Ответный удар (СИ) - Шу Алекс. Страница 12

– Знаю, – у Ивана Дмитриевича задорно сверкнули глаза. – Он уже тогда известен был. Все хотели у Харлампиева заниматься. Сколько Аркадьевич чемпионов подготовил, не счесть. Один Женя Чумаков чего стоит. Отличным спортсменом до войны был. В 18 лет свой первый чемпионат страны по самбо выиграл. Во время Великой Отечественной санинструктором пошел на фронт. Под огнём противников бойцов на себе вытаскивал, вместе с личным оружием. Был ранен в правую руку, задело нерв. Она, практически, не работала. Женьку комиссовали. С одной рукой, считай, калека. А Чумаков сразу после победы к Анатолию Аркадьевичу побежал. «Хочу бороться, это моя жизнь». Другие тренера бы отказались, наотрез. Какие, мол, перспективы у однорукого инвалида? А Харлампиев, сам фронтовик, начал работать с Чумаковым. И если раньше Женя всех физически переламывал в схватках, был нереально сильным и выносливым, то теперь ему пришлось менять тактику борьбы. Стал ориентироваться на предугадывание действий противника. Аркадьевич ему специально глаза завязывал и заставлял тренироваться так, чтобы он научился реагировать на любой шорох. Мы улыбались, но такие тренировки дали плоды. Звучит невероятно, но реальный факт – Женька выиграл чемпионат СССР по самбо в 1947 году, а потом ещё дважды в пятидесятом и пятьдесят первом. С покалеченной рукой. Мы все его «гроссмейстером» называли.

– Да, были люди в наше время, могучее, лихое племя, богатыри не вы, – процитировал я.

– Именно, – дед бросил очередную картошку в рукомойник и выпрямился, – Лермонтов в точку попал. Пусть и не о нас изначально сказал. Взять хотя бы Витю Чукарина. Сослуживцы рассказывали, 17 концлагерей прошел. В Бухенвальде выжил. Когда домой пришел, его родная мать не узнала, представляешь? Крепкий и здоровый парень сорок килограмм весил. Как одиннадцатилетний пацан. А в пятьдесят втором и в пятьдесят шестом Олимпиады выиграл. В пятьдесят четвертом чемпионом мира по спортивной гимнастике стал. Мы все за него каждый раз болели, ты даже не представляешь как. По радио трансляцию слушали и взрослые мужики-фронтовики плакали, когда он на пьедестал поднимался. Наш, советский человек. После концлагерей выжил, не сломался и победил. Назло буржуям и их лощеным атлетам, всю жизнь тренировавшихся в отличных условиях. И не только он. Сколько подобных ребят было. Куц, Удодов и многие другие. После страшной войны, концлагерей, ранений они выходили и становились первыми. Сегодня мне кажется, что нонешние такого повторить уже не смогут. Измельчали духом. Не все, но большинство, точно. Не потому, что плохие, а просто в тепличных условиях много лет живут, всё хорошее легко дается, за него бороться не надо.

– Может быть, – вздохнул я. – Знаете, ещё Платон говорил: «Тяжелые времена рождают сильных людей, сильные люди создают хорошие времена. Хорошие времена рождают слабых людей, слабые люди создают тяжелые времена». И думаю, афинский философ был полностью прав.

– В точку сказал, – подтвердил дед, бросая последнюю картошку в кастрюлю. – Так оно и есть. Иди, ополоснись в рукомойнике. А то мне потом с картошкой разбираться….

Через полчаса мы сели за стол. Дед достал хлебницу, неторопливо вытащил половинку черного кругляша. Нарезал на доске несколько ломтей и выложил в большую пиалу куски ноздреватого серого хлеба, недалеко от исходящего паром самовара. Ложкой разложил глазунью по тарелкам и от души насыпал в каждую по горке настроганной соломкой картошки с золотистой поджаристой корочкой.

– Кушать подано, – подмигнул Березин. – Можешь начинать сметать всё со стола.

– Мне ещё с вами поговорить надо. Это очень важно, – начал я, но был остановлен взмахом ладони.

– Всё потом. К чаю с баранками перейдем, вот тогда и побалакаем. Когда я ем, я глух и нем.

– Хорошо, – согласился я. – Но один вопрос хочу сейчас задать.

– Задавай свой вопрос, – нахмурился дед, с вожделением поглядывая на картошку. – Только быстро, я есть хочу.

