Повитель - Иванов Анатолий Степанович. Страница 74
Рассказывая, Григорий чувствовал, как постепенно холодеют у него руки, ноги, спина, сердце. Казалось ему, что он не просто рассказывает, а сам себя закрывает крышкой гроба. С каждым словом щель остается все уже и уже. Но прервать рассказ или попытаться что-то выдумать более или менее правдоподобное в свою пользу Григорий уже не мог. Он чувствовал на себе властный и цепкий взгляд Тихона и знал: одно ложное слово — и тогда Ракитина не уговорить.
Кончив, Бородин сидел несколько минут не шевелясь. Наконец вымолвил:
— Вот и все…
Тихон встал. Григорий также поспешно поднялся, опираясь обоими кулаками о стол. Может, затем, чтобы скрыть дрожь в руках.
— Вот и все, Тихон Семенович, — повторил Григорий. — Начистоту выложил. Не пощадил себя… Знаю, ты поймешь, вот и рассказал… Колхозники оказали честь, председателем избрали…
При этих словах Тихон удивленно повел плечами:
— Вот этого-то я никак и не могу понять. За какие таланты тебя избрали?
— Что же… у каждого есть свой талант, — проговорил Григорий, а сам смотрел на больное плечо Ракитина и вспоминал почему-то, как давным-давно Тихон подставил его под накренившийся воз, задрожал всем своим могучим телом, но приподнял все-таки бричку с соломой и держал многопудовую тяжесть до тех пор, пока он, Григорий, не надел слетевшее колесо. — Только люди не видят их друг у дружки иногда…
— Ладно, — тяжело произнес Ракитин, поднимаясь. — Чувствуешь, гад, что не взять тебя сейчас ни с какого боку. Ускользнул…
— Что ж, оскорбляй… Снесем и это, — обиженно качнул головой Григорий. — А уж ты-то должен понять, что я благодарность к людям за доверие чувствую. Работать хочу, чтоб оправдать… все.
— Что ж, работай пока… оправдывай. Работа тебя сама покажет.
— Постой, постой, Тихон Семенович! — крикнул Бородин. — Насчет твоей работы потолкуем.
— После зайду, — уже на ходу сказал Ракитин. — Надо вот мне на партийный учет определиться куда-то, поскольку у нас в Локтях нет парторганизации. Дай-ка лошадь, в райком съезжу.
— Ты же… беспартийным был, — упавшим голосом промолвил Григорий.
— На фронте вступил. Так дашь лошадь?
— Бери, — махнул рукой Бородин.
Едва захлопнулась за Ракитиным дверь, Григорий глубоко, часто и жадно задышал, будто при Тихоне ему не хватало воздуха.
Дверь в кабинет снова приоткрылась, и Муса Амонжолов, войдя со своим неразлучным топором на плече, сказал:
— Телятник почти построили, плотнику там делать нечего. Какое задание теперь будет? — И, оглянувшись на дверь, добавил тише: — За лошадей спасибо, председатель. Вот… — И, еще раз оглянувшись на дверь, приоткрыл ящик письменного стола, бросил туда несколько смятых тридцатирублевых бумажек.
— Вон! — сначала прошептал Бородин, поднимая на Амонжолова маленькие глаза, а потом рявкнул что есть силы: — Во-он!
И трахнул кулаком по столу.
Муса Амонжолов от неожиданности попятился, уронил топор на пол. Но поспешно схватил его и выскочил из кабинета.
А Григорий долго еще сидел за столом и смотрел на то место, куда упал топор Мусы Амонжолова. Потом перевел взгляд на открытый ящик, где лежали деньги, медленно задвинул его. И, снова вспомнив, как Тихон Ракитин поднимал когда-то чуть не опрокинувшуюся его бричку с соломой, подумал: «Лучше уж не становиться теперь поперек дороги ему».
Глава третья
1
Тихона Ракитина назначили заведующим молочнотоварной фермой и ввели в правление колхоза.
После приезда Ракитина Григорий энергично взялся за дела. Задолго еще до уборки он начал беспокоиться о жатве, с утра до вечера носился по бригадам, проверяя, как готовятся амбары под зерно. Однажды при всех крепко отчитал Мусу Амонжолова за то, что тот, ремонтируя пол в амбаре, поставил несколько сырых плах.
