Ночь Седьмой тьмы - Истерман Дэниел. Страница 11

Она взяла еще одно полотенце из шкафа над баком центрального отопления и начала вытираться во второй раз. Ничто, казалось ей, никогда не сможет высушить ее до конца. Ее одежда валялась грязной кучей на полу. Она наклонилась, чтобы развесить ее на радиаторе.

Когда она поднимала свой плащ, маленький деревянный гроб выпал из кармана, в который она его положила. Он был примерно пяти дюймов в длину, двух в ширину и выкрашен в белый цвет. На каждой из двух сторон сбоку и на дне были выведены имена разных богов, относящихся к ритуалу Конго. На крышке маленькими, корявыми, черными буквами было написано имя Рика, рядом с изображением Папы Небо, оракула мертвых в религии водун.Будучи гермафродитом, Папа Небо носил белую муслиновую юбку и поверх нее длинный фрак. На голове торчал черный цилиндр, темные очки обрамляли нарисованное белой краской лицо.

Этот гроб был маленьким. Следующий будет немного больше. Третий – еще больше. Последним из всех будет настоящий.

По телу Анжелины пробежала дрожь. Она отковырнула крышку, сломав ноготь. Как она и ожидала, маленькая коробочка была наполнена золой: язык Рика – то, что от него осталось.

Все еще дрожа, она высыпала пепел в унитаз. Разломав гробик на крошечные кусочки, она завернула щепки в туалетную бумагу и бросила их поверх золы, потом спустила воду.

– Вуду, – произнес он.

– Простите?

– Вуду. Что вы об этом знаете?

Они сидели на кухне, доедая кэрри из ягнятины, приготовленное Анжелиной. Ему пришлось остановить ее, когда она хотела добавить сливок в соус – он все еще соблюдал закон, относящийся к кошерной пище. «Интересно, – подумал он, – имеет ли это какое-то значение в такие вечера, как сегодняшний».

Его родители перебрались в Боро-Парк из Вильямсбурга в 1960 году, после того, как туда стали переезжать черные и пуэрториканцы. Он был тогда пятилетним мальчиком, астматичным, с пейсиками, в вязаной шапочке на макушке. О дне переезда он помнил только, как у дяди Аврама свалилась с головы шляпа, когда он помогал отцу Рубена поднять в грузовик тяжелый комод. Рубен тогда расхохотался во весь голос и получил затрещину.

Дядя Аврам умер через две недели после этого, и Рубен плакал на похоронах от неясного страха, что его смех мог каким-то образом подтолкнуть старика в могилу. Только дядя Аврам не был стариком, он просто болел. И вовсе не смех его убил. Просто его слишком часто сгоняли с насиженного места, и очередной раз оказался роковым.

В последующие годы к Рубену пришло понимание. Где-то в глубине себя он все еще чувствовал притаившегося там дядю Аврама, с его огромной меховой шапкой, надвинутой на лоб, обеими руками прижимающего к себе прошлое, словно священную реликвию. Даже после того как Рубен стал полицейским, даже после его перевода в Восемьдесят восьмой участок три года назад, он настоял на том, чтобы сохранить за собой квартиру на Флэтбуш. Она находилась в пятнадцати кварталах от дома его родителей в Боро-Парке – он мог дойти пешком до своего детства.

Рядом с домом его родителей, на углу 49-й улицы и 14-й Авеню стояла его старая йешива, Баис Иаков. В противоположной стороне, в подвале дома через два квартала находилась маленькая синагога, куда отец впервые отвел его на молитву. Никто из ближайших родственников не жил дальше, чем в пятнадцати минутах ходьбы. Выходя на эти улицы, моргая глазами, он путешествовал во времени.

Находясь на дежурстве, он становился полицейским. Он изображал крутого, пил «Бадвайзер», смеялся скабрезным анекдотам Мак-Менеми, работал по субботам, если приходилось. Но все это были просто вещи, которые он делал, чтобы ему позволяли оставаться полицейским. Возвращаясь к себе, он выходил на улицу в киппе и проводил большинство суббот со своими родителями.

Вести двойную жизнь было трудно, но альтернатива была еще хуже. Каждое убийство, каждое изнасилование, каждый акт жестокости резали его изнутри. Некоторые полицейские пили. Другие избивали своих жен. Его лечением было возвращение домой на Флэтбуш. Привезя с собой сюда Анжелину, он впервые нарушил свой личный кодекс. Он надеялся, что у него не будет причин сожалеть об этом.

