Безумная Евдокия - Алексин Анатолий Георгиевич. Страница 3
А Оля молчала... Потому что в час встречи нынешних с бывшими она десятый раз перерисовывала какого-нибудь «Старика с телеграммой в руке» или мучилась от того, что фигура собаки получилась статичной, а собачий взгляд не выражает собачьей верности и ума.
Евдокия Савельевна обожала выставки и вернисажи. Но, устраивая экскурсию в музей, она на первое место по значению ставила все же слово
«экскурсия».
Увидев как-то по телевидению Олины рисунки и скульптуры, завуч предложила организовать в школе показ этих работ. Поинтересовалась мнением классной руководительницы... Но оказалось, во-первых, что у
«безумной Евдокии» нет телевизора. А во-вторых, она предпочла устроить выставку произведений всех, кто умел держать в руках кисточку и карандаш. У Оли она взяла два рисунка, чтобы было не больше, чем у других.
В 9-м "Б" замыслили разыграть на английском языке сцены из шекспировской «Двенадцатой ночи». «Безумная Евдокия» преподавала историю, но тем не менее стала режиссером спектакля. И хотя было известно, что Оленька владеет английским лучше всех в классе, ей довелось произнести на сцене всего несколько фраз. Главные роли исполняли любимые Евдокией посредственности.
— Она нам все время напоминала, что нет маленьких ролей, а есть маленькие актеры, — рассказывала потом Оленька. — Подавляла нас опытом
Станиславского!
— Но он вряд ли имел в виду, что маленькие актеры должны исполнять большие роли, — сказала Надюша.
— С маленькими спокойнее, — объяснила нам Оля. — И вообще, они ей гораздо ближе. Привыкните к этому. И смиритесь.
— Увы, нелегко придется нашей талантливой дочери в мире людей обыкновенных, — сказал я Надюше.
— Мы с тобой тоже обыкновенные, — ответила она. — Но разве мы страшимся талантов?
Классная руководительница и в самом деле руководила умами и поступками учеников 9-го "Б". И вслед за ней они не желали замечать того, что было для них непривычным. Яркое не радовало, а ослепляло их.
Как бы надев защитные очки, они сквозь них и смотрели на нашу Оленьку.
В один миг я вспомнил все это, глядя на шляпу «безумной Евдокии», которая скрывала ее лицо.
Что же там произошло, в этом походе? Как еще унизили там нашу девочку? Почему не выдержала она? И где же она теперь?
За моей спиной была Надя... с ее больным сердцем.
«Оленька исчезла вчера вечером. Если она вот-вот не появится, — думал я, — невозможно представить себе, что будет с нами! Невозможно себе представить».
— Говорят, что самые опасные недруги — это бывшие друзья, — сказала нам Оля. — Я убедилась, что это так. Помолчала и добавила:
— О ком я говорю, спроси. И я отвечу: о Люси!
Люсю Катунину она называла на французский манер: Люси. "Как в доме
Ростовых! — пояснила Оленька. — Или Болконских".
Люся упорно предрекала нашей дочери судьбу Леонардо да Винчи.
Несмотря на сопротивление Оленьки, она таскала за ней огромную папку с рисунками, даже готовила краски и мыла кисточки. Какая женщина устоит перед таким обожанием? Оленька стала дружить с Люси. Хотя времени на дружбу у нее было мало.
Да и у Люси его было не очень много. Люсина мама в течение долгих лет не поднималась с постели. За ней ухаживала незамужняя Люсина тетка, сестра отца. Но Люся то и дело звонила домой — даже когда была в школе или у нас в гостях.
Стремясь доставить матери радость, она восклицала:
— Если б ты видела фигуру спящего льва, которую вылепила Оля! Я весь вечер говорю шепотом: вдруг он проснется?
Часто она забирала Олины работы, чтобы показать маме. И взяла слово, что, когда мама поднимется (а на это появилась надежда!), Оля нарисует ее портрет.
Люся и сама потихоньку рисовала. Но мы видели только ее заголовки в школьном юмористическом журнале, который по предложению Оли носил название «Детский лепет».
Неожиданно все изменилось.
