Сковородка судного дня - Коростышевская Татьяна "фантазерка". Страница 2

– Видали мы таких работников, с ручонками холеными.

Над Петриком посмеялись: все знали, что он к Франчишке женихается, только ради него панна Богуславова отчего-то монист драгоценных на шею не цепляла.

Сам Богуслав, мясник, дернул дочурку за руку, шикнул, чтоб не позорилась, и сказал рассудительно:

– Никогда такого не было, чтоб работник себе хозяев выбирал. И теперь не будет. А ежели пришлый пан наших девок портить надумает…

Он многозначительно замолчал. Марек посмотрел на мясницкий тесак в руках почтенного горожанина и интерес к разговору потерял, его черные глаза скользнули вдоль улицы Княжей, поднялись к холмам:

– Замок у вас какой замечательный.

– Замечательный, – согласился пан Рышард, – только не замок, дом. Бургомистровы палаты.

– Ежели пан Марек, – пискнула Франчишка, – желает в Лимбурге задержаться, ему обязательно надо в канцелярии у бургомистра бумагу подписать.

– С этого и надо начинать, – поддержали в толпе, стали наперебой советовать, как и что вельможной панне Ясне сказать, чтобы она документы выправила.

Пришлый кивал, улыбался, даже не пытаясь запомнить разнообразные важные сведения. Старая Агнешка зычно прокричала:

– Остыньте, добрые люди. Или у вас вся работа по хозяйству переделана? Или не стынет обед на ваших кухнях? – И обратилась к Мареку уже потише. – Ко мне, хлопчик, ступай; пока суд да дело, поможешь по мелочи старухе, а я тебе закуток какой для ночевки отведу. Расходитесь, добрые люди, вечером наш гость, по обычаю, с вами пару кружек пива опрокинет, колбасками закусит, тогда и поговорите.

Спасенный от народного внимания Марек вошел в дом Агнешки, вежливо поклонился, сложив перед грудью руки:

– Спасибо, вельможная пани. Только колбасок я не ем.

Старуха вернула поклон и сдернула накидку с парадного гостевого кресла в гостиной, сама опустилась в хозяйское:

– Смерть моя близко, потому врать не смей.

Марек осматривал чистенькую обстановку, но при этих словах подобрался, уставился на Агнешку глазами-сливами:

– Что в моей истории вызвало недоверие вельможной пани?

– Из тебя, чернявый, работник, как из меня бургомистр. Точно Петрик с мельницы заметил: не трудился ты ручками и не побирался. Одежда на тебе дорогая, не наша. Под плащом почти не видно, но у ворота раньше кружева были и шитье канительное по груди. Золотое?

Марек кивнул:

– Пришлось спороть и продать. Вельможная пани швея?

– Именно. Сорок годков и еще девять с иголкой крючилась. И знаешь, что скажу? Старинная у тебя одежда, не по моде. Такую как раз четыре десятка лет назад носили.

– Два, – пробормотал пришлый, – но не важно, продолжайте, пани хозяйка. Может, я по случаю дорогим нарядом разжился?

– Нет, хлопчик, – вздохнула старуха. – На тебя шили, по меркам, и подгоняли по фигуре, на что угодно поспорю. А еще поспорю, что сначала ты Рышарду правду сказал: за невестами ты в Лимбург явился, за какой-то только тебе нужной панной. Только из соседских девиц ни одна тебя не заинтересовала.

Марек хищно оскалился:

– Сначала всех нужно посмотреть.

Агнешка опять вздохнула:

– Боюсь, что с теми девами, что тебя на горе священной лобзали, ни одна земная в сравнение не идет.

Пауза в гостиной повисла тяжелая, густая, пришлый удивленно приподнял брови. Старуха пояснила:

– Раньше, когда я еще девчонкой была, у нас таких, как ты, больше бывало, замороченных паннами-феями с волшебных гор да в мир отпущенных. Не приживались они у нас.

– Почему?

– Да кто вас, чародеев, разберет. – Агнешка хихикнула. – К сестрице моей Фране, помню, один такой отпущенец сватался, обещался тайны какие-то открыть, заморочил. Вдвоем ушли, за тайнами. А ты, волшебник, за какой явился?

Вопрос прозвучал резко, и Марек тряхнул головой, как ото сна. Черные, как крылья ворона, волосы рассыпались по плечам:

– За своей, вельможная пани, за своей личной тайной. А еще за памятью.

