Мрачные ноты (ЛП) - Годвин Пэм. Страница 23

Если ей нужен музыкальный инструктор, который только лишь хвалит, чтобы держать баланс между похвалой и критикой, то она не на того напоролась. Да, я мудак, и как сказал ей вчера вечером, я уважаю конструктивную обратную связь. Более того, я не закончил свою оценку.

Подходя к пианино, заставляю ее освободить место, чтобы присесть рядом. Она отскакивает к краю, сиденье едва держит нас двоих. Наши плечи, бедра и ноги соприкасаются неслучайно. Мне хочется, чтобы она прочувствовала каждую точку соприкосновения и доверилась этому чувству. Научилась доверять мне.

— Что я говорил по поводу нытья?

Выпрямляясь в плечах, Айвори смотрит впереди себя, отвечая тоненьким голоском:

— Прошу прощения. Я не знаю, почему... я немного выбита из колеи. Наверное, хотела, чтобы вы...

— Прекращайте болтать.

Она поджимает свои губы.

Я поворачиваюсь к ней лицом, и, находясь в подобном положении, полностью прижимаюсь к ней своим бедром. Исходящий от ее ноги жар просачивается сквозь меня, и, складывая руки на коленях, я едва сдерживаюсь, чтобы не протянуть руку и не поднять подол платья девушки.

— До колледжа я даже не пытался развивать навык игры «Исламея». И у меня не получалось играть его до конца последнего года обучения в аспирантуре.

Она сверкает на меня огромными, влажными глазами.

Обхватывая хрупкий изгиб подбородка девушки, провожу пальцем, чтобы поймать стекающую слезу.

— Немногим удается сыграть эту пьесу. На самом деле, Балакирев признался, что в его сочинении были пассажи, с которыми даже он не мог справиться.

Она льнет к моей руке, похоже, не подозревая, что таким образом проникает в мои слова.

— Ваша интерпретация необычайно страстная и потрясающая. — Прямо как ты. — Я тронут.

Дыхание Айвори учащается, когда вздымается ее грудь.

— О, господи, серьезно? Я... — Из ее глаз текут слезы, и она отклоняется, чтобы вытереть лицо. — Черт возьми, я не хнычу. Клянусь.

— Почему вы выбрали именно эту пьесу?

— Исламей?

— Да.

Она смотрит на меня с облегченной улыбкой.

— Владелец музыкального магазина, о котором я вам рассказывала, где я тренируюсь… Его зовут Стоджи и...

— Чем вы жертвуете для него в обмен на практику?

Улыбка сразу же опадает, когда девушка понимает, на что я намекаю.

— Ничего! Он самый добрый человек на свете. — Она вздрагивает. — Без обид.

— Нам обоим известно, что я вовсе не добрый человек. Продолжайте.

Она прикусывает губу, вновь улыбаясь, подергивая уголки своих губ.

— Он очень старый и упрямый, и отказывается принимать лекарства. Поэтому Стоджи заключил со мной сделку. Если я выучу «Исламей», он будет принимать свои таблетки без моего занудства. — Она пожимает плечами. — Это заняло у меня все лето. Каждый день.

— Посвящение.

— Мои пальцы до сих пор болят. — На ее лице растягивается улыбка.

— Привыкайте к этому. Пока вы красиво исполняли эту пьесу, она не была идеальной. Для тренировки более правильного нажатия на черные клавиши, мы начнем с этюда Шопена №5 Сочинение 10.

Когда она вытаскивает ноты и погружается в этюд, я не отодвигаюсь и не даю ей пространства. С неохотой позволяю какую-либо свободу действий для Айвори.

Я сидел этим утром рядом с Прескоттом Ривардом на импровизированной сессии с его репетитором по гитаре. Затем несколько раз с другими лучшими музыкантами в Ле-Мойн. Их талант впечатляет, но ни один из них не является столь опытным или музыкально развитым, как Айвори Вестбрук.

Я намерен помогать ей в дальнейшем развитии. Оттачивать ее мастерство и дисциплинировать Айвори, извлекая из этого любую каплю удовольствия. Но я не могу дать ей то, чего она хочет. Мне необходима эта работа, а это значит, что будущего в Леопольде для нее не существует.

Глава 13

АЙВОРИ

― Я собираюсь поступить в Леопольд. ― Прекращаю писать маркером, вдавливая его кончик в доску, когда звук скрипящих ботинок мистера Марсо приближается сзади.

