на память об умершем, а только задумчиво его погладила. На ее ладонях заиграл свет.

— Шерзад, — спросила Мари-Жозеф, — где твой возлюбленный нашел перстень с рубином?

Глава 23

Воскресным утром, когда король со своим семейством отправился слушать мессу, Мари-Жозеф, растолкав толпу просителей, бросилась к его ногам. Она не произнесла ни слова, лишь, держа обеими руками, протянула ему письмо. Она боялась, что он не примет прошения, но осмелилась поднять на монарха глаза. Он смотрел на нее совершенно безучастно: взор его не выражал ни раздражения из-за того, что она решилась явиться незваной, ни удовлетворения тем, что наконец он подчинил ее своей воле.

Он взял письмо.

Люсьен стоял в Мраморном дворе, весь в красных и белых лентах, нашитых на его охотничий костюм и ниспадающих к его ногам, и остро ощущал нелепость происходящего. «Если бы это происходило весной, — размышлял он, — я мог бы сойти за майское дерево» [14].

— Нужно добавить еще лент, месье де Кретьен, — повелел его величество. — Они будут покачиваться: ваша лошадь должна к ним привыкнуть.

Костюм Людовика украшали такие же ленты.

— Моя лошадь привыкла к разрывам ядер и свисту картечи, ваше величество, — заверил его Люсьен. — Она не заартачится, заметив несколько флажков.

Зели стояла возле ведущей во двор лестницы, непривязанная, с опущенными поводьями, а мимо нее галопом проскакали участники карусельного отряда его величества: на их запястьях, плечах и коленях развевались ленты. Чубарые китайские кони взбрыкивали, стараясь сбросить седоков, и пронзительно ржали, когда ленты касались их боков. Показывая белки, они выкатывали глаза от страха и волнения. Поблизости королевский шталмейстер пытался успокоить фыркающего скакуна его величества, который так и рвался к своим товарищам — поиграть, притворившись напуганным.

— Еще лент! — распорядился его величество.

Королевский портной наскоро приметал несколько лент к добротному бархатному охотничьему костюму Люсьена.

Его величество протянул Люсьену сложенный лист бумаги.

Люсьен развернул прошение Мари-Жозеф, зная, что в нем увидит. Он сам порекомендовал ей быть как можно более краткой.

— Пожалуйста, объясните мне, что это значит, месье де Кретьен, — велел король.

— Морские люди резвятся в обломках затонувших кораблей, ваше величество, — сказал Люсьен. — Золото и драгоценности служат им украшениями. Их дают поиграть детям, а те забавляются жемчужными ожерельями, а потом опускают в воду и забывают — ведь они всегда могут найти еще.

— Мадемуазель де ла Круа пытается таким образом спасти жизнь русалки. Довольно лент!

Портной удалился, почтительно пятясь.

— Да. Но я верю, что это правда.

— Неужели вы верите и в рассказы морской твари?

— Я верю, что мадемуазель де ла Круа точно описывает то, что поет ей русалка.

— Но нет никаких доказательств.

Люсьен вынул из кармана перстень с рубином и преподнес его величеству. Кольцо он извлек из гроба водяного, который вернули с полдороги к морю.

— Оно было на Шерзад, когда ее пленили.

— Почему я должен этому верить?

— Потому что я сказал, что это правда, — отрезал Люсьен: никогда прежде он не позволял себе говорить с монархом таким тоном. Он церемонно поклонился. — Я могу идти?

— Разумеется, нет. Без вас отряд не выполнит фигуры.

Люсьен вышел из Мраморного двора и что-то сказал на ухо Зели; она встала на колени.

Арабская кобыла прошла по булыжнику Министерского двора, рысью проскакала на утоптанный грунт площади Оружия и легким галопом двинулась на свое место в карусельном отряде его величества. За Люсьеном плескались и, словно переговариваясь, хлопали на ветру ленты. Его величество возглавил отряд, сдерживая нервно гарцующего скакуна; его ленты развевались, взлетали и опускались, вторя колебаниям локонов медно-рыжего парика. Он занял место в середине.