Мрачные ноты (ЛП) - Годвин Пэм. Страница 69

Несмотря на то, что я являюсь ценителем классики, я ни хрена не уверен, что Густав Малер мечтал о том, чтобы его симфонии бездумно звучали на каждом концерте, преследуя лишь коммерческие цели. За свои пятьдесят с лишним лет он сам исполнял свою вторую симфонию от силы лишь с десяток раз.

Я задумываюсь о том, чем дышит филармония. В первую очередь, это оркестр, состоящий их напыщенных старых пердунов и штатных музыкантов, большинство из которых способны сами собирать залы. Но вместо того, чтобы страстно сочинять свою новую музыку, они, по всей видимости, вполне удовлетворены тем, что бездарно растрачивают свои неоспоримые таланты на рутинную переработку классического репертуара.

Но я-то не удовлетворен. Ни капли.

Так что я забыл здесь, барахтаясь во всем этом и изливаясь в этой иеремиаде?

Получение места в филармонии, безусловно, служили показателем моего прогресса, причем довольно весомым. Это стало частью самоутверждения, доказательством того, что все мои усилия не напрасны, а талант оправдан. Вот только, когда эта вершина была взята, я поймал себя на мысли, что это вовсе не то, к чему я стремился.

Я мечтаю создавать свою авторскую музыку, подключая воображение и заставляя классическое пианино звучать новаторски с неведомой ранее страстью. Той, которой я смогу поделиться, открывая миру другие горизонты, непознанные до этого момента.

Сидя позади секции струнных, вглядываюсь в едва различимые силуэты зрителей на балконах. Ухмылка искажает мое лицо, когда вопрос Айвори всплывает в памяти, дразня мой разум.

Только не говори, что ты не трахаешь взглядом женщин в зале?

После Джоанны я уже через несколько месяцев пришел к тому, что неизбежной кульминацией моих выступлений было найти кого-то для очередной жаркой интрижки. Что изменилось сейчас?

Мой взгляд концентрируется на истинном украшении этого зала, той единственной причине, по которой я сегодня улыбаюсь.

Она сидит в первом ряду, излучая свет, словно ария, исполняемая в окружении мрачного оркестра. На ней красной платье от Версаче, которое повторяет каждый изгиб ее тела от груди до самых кончиков пальцев. Разрез до бедра украшен стразами Сваровски.

Мне известны все эти детали, потому что я лично выбирал его, точно так же, как и все вещи в ее гардеробе. Но это платье я выбирал именно для этого случая, рисуя в воображении, как роскошно она будет выглядеть в нем, наблюдая за моим выступлением.

Невзирая на все мои тревоги относительно ее присутствия на концерте, лицезрение ее в этом платье почти оправдывает все риски. Но только почти.

Родители студентов Академии частенько посещают эти места, и хотя Айвори прибыла на концерт отдельно в сопровождении Стоджи, я немного волнуюсь, что особо наблюдательные личности сведут воедино все кусочки мозаики наших отношений. Но Айвори умоляла меня о возможности находиться здесь, дразня меня с безмолвным «пожалуйста» на губах. Поэтому я забронировал два места в первом ряду, предусмотрев все нюансы ее появления здесь.

Стоджи сидит рядом с ней, в смокинге, который я купил для него. Он то и дело потирает рукой свою лысину, явно ощущая дискомфорт от отсутствия привычной бейсболки. Ну что за парочка! Словно два человека, увлеченных классической музыкой, пришли на первый в своей жизни концерт в филармонии.

Интересно, насколько он оправдает их ожидания? Я буду предельно внимателен к впечатлениям Айвори после концерта, а также к тому, как она будет реагировать на все, что заготовлено мной для нее на ближайшие два месяца. Она уверяет меня, что грезит попасть в Леопольд, что сидеть там, где сейчас сижу я, трепеща под софитами при полном аншлаге — это предел ее мечтаний.

Но что по большему счету ей известно о мире, в котором живут музыканты, и о том, какие возможности он открывает? Я намереваюсь показать ей это. И тогда, если ее мечты останутся неизменными, я приближу ее к ним, потому что уже знаю, как это сделать.

