Опция номер (СИ) - "FlatWhite". Страница 63

Хаято совсем не умеет целоваться. Не старается как-то по-особому выгнуть язык или повторять за Кёей. Кажется, и не отслеживает его реакцию, словно Хаято тут один на один с самим собой, закрылся в обратной игольчатой сфере, а Кёя остался снаружи.

Кёя хочет опять приказать ему дышать, что вряд ли поможет, поэтому через силу разрывает поцелуй и шлёпает Хаято по заднице, как зарвавшегося, но любимого ребёнка. И это работает. Хаято распахивает глаза. Вздохнув, наконец, смотрит на него сверху вниз. У него красный не только рот, но и кожа вокруг, подбородок и скулы, словно на Кёю аллергия, и Хаято, не зная этого, перебрал.

— Что? — недовольно хрипит Хаято.

И правда, что? Невидимая рука растерянно хватает пальцами воздух, тут и там хлопает, ищет — куда подевалась? — а злости нет. Снесло ветром и след простыл. Но и самого Хаято она тоже не чувствует, не находит.

— Не ешь меня, серый-серый волк, — говорит Кёя, и тон у него текучий, двойственный. Додай угрозы во взгляд, и выйдет «тебе это не по зубам, зверёк»; опусти ресницы ниже — «тише-тише, поймал, поймал». Пусти Кёя больше искр по ртутной глади радужек, проскользнёт усмешка, превратив слова в шутку.

Губы Хаято нерешительно дёргаются. И он смеётся. Недолго, но напряжение вырывается из лёгких, и он обмякает, обнимая Кёю за плечи. Такой странный полузабытый жест. Кёя не особо понимает, это он так, опомнившись, расстроился или устал, или ещё что, но гладит Хаято по позвонкам и сам расслабляется. Теперь их тут двое, хорошо.

Они сидят так какое-то время, пока впитывают уютную тишину и тепло тел. Кёе нравится ощущать его вес на себе и нравится, что не представляет, как Хаято поступит дальше: встанет и убежит домой или останется.

Ещё совсем некстати думает, что Хаято вообще-то не против шлепков. Надо же.

— Остановишься, когда я скажу, — утверждает, а не спрашивает Хаято, отстраняясь и расправляя плечи.

Хаято весь выравнивается и, откинувшись назад, позволяет себя рассмотреть. Ногами продолжает обхватывать его бёдра, руками упирается в пол, и Кёя любуется открывшимся видом: кулон посередине груди отливает холодным серебром; ремешки и цепочки, дорогие и совсем дешёвые, серебряные и кожаные, переплетаются и обвивают белую шею. Кожа обтягивает резко выступающие ключицы, и соски у Хаято плоские, бледно-розовые и маленькие. Рядом с одним из них светлые точки шрамов от игл, а на рёбрах тонкие, как паутинки, полоски, оставшиеся после лесок Бельфегора. Хаято в основном дерётся на среднем расстоянии, и шрамы у него редкие, аккуратные и красивые, словно мастер по шрамированию наносил заранее утверждённый клиентом эскиз. Слишком просто представить, что точки — звёзды, а полосы — хвосты комет или пролетающих диких ветров.

Кёя касается их губами и языком. Следы недостаточно глубокие, чтобы ощутить неровность, и сосредоточиться на них никак не выходит: взгляд уплывает и уплывает к выпуклости на штанах Хаято. Кёе и самому там некомфортно. Сквозь ткань кинагаши он поправляет себя и заодно ощутимо задевает рукой Хаято. Хаято смотрит расширенными зрачками, и Кёя повторяет движение — медленно вверх, вниз от резинки штанов и к промежности. Задерживается на яичках и сжимает их чуть сильнее.

«Сука», — по губам читает.

«Чувствительный какой», — беззвучно хмыкает Кёя, перебирая и ощупывая их.

У Хаято дрожат ресницы, и брови ломаной линией выгибаются, словно ему их жалко. Или, наоборот, жалко, что не ударился в разврат раньше, когда Кёя предлагал впервые.

— Мне неудобно.

Ткань мешает.

— Тебе, блядь, неудобно? — вскидывается Хаято.

— Значит, единогласно, — оглашает вердикт Кёя и тянет штаны вниз.

Хаято давится воздухом, матами и возмущением, когда ткань цепляет обнажённую головку. Взгляд Кёи тут же приковывается к ней, выглядывающей из трусов. Кёя его, конечно, видел, но не таким твёрдым. И Хаято в первый раз в жизни жалеет, что ненавидит семейки и прочие парашюты.

