Опция номер (СИ) - "FlatWhite". Страница 62

Хаято плавно сползает с подогнутой под задницу ноги и выравнивает её в колене. Откинувшись назад, упирается ею Кёе в живот.

Прикидывает, может ли приказать Кёе быть нежным и послушным. Это реально?

Пальцы ног Хаято сжимают ткань кинагаши, раздвигают полы в стороны, и Кёя в первый раз перехватывает движение. Прижимает ступню к своей груди, как широкий лист подорожника к ране, и Хаято замирает. Взгляд застревает на чёрной кожаной фенечке вокруг щиколотки, от неё и к стопе ещё ширится лёгкое покалывание после сидения в неудобной позе. А там одновременно и холод, и тепло, потому что грудь Кёи — горячая, а ладонь — ледяная. Хватка ослабевает. Кёя обхватывает стопу иначе, плотно смыкая вокруг неё пальцы. Пятка вжимается в грудь сильнее, но Хаято послушно оставляет ногу на весу, не вырывает.

Выпусти он феромоны, Кёя бы сопротивлялся; знал бы, чему противостоять. А это… это всего лишь голая стопа с ещё немного распаренной, мягкой после душа кожей. И ногти срезаны под корень, ими даже поцарапать нельзя — только заставить сердце стучать сильнее и думать, насколько же Кёе этого мало.

Провести языком между пальцами — мало. Обхватить губами один из них, втягивая в тепло рта — и этим почти испугать Хаято — тоже мало. Хаято издаёт какой-то странный короткий звук и затихает. «Никаких отгрызаний пальцев, не бойся», — насмешливо плещется в глазах Кёи.

Второй рукой он забирается под штанину и медленно ведёт вверх, собирая ткань у колена. У Хаято мурашки бегут по коже, и тонкие, почти белые волоски встают дыбом. Кёя гадает, почему его кожа и волосы такие выцветшие, словно всё буйство красок утянуло внутрь: в кровь и пять видов пламени, в непримиримый характер и неудержимый запах. Ему нравится. Так в разы лучше, чем иметь дело с мёртвым вакуумом под оболочкой ярко размалёванной куклы.

Кёя выпускает изо рта чужой палец, выдыхает напоследок на влажную кожу. Мазнул губами по косточке с внутренней стороны стопы и щекой трётся дальше, приближаясь к колену Хаято.

Всё слишком… открыто, думает Кёя. В сравнении с бетами разница огромна уже сейчас, только на прелюдии: какое бы Хаято не состроил лицо, запах с головой выдаёт, как ему нравится. Аромат постепенно становится сладким, не как леденец — чистый жжёный сахар, — а как сладость наливающегося зрелостью яблока; румяного, подставляющего солнцу другой бок. И Кёя отдёргивает футболку Хаято к горлу, слизывает его вкус сначала с левого бока, а потом плавно переходит к животу и задерживается там. Мышцы пресса напрягаются и подрагивают, волной опускаются вверх и вниз — и застывают, когда Хаято задерживает дыхание.

— Дыши, — урчит Кёя и мягко надавливает на живот у самой резинки штанов. Под пальцами бьётся пульс, у Хаято срывается выдох. Дышит.

Давление на живот беспокоит Хаято сильнее, чем влажный узор вокруг пупка, и он хватает Кёю за волосы, держит в кулаке.

Ладно, Кёя отпускает пальцы, замечая оставшиеся на том месте белые следы, и резинку штанов не трогает, пока Хаято раздумывает, чего хочет.

Глаза Хаято мутные, нечитаемые — и правда раздумывает. А потом отталкивает Кёю и вскакивает на ноги. Подцепляет футболку сзади и тянет через голову, бросает на пол. Кёя считает, сколько подвесок спуталось на его шее, но не успевает закончить, когда пальцы — голые, без колец, но грубые и жёсткие — обхватывают его за челюсть и заставляют смотреть в угрожающе колкие зелёные глаза.

— Сделаешь что-то херовое, и я потом взорву и твою школу, и твой дом, и буду повторять это из раза в раз, сколько бы ты их ни отстраивал.

Кёя прищуривается. Расплавленная магма выжигает что-то живое по ту сторону зрачков, и Гокудере видно лишь металлический графитовый блеск в радужке глаз.

Кёя действительно хочет знать, может ли он всё ещё сделать с ним что-то херовое. Сомкнуть пальцы на горле и не отпустить, когда Хаято захрипит. Или сможет не отдёрнуться, если Хаято зарыдает — а Кёя очень, очень хочет, чтобы тот сейчас начал. От боли из-за разрывов связок и сухожилий. А ещё он хочет сорвать с него штаны и ничего не спрашивать, не оглядываться, не прислушиваться к его запаху и дыханию.