Его тень появляется позади меня, а дыхание колышет мои волосы. Его шепот, как атласная лента, скользящая по моему плечу.

― Меньше разговоров, больше дела.

Этот день всего лишь пятый в школе, а я уже распланировала, какими способами убью его.

Мне хочется испортить его кофе, чтобы начать сегодняшний частный урок с наказания. Хотя я совсем забыла о том, как в первый день прервала его, а мистер Марсо был счастлив напомнить мне об этом, зажав в моей ладони маркер и указав на доску на стене.

Я хочу задушить его этим же отвратительным желто-цветочным галстуком за то, что он заставил меня написать бесконечное количество раз «я не буду тратить время мистера Марсо».

Гневно строчу большими буквами еще одно предложение и говорю:

― Мне семнадцать, а не семь.

Шлепок.

В районе бицепса руки разливается острая обжигающая боль. Я потираю кожу второй рукой.

Хочется вырвать дирижерскую палочку из его пальцев и вонзить ему в горло. Потому что... Где здесь оркестр? Нет ни одного, однако он крутит эту чертову штуку, как Ферекид из Патр (прим. пер.: Ферекид из Патр, известный в Древней Греции как «Задаватель ритма». Согласно историческим источникам, еще в 709 г. до н.э. он управлял группой из восьмисот музыкантов золотым жезлом, поднимая и опуская его и добиваясь, чтобы музыканты «начинали одновременно» и «все могли держаться вместе»), и хлопает ею по моим рукам, как нянька нашкодившего ребенка.

― Мы оба впустую тратим время, ― я мямлю, царапая другое предложение, в котором говорится обратное.

Шлепок.

Жара распространяется по спине прямо над копчиком. Ублюдок, это больно. Но это также терпимая боль. Если бы кто-нибудь поднял надо мной этот предмет ― Лоренцо или Прескотт, например, ― я бы огрызнулась и бросилась с кулаками. Но это мой наставник, и я хочу угодить ему. Пока помышляю о его смерти.

Я хочу вернуть того учителя, которым он был три дня назад. Того, кто так нежно коснулся моего лица и сказал, что выступление тронуло его. Куда делся этот парень?

Возможно, это моя вина. Я всю неделю находилась вне себя от страха. И больше не смогу избегать Прескотта. Его домашнее задание выполнено, а я словно комок нервов и гнева. И, начиная с завтрашнего дня, буду все выходные находиться дома. Два дня с Лоренцо, озлобленным из-за того, что он не мог меня выловить на протяжении всей недели.

― Что я говорил по поводу лишних вопросов? ― Шаги мистера Марсо слышны позади меня, мне становится страшно от его ледяного взгляда.

Если бы я знала его лучше ― а дело в том, что я вовсе его не знаю, ― то подумала бы, что ему это нравится.

― Вы говорили о том, что задавать вопросы учителю ― худшее правило из истории правил.

Я напрягаюсь в ожидании ещё одного шлепка, но ничего не происходит.

Мужчина опирается плечом на неисписанную часть доски, находящуюся рядом со мной, его руки за спиной, а на лице красуется ухмылка.

― Я перефразирую. Не сомневайтесь в моих методах. ― Его пристальный взгляд направлен на доску. ― Сотрите последние пять предложений и пробуйте снова манерой написания семнадцатилетней девчонки.

Я со злостью нажимаю ластиком на доску и начинаю все сначала.

― Я могу писать и говорить одновременно, и я хочу поговорить о Леопольде.

― Вы недостаточно хороши для Леопольда.

Я оборачиваюсь к нему, моё сердце стучит, отдаваясь в ушах.

― Вы сказали, что моя интерпретация «Исламея» была чрезвычайно страстной и ошеломляющей.

Стоя в паре шагах от меня, он наблюдает со скучающим видом и полуприкрытыми глазами.

Устал? Не выспался?

Мистер Марсо пожимает плечами вполсилы.

― Это бессмысленная, сказанная мной болтовня, о которой теперь я сожалею.

Поток ярости врезается в моё тело, заставляя содрогаться от злости. Мои руки сжимаются в кулаки, и прежде чем действие доходит до моего разума, я поднимаю маркер и бросаю его. Прямо ему в лоб.