Забыв про штаны, стянутые лишь до середины бёдер, Кёя проводит большим пальцем по гладкой и скользкой открытой головке. Цвет немного темнее и насыщенней сосков, но всё равно розовый. Кёя тянет трусы вниз и на пару секунд закрывает глаза, чтобы справиться с волной возбуждения. Плавно выдыхает. Светлый-светлый иностранец. Диковинка. Хотя, для Кёи он необычен во всех смыслах.

Запах сгущается, тяжелеет. Головка мокрая, значит, между ягодицами тем более влажно, и Кёе нужно время, чтобы суметь подумать о чём-то, кроме этого. О чём-то, кроме того, как сильно он его хочет. Как много раз представлял этот момент.

— Что не так? — с подозрением и предчувствием облома спрашивает Хаято. Говорил же, до роковой омеги ему как до луны. Лёг не так? Трусы у него стрёмные? Член маленький? Согласно статистике по омегам, вроде нет, Хаято проверял. А может, без кремов его природный запах слишком резкий? Душный? Навязчивый?

У Хаято мысль за мысль спотыкается, пока Кёя не прерывает низким гортанным голосом:

— Всё как надо. — Он обхватывает его плотнее, сжимает. — Ты как надо.

Член ложится в руку Кёи удобно и естественно, и отзывается Хаято правильно: сразу. Бёдрами слегка подаётся навстречу ласке, сжимает ягодицы.

Он выгибается в пояснице, и в этом лишь искреннее «ещё», поэтому Кёя почти зол на то, какой Хаято упрямый дебил, и одновременно удовлетворён тем, что подождал, пока оба смогут оценить происходящее. Не в течку отзывчивость имеет другую цену и значение, и в голове Кёи чётко и ясно выстраивается, насколько правильно и необходимо им быть здесь и именно так, как сейчас. Распахни он кинагаши, они могли бы заняться любовью в этой же позе, даже не пришлось бы сдвигать или поднимать ноги Хаято выше. Он даже лёг интуитивно до сантиметра выверено, и Кёе хочется верить, не потому, что Хаято омега, а он — альфа, а потому что они сами по себе как нельзя лучше подходят друг другу.

Кёе точно подходит, как член в руке твердеет и смазки хватает, чтобы скользить, растирать и ублажать, а не причинять боль. Ему подходит как ягодицы покачиваются, ищут контакта с ним, хотят, чтобы к ним прижались теснее. И Кёе подходит, что Хаято упорно молчит и ни о чём не просит — всем своим существом требует.

— Делал это с Ямамото?

Хаято не жмётся, не выглядит застенчивым, и Кёю не покидает ощущение, насколько он голоден и не приласкан.

— Ещё, блин, сделаю, — огрызается Хаято вопреки явному щемяще-сладкому удовольствию. Хаято чувствует себя уязвимым. И уязвлённым. Не потому, что Ямамото не предлагал и никогда не касался его там. А потому что Кёя вынуждает думать о нём сейчас. Вслух обсуждать, что они могли бы… или в этой реальности делали, но Хаято не в курсе. Была вероятность, что не в том доме он сейчас трусы снимает, и это очень мучительная и бестолковая мысль, которая захлёстывает сердце Хаято грустью.

— Правда? — Кёя выворачивает кисть, круговым движением оттягивая кожу на члене. Ладонь соскальзывает с кончика и схлопывает воздух с тихим «чавк».

Хаято хватает выдержки злобно закивать, и Кёя так и ловит его губы в последнем кивке: проталкивается языком внутрь и по-собственнически забирает выдох. Захватывает и обсасывает, выглаживает со всех сторон его язык. Грубо трётся о нёбо, обходит по мягкой глади щеки так, что она слегка оттопыривается, и давление настойчивого языка видно снаружи. Кёя практически ложится сверху, продолжая двигать рукой в одном несбиваемом, неспешном ритме; сглатывает и свою слюну, и его, и это самое пошлое, что случалось в жизни Хаято. Некрасиво, неаккуратно, горячо и до краёв наполнено желанием высосать его и присвоить до последней капли.

Хаято раскрывает рот шире, чувствуя, как из уголков течёт по щекам. Тянется рукой вытереть, но Кёя перехватывает раньше: подхватывает языком струйку и ныряет обратно в рот. Хаято забивает болт на то, как это выглядит, и просто зарывается пальцами в волосы Кёи. Пусть будет грязно, раз Кёе так хочется. Нет сил тревожиться о таком, пока в паху скручивается и тянет, концентрируется похоть, и яйца аж поджимаются, до того Гокудере хочется.