Таиться дальше он не стал:

– Кто я и откуда, не помню. Авалонские феи меня из реки Забвения вытащили, память в ней осталась… Разумеется, за спасение мне пришлось их отблагодарить, и благодарность эта лет на двадцать затянулась по нашему времени.

– Как определил?

– Ну, кое-что я все-таки помню: в Тарифе князь другой, Скасгардия с Доманией воюют, а тогда она только с Ардерой замирилась. Ну и прочее по мелочи. Феи-забавницы сказали, что раньше я сильным магом был, и что силы эти просто так исчезнуть не могут. А еще – что они напрямую с моими воспоминаниями связаны.

– А невеста?

Марек поморщился:

– В ней ключ, вельможная пани. Мне обещали, что, как только я нужную женщину увижу, сразу пойму.

– Давно ищешь?

– Больше года. – Пришлый вздохнул. – Половину Тарифа шагами измерил, города, городишки, деревни, труппы бродячих актеров, шествия паломников, все впустую. Если в Лимбурге ничего не екнет, придется в другое королевство отправляться, в Ардеру. Мне подсказку еще крошечную дали: «Найдешь, где потерял», поэтому искать я вдоль той самой реки решил. Это у фей она Забвения – Лимб, – здесь кто как называет.

– Наша Лимбовка? – не удивилась старуха. – Ладно, пан чародей, помогу, в память о сестрице своей полоумной. Поживи пока, осмотрись, а через десять дней большой праздник будет, на нем весь город соберется, все панны и пани, что помоложе, станут хороводы вокруг камней медоточивых водить. Если там у тебя сердце екнет…

– Сердце? – оскалился молодой человек, но быстро задал другой вопрос. – Из камней мед течет?

– Проголодался? – вспомнила Агнешка об обязанностях хозяйки. – Идем, хлопчик, обедать. Чего? Камни? А, нет, болтают они, сладкие речи в уши льют, оттого медоточивые. Мяса не ешь? Ну хоть хлебушка, сыр еще есть, квашеная капуста…

И она увела Марека на кухню, такую же чистенькую и аккуратненькую, как и все в ее доме. Если бы голодный молодой человек задержался в гостиной еще ненадолго, он увидел бы в окно, как по Княжей улице в сторону площади идет панна Моравянка, хозяйка трактира «Золотая сковородка», и у него обязательно бы екнуло.

Солнце пекло так, что мне казалось, будто запах жареного мяса источаю я сама, а не фирменные моравские колбаски, которые работница Гося уже успела бросить на сковородку в ожидании ранних гостей. В последний момент перед моим приходом бросила, завидя меня через окно. Точно. Очень уж старательно она сейчас на них смотрела, а Анджей, здоровый деревенский парень, протирал стойку, не замечая, что делает это не тряпкой, а подолом своей рубахи. А это значило, что очень скоро я останусь без работников.

– Прикати из погреба два бочонка с пивом, – велела я парню строго. – Госька, проснись, замеси теста на клецки, да побольше. Сегодня у нас много гостей будет.

– Случилось чего, панна? – спросила девица, только сейчас оправляя сбившийся передник.

Я закатила глаза: они уже за стойкой тискаются, на днях придут о свадьбе сообщать.

– Марш на кухню! Капусту пошинковала? Ставь тушиться!

Объяснять ничего не хотелось, никому. Но пришлось. Когда я поднялась на третий этаж в жилые комнаты и закрыла дверь, обе тетки бросились ко мне из прохладной полутьмы.

– Адичка, девочка, – восклицала тетка Рузя, заламывая костлявые ручки, – что приключилось?

Вторая тетка, Гражина, возвышалась надо мной на полторы головы, рук не заламывала, но настойчиво басила:

– В город новенький кто-то пришел? Девицы в обмороке, мужчины точат ножи? Пан бургомистр на него посмотрел? Каков вердикт?

Я прошла через комнату к креслу, села, посопела и начала скандал.

– Кто мне, – я посмотрела на Рузю, – обещал больше в любовь не баловаться и молодых людей друг с другом не сводить?

Тетка прижала к груди ладони и натурально удивилась:

– Анджей с Госькой?

– Это третья пара за последний год, образовавшаяся в нашем трактире. Когда мы все вашими стараниями по миру пойдем, любимые тетечки, сможем свахами подрабатывать. Только недолго. Потому что, если вас не сдерживать, во всем Лимбурге и окрестных деревнях одиноких людей совсем не останется, и не только людей – кошечки, собачки, свинки, мышки, блошки…