Через две секции от них расположились мои родители, которые, склонив голову, что-то обсуждают между собой. Сегодня вечером я попросил их не приближаться к Айвори, чтобы не нарушать легенду о нашей дистанцированности за пределами академии.

Мы с Айвори всецело даем себе отчет обо всех рисках, связанных с нашими отношениями. Но они к тому же ставят под угрозу благополучие моих родителей. Если нас уличат в связи, никто не будет гореть желанием стать пациентом врача, чей сын осужден за преступление сексуального характера. А что касается мамы? Леопольд просто уничтожит ее. Именно поэтому я и не спешу знакомить маму с Айвори.

Концерт позади, и следующие три недели пролетают в сладком ореоле Айвори.

С приближением Дня Благодарения я все же уступаю желанию моей матери познакомиться с моей зазнобой.

Следуя со своей семнадцатилетней студенткой в родительский дом, где нас ждет ужин с индейкой, я вновь чувствую себя словно на иголках из-за того, что мы вынуждены скрывать свои отношения.

В тот момент, когда мама распахивает перед нами дверь, бросая свой взгляд на мою руку, крепко сжимающую руку Айвори, каждый волосок на моем теле встает дыбом.

Да, я ее учитель. И, да, я трахаю ее своим членом, жестко и с присущим мне развратом, невзирая на время суток за окном. Но мои чувства к ней настолько глубоки и всеобъемлющи, что мне абсолютно плевать, что об этом думают другие.

Но, мои родители, несмотря на то, что чрезмерно рады за меня и готовы оказать любое содействие, все же неподдельно тревожатся за меня. Именно поэтому сегодня я здесь вместе с Айвори. Когда-то она тоже была окружена родительской любовью.

И я хочу, чтобы она испытала это вновь.

Глава 39

АЙВОРИ

Поужинав, я откидываюсь на спинку дивана, ослабляя пояс юбки, чтобы тот не сдавливал мой живот, который ноет, то ли от переизбытка картофельного пюре, индейки и тостов с маслом, то ли от того, что я слишком нервничаю, оказавшись один на один с Лаурой Марсо.

— Понимаю, почему он настолько увлечен тобой. — Она тепло улыбается мне, расположившись на кресле рядом с диваном.

Я скольжу взглядом к дверному проему кухни, концентрируясь на спине Эмерика, обтянутой белой тканью футболки. Стоя у стола и ведя беседу с отцом, он облокачивается на спинку стула. Мне не видно его лица и не разобрать, в чем суть разговора, но его бархатный тембр резонирует во мне, даря успокоение, словно самая нежная колыбельная.

Эмерик не носит нижнего белья под джинсами, и прямо сейчас они настолько низко висят на его бедрах, что едва прикрывают его накаченную задницу. Если он подастся еще чуточку вперед, я вовсе окажусь не в состоянии отвести от него глаз.

— Он мне нравится не меньше, — откашливаясь, отвечаю я.

Лаура изучающе смотрит на меня, вертя в руках бокал красного вина. Настолько странно видеть перед собой такие же голубые, как у Эмерика, глаза, но с таким обилием тепла во взгляде. Она просто завораживающе красива. Ее черные волосы до плеч абсолютно не тронуты сединой, но во всем ее виде читается мудрость, накопленная десятилетиями, когда эта женщина смотрит на меня так, словно может не только читать мои мысли, но и разделять их со мной.

— Вы оба выглядите счастливыми. Возможно, это на волне эйфории, но выглядит как счастье. Вы же живете вместе всего... месяц, кажется? — Она делает глоток вина.

— Пять недель.

Неужели она убеждена в том, что это вовсе не срок? Что пяти недель недостаточно, чтобы говорить о серьезности намерений?

Должна заметить, что мы были всецело поглощены друг другом три месяца к ряду, хоть и полноценная физическая связь случилась лишь три недели назад, но это наше личное. Тем более Эмерик по пути сюда настоятельно просил меня не строить барьеров. Быть откровенной. Вести себя естественно. Они не станут осуждать нас.