– Почему вы хотите знать?

– Вы знаете, почему. Эти смерти, убийство вашего мужа. Тут ведь есть какая-то связь с вуду, не правда ли?

Она посмотрела на него через стол. Он привез ее к себе домой, накормил, дал полбутылки хорошего вина. Что ему было нужно?

– Вы думаете, есть?

– Послушайте, – сказал он. – В этой нашей Золотой Медине ежегодно происходят тысячи культовых убийств. Вам кажется, что в это трудно поверить? Мне тоже. Но, к вашему сведению, это правда. Здесь в Нью-Йорке у нас есть самые-самые: сатанисты, культы наркоманов, вудуисты – придурки на любой вкус. И некоторые из них полагают, что человеческие жертвоприношения – это очень классный способ провести время. Вы видели то, что записано на кассете, видели, что там происходило. Так что вы мне можете рассказать о вуду?

Он не улавливал сути, но не знал этого, а у нее не было настроения поправлять его.

– Почему вы решили, что увиденное вами в том фильме имеет какое-то отношение к вуду?

– Я не знаю. Это выглядело...

– Странным?

– Ну-у, разумеется.

– И те люди, которые танцевали и так далее, были чернокожими.

Он кивнул.

– Значит, странный плюс чернокожий плюс убийство плюс какой-то религиозный ритуал равняется вуду?

Он начал чувствовать себя неловко.

– Не обязательно. У чернокожих людей есть много религий. Есть Сантерия, есть...

– Но вы считаете, что это вуду.

– Ваш муж проводил много времени в гаитянской общине. Вы гаитянка. Этот скончавшийся, Филиус, был гаитянином.

– На Гаити мы называем это водун.

Он пожал плечами:

– Это, без сомнения, одно и то же.

Она положила вилку.

– Нет, лейтенант. Не одно и то же. Вуду – это Голливуд: зомби – иголки в куклах и мумбо-юмбо. Водун -это религия большинства гаитян.

– Я думал, они все католики.

– Католицизм – их церковь. Водун -их вера.

– Так вы считаете, что эти убийства никак не связаны с... водун?

Она нерешительно помолчала.

– Этого я не говорила. Я просто думаю, что эта связь не так проста. Если связь есть.

Рубен замолчал и сделал глоток из своего бокала. Он чувствовал себя полным невежей. Уже три года он работал в Форт-Грине, а гаитяне no-прежнему оставались для него загадкой.

– А вы?..

– Водунистка?Нет. – Она покачала головой. – Мои родители... Мы были тем, что люди привыкли называть элитой. Гаити может быть старейшей черной республикой, но мы, мулаты, всегда оставались у власти. У нас деньги, образование, связи с Францией. В нас больше французского, чем гаитянского, больше европейского, чем африканского. Моя семья каждое воскресенье ходила к мессе. Мы никогда не испытывали потребности танцевать для Бога.

– Но ваш муж... Ничего, что я спрашиваю?

Она закрыла глаза на мгновение, заслонясь от новых образов, которые вызывало в ней имя Рика: бледное тело на каменной плите, серая глина и трава, маленький белый гроб.

– Нет, можете спрашивать. Рик был знатоком водун,помимо всего прочего. Вы можете найти его книги, почитать его работы. Я не думаю, что кто-то убил его за это.

– Может быть, и нет. Но я бы хотел встретиться с некоторыми людьми, поговорить с ними о том, что происходило. С друзьями вашего мужа, с друзьями Филиуса. Вы могли бы подсказать мне верное направление. Вы можете помочь мне, если захотите.

"Да, -подумала она, – я могу помочь. Но моя помощь не принесет никакой пользы. Это должно закончиться на этой точке. На Филиусе, на Рике".Ее сердце опять затрепетало. Она ощутила дурноту. Дурноту и страх.

– Я не могу вам помочь, – произнесла она. – Я ничего не знаю. – Но она отвела взгляд, говоря это, и в первый раз он был уверен, что она лжет.

Зазвенел телефон. Какое-то мгновение он раздумывал, глядя на нее, пытаясь определить, вела ли она какую-то свою игру или просто была напугана. Потом встал из-за стола и вышел в соседнюю комнату.