Первые тучи появились в тот день, когда в художественной школе организовали встречу со знаменитым мастером живописи. Люся высоко чтила этого мастера. Но чтили его и все остальные, поэтому школьный зал был переполнен. И Оленька не смогла провести туда подругу.
— Я не нашла для Люси места в зале, — рассказывала в тот вечер Оля. -
У дверей стояли церберы. А она обиделась... И за что?! Академик живописи рисует гораздо лучше, чем говорит. Я сказала ей: "Ты знаешь его работы.
Значит, ты с ним знакома. Художник — это его творчество".
— А она? — спросила Надюша.
— Вернула папку с рисунками. Как говорят, «заберите игрушки!».
— И что же дальше?
— Ну и мерси, дорогая Люси! — в рифму пошутила Оленька.
— Друзей труднее найти, чем потерять, — сказала Надюша.
— Раз можно потерять — значит, это не такой уж и друг!
— Не нашла места в зале? — задумчиво произнесла Надя. — Если бы ты не нашла его у себя в сердце... Но ведь именно нашей семье она доверила свою самую горькую тайну!
В ту пору Люся узнала, к несчастью, что отец давно уже любит другую женщину, а не ее маму.
— Сейчас к Люсе надо быть снисходительней, — сказала Надюша.
— Обыкновенная история, — грустно ответила Оля.
— Но каждый переживает ее так, будто ни с кем ничего подобного не случалось.
— Я предлагала поговорить с ее отцом. Но она отказалась:
«Я отца не виню». Логично... Анну Каренину мы тоже ни в чем не виним.
Правда, Каренин не был прикован к постели. Все слишком сложно. Поди разберись!
— «Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», — медленно процитировала Надюша.
Став непрошеной хранительницей отцовской тайны, Люся начала получать двойки.
— Трудно учиться, когда носишь в себе такое, — сказала Надюша. — До формул ли ей сейчас?
Люсю решили проработать на классном собрании. Но Оля выступила в защиту подруги. Хотя это было уже после истории со знаменитым мастером живописи.
— Рука помощи может что-нибудь сделать, если ее не отталкивают, рассказывала после собрания Оленька. — Люся же повернулась ко мне лишь для того, чтобы сказать: «Мне не нужна защита!»
«Откуда такая гордыня?» — подумал я. И вдруг вспомнил, как маленькая, хрупкая Люся доказывала мне, что почти все выдающиеся люди были невысокого роста.
После проработки на классном собрании «безумная Евдокия» неожиданно взяла Люсю Катунину под свое крыло или, точнее сказать, под обвислые поля своих старомодных шляп. Она сделала ее, двоечницу, старостой класса. .
Тогда я понял, что Люсины обиды были лишь поводом. Просто она решила идти в общем строю... И относиться к Оленьке "по системе Евдокии
Савельевны".
— Лет до ста расти нашей старосте! И все равно не вырасти, — сказала с напускной веселостью Оленька. — Даже «безумная Евдокия» здесь не поможет. Хотя вырасти ей очень хочется: сегодня отчитала меня за какое-то очередное дежурство, на которое я не пришла. «Но ты ведь знаешь, что я работала. Я лепила... Скоро в художественной школе экзамены!» — сказала я ей. «У нас все работают!» — ответила Люся.
Все... всем... как все...
Я понял, что наша дочь впервые столкнулась с предательством.
В присутствии Нади я ни разу не произнес это слово. Когда в чей-либо адрес бросали резкое обвинение, она сжималась, словно камень был брошен в нее.
— Людей надо щадить, — говорила она.
Надо щадить... Я думал об этом, стараясь разглядеть Люсю за спиной
Евдокии Савельевны. Но она скрылась. Она боялась что мы с Надюшей спросим: «Что же ты сделала со своей бывшей подругой, Люси?»
* * *
— Если когда-нибудь будут исследовать ранний период творчества
Оленьки и захотят доискаться, кто же в те годы больше всех мешал ей работать, придется назвать Борю Антохина, — шутливо констатировал я.
Но это была не шутка.
Самый красивый парень не только в Олином классе, но и во всей школе,
Боря мог бы посвятить себя романтическим похождениям, а посвятил неукротимой общественной деятельности.