– Иван Дмитриевич, чего вы постоянно слова коверкаете и старые выражения употребляете? Ведь видно, что образованный человек. Когда чуть забываетесь, грамотно говорите, как по писаному. А пытаетесь создать впечатление дремучего малограмотного дедушки.

– Ты смотри, подметил, – хитро прищурился старик. – Сам, что думаешь по этому поводу?

– Думаю, что вы специально такой образ выбрали, – улыбнулся я. – К дремучему деревенскому старику совсем другое отношение, чем к волкодаву «СМЕРША». Люди смотрят: дедушка бородатый, из фуфайки вата торчит, даже говорит выражениями заковыристыми, слова коверкает. Небось, ещё от царя Гороха в деревне живет. Подсознательно расслабляются, перестают воспринимать серьезно. И прокалываются. Даже я, зная о вашем прошлом, слушая и смотря на вас, уже на автомате начинаю воспринимать вас по-другому. Как человека, который уже полностью врос в деревенский быт. Ну да, когда-то служил в СМЕРШЕ. Давно. А сейчас типичный дед из глухой провинции. Вы уже привыкли к подобной маске, она к вам как мох к дереву приросла. Но внутри всё такой же волкодав. Это уже на всю жизнь. Опер всегда остается опером, а чекист чекистом. Правильно, товарищ подполковник? Вы ведь в этой должности из МГБ ушли?

Березин мгновение хмуро смотрел на меня. Потом у него дрогнули губы, расползаясь в широкую веселую улыбку, суровые мрачные глаза посветлели, в них заплясали смешинки, возле век с набрякшими мешками собрались лучики веселых морщинок, и товарищ подполковник громко, от души захохотал, с размаху хлопнув себя ладонями по ляжкам.

Я терпеливо ждал ответа.

Через пару десятков секунд Иван Дмитриевич немного успокоился.

– Ай, молодец, – развеселившийся дед подушечками пальцев вытер выступившие на глазах слезы. – Не ожидал. Расколол, таки, паршивец! Хорошего внука Костя воспитал, достойная смена подрастает.

– Это можно принимать за положительный ответ? – я победно ухмыльнулся.

– Да, – кивнул Березин. – В точку попал. Есть ещё некоторые мелкие детали, которые ты не указал. Их обсуждать не будем. Но в целом, верно. А теперь давай есть. У меня уже в желудке бурчит.

– У меня тоже, – признался я.

Картошка была невероятно вкусной, хрустела поджаристой корочкой в зубах и умопомрачительно пахла чесноком, но я не мог наслаждаться кулинарными шедеврами деда в полной мере. Чувство надвигающейся опасности распирало грудь, и я старался быстро расправиться с едой, чтобы поскорее приступить к разговору.

– Ты хотел, о чем-то поговорить? – напомнил дед, когда тарелки опустели. – Но прежде, меня выслушай. Буквально два слова.

– Ладно.

– Я сейчас отойду на почту в Авдеевку. Позвоню кое-кому из старых друзей. Они должны знать про Костю. Если всё подтвердится, верну тебе твои стволы и деньги. Мне они даром не нужны. А потом мы с тобой детально поговорим о дальнейших действиях. В том числе и о звонке твоему капитану. Вот это я и хотел сказать. А теперь слушаю тебя внимательно.

– Созвониться с капитаном надо как можно скорее, – торопливо затараторил я. – Мне во сне видение было. 29 декабря убьют Ивашутина. Если не помешаем, совсем плохо будет. СССР гарантированно развалят.

– Кто? – Березин подобрался. Глаза хищно сверкнули из-под насупленных седых косматых бровей.

– Ликвидатор из местных. Он там же в ГРУ работает. Его взяли на компромате. Убьет Петра Ивановича специальным составом быстродействующего яда, разработанного в «Лаборатории Х», которой в своё время полковник Майрановский руководил. Сейчас она подчинена КГБ.

– Слышал я о Майрановском и его сотрудниках, – хмыкнул дед. – Большими изобретателями и затейниками были. Такие яды делали, что известное семейство Борджиа в сравнении с ними, как детсадовцы перед выпускниками ВУЗов.

Березин немного помолчал, думая о чем-то своём, и уточнил:

– Когда это произойдет, говоришь? Двадцать девятого?

– В моем сне? Да, в пятницу.

– А сны тебя не обманывали? Мало ли чего ночью привиделось.

– Никогда, – твердо ответил я. – Я чувствую. Так всё и произойдет в эту пятницу.