Потому что, если Кёя не сможет, руку снова сведёт судорогой, если она вновь обессиленно упадёт… это будет страшно. Ведь рука Хаято останется такой же твёрдой и непоколебимой, как раньше. Хаято будет бить в полную силу.

Что-то подобное тот и отчебучивает, когда резко наклоняется и его губы ударяются о губы Кёи.

«И кто тут вытворяет всё самое херовое», — думает Кёя.

========== Часть 5.4 — Правильный формат (продолжение) ==========

Как-то Реборн попросил их собраться в доме Савады, чтобы обсудить один из документов Девятого. Кёю встретил привычный балаган и крики, и Хаято спал посреди хаоса, будто в мире не существовало ничего, кроме колен Хром. Они только вернулись из Италии и почти сразу, не успев помыться и отдохнуть после ночного перелёта, приехали к боссу.

Тогда Кёя отметил две вещи. Первое, омеги не особо смущаются от близости друг с другом, прямо как девчонки. Второе, дело нечисто: спать в таком шуме — нереально, он бы уже давно загрыз до смерти каждого из присутствующих.

Подвох и правда был. Как вторая кожа, Гокудеру обтягивала едва мерцающая плёнка иллюзии, словно он ранен, и Хром пыталась его «приодеть», чтобы не пугать детей и маму Савады.

Хром покачала головой — это иллюзия тишины.

Потрясающее изобретение, простое и гениальное. Только когда Хаято проснулся, сквозь сонный туман он увидел, как открывались и закрывались рты, Рёхей прыгал, взмахивая кулаками, плечи Хару сотрясались, и она, откинув голову, вроде как хохотала, но он не слышал ничего. Оглох и сам не понял: когда, из-за чего. В его глазах плескался такой дикий ужас, что Кёя подумал: сейчас загорланит как резаный, только бы услышать собственный крик.

Хром запоздало дёрнулась, разорвала тишину. И Хаято накрыло.

Кажется, теперь Кёя понимает, что он тогда почувствовал. В мире крупномасштабные сдвиги и расколы, ядерные взрывы, а он, как глухой, видит, осознает, но полностью уловить не может, и это неправильно, противоестественно, ведь такие катастрофы не должны происходить в абсолютной тишине. В ушах она плотная, непробиваемая, а в голове смятение, неразбериха — почти паника, — и он пытается уцепиться хоть за малейший шорох во внезапно онемевшей реальности. А потом Хаято просовывает язык. Плёнка лопается, как мыльный пузырь, и Кёю захлёстывает мыслями и звуками.

Хаято специально.

Он мог выпустить феромоны, что ясно, понятно, не больно — «ничего личного, Хибари, природа». Но он предпочёл двоякость, чтобы Кёя сомневался и не сопротивлялся на полную. Так? Кёя мечтает зарядить ему в солнышко и прорычать: «Так?» в продырявленное в нескольких местах ухо, но пальцы Хаято всё ещё сжимают подбородок, и он — сволочь — закрыл глаза, как делают все нормальные люди во время поцелуев.

Кёя точно не относит его к нормальным. Да и себя бы в разряд адекватных не записал, ведь сначала отвечает ему, а мясорубку оставляет на потом. Во рту Хаято ещё чувствуется вкус цукатов и сушёной хурмы — натырил из блюдца, когда Кёя отвернулся, чтобы загрузить посудомойку. А ведь Кёя специально отложил лакомства к чаю.

Хаято целуется незнакомо: нервно, рвано, глубоко и нет ему дела до чаепитий. Он падает на Кёю сверху и давит своей нелогичностью, горячностью и противоречивостью, но это не самое тяжёлое, что Кёя не смог бы вынести. Губам аж больно. И в Хаято всегда угадывается тонкий запах копоти — его ошибок. Возможно, утром копоть превратится в смолу и потухшие угли, но Кёя вовсе не альтруист и не косит под хорошего друга, поэтому позволяет Хаято оседлать свои бёдра и тесно прижаться. И это в разы приятнее, чем когда Кёя тащил его на спине, а Хаято тёк и тёрся сзади.

Кёя держит его за ягодицы, чтобы не сильно елозил, и чувствует, как облупливается и слазит старой краской его терпение: Хаято впивается в рот ещё более жадно, всё равно елозит, спешит и тянет за волосы на затылке, заставляя Кёю сильнее откинуть голову назад. Хотел перемен — получай кувалдой.