— Ты, дурья башка! — орал Григорий, наступая на Мусу. — Плахи высохнут — щели будут. Зерно под амбар поплывет. Сам же, дьявол, меньше на трудодни получишь…
— Чего ты кричишь? — обиделся Муса. — Возьми топор да работай сам…
— Ну и возьму!.. Давай сюда! — Григорий выхватил из рук вконец опешившего Мусы топор и скинул пиджак. — Иди отсюда к чертовой матери… Явись вечером в контору, я с тобой поговорю еще
И принялся выворачивать сырые доски…
Вечером Муса зашел. Григорий поднял на него прищуренные глаза, потам бросил взгляд на ящик письменного стола, куда Муса кинул несколько недель назад деньги. Амонжолов молчал, прислонившись к косяку двери.
— Зачем лошадей тогда брал? Куда гонял? — спросил Бородин.
— Так, недалеко… Ну… Ругай, что ли, коль вызвал.
— Дурак ты… Понимать надо… Отправляйся…
— Мы понимаем, что ты… ой, прямо черт! — ухмыльнулся Муса. — Потому и обижаемся не всерьез.
Григорий несколько раз ездил в МТС и требовал быстрейшей отправки комбайнов на локтинские поля. Однажды потащил с собой Туманова и Ракитина.
— Вот, полюбуйтесь… — сказал он, подводя их к старенькому, расшатанному комбайну «Коммунар». — Гроб рассохшийся, а не комбайн. Чтобы отвязаться от меня, решили в Локти эту телегу направить. Да на черта она нам?! Толку с такой машины! В другие колхозы новенькие дают, а нам… Айда в контору, возьмем директора за жабры…
А когда возвращались обратно в Локти, Ракитин сказал:
— Насчет нового комбайна ты, Григорий, зря пока… Не дадут нам новый… МТС всего их два получила в этом году. И директор правильно сказал: покрупнее локтинского в районе есть колхозы, туда в первую очередь…
— Всяк о своем горе в первую голову беспокоится, — буркнул Григорий, перебив Тихона. — У меня на руках тоже колхоз, а не что-нибудь.
— Надо, Григорий, на комбайны нынче меньше всего надеяться, — проговорил Туманов. — Старенькие они все, день покосят да три стоять будут. Самим надо что-то думать…
— Тут думай не думай — около тыщи гектаров. Зубами их, что ли, рвать?!
— Лобогреек сколько у нас?
— Две. Вот и вся наша техника. — Григорий усмехнулся.
— Тем более надо сейчас крепко подумать обо всем, — продолжал Ракитин. — Бригады косарей организовать. Те же лобогрейки должны круглосуточно работать. Короче — надо составить подробный план уборочной, обсудить…
Григорий, не поворачивая головы, покосился на Ракитина и проговорил:
— Что ж, давайте помаракуем, обсудим…
Потом несколько минут ехали молча. Плыли навстречу зеленовато-желтые волны поспевающей пшеницы. Глядя на них, Ракитин вдруг спросил Туманова:
— Ты, Павло, беспартийный, кажется?
— Беспартийный.
— А почему?
— То есть как — почему? — удивленно спросил Туманов. — С моим образованием, да в партию? Читаю-то по слогам.
— Я тоже когда-то так думал. Потом понял. Не важно, как читаешь, важно, как понимаешь прочитанное. Ну, да потолкуем как-нибудь еще об этом.
Ракитин помолчал и задумчиво произнес:
— Я на партучете в станционном поселке состою. На собраниях коммунисты там о каких-то браках говорят, врезах стрелок, графике движения. Спорят, критикуют… А я сижу — и ничего не понимаю. Все время думаю: в нашем бы колхозе парторганизацию создать. Ведь какую бы помощь в работе председателю она оказывала! Но, выходит, не создашь пока… Был еще один коммунист у нас — Гаврила Разинкин, но в МТС уехал.
Григорий снова покосился на Ракитина и Туманова, но и на этот раз промолчал.
— Гаврила, слышно, бригадиром тракторной бригады там? — спросил Туманов.
— Бригадиром.
И больше не говорили до самой деревни. Каждый думал о своем.
Когда началась уборка, Григорий по-прежнему проявлял большое беспокойство. Теперь уж многие говорили меж собой:
— Григорий-то в самом деле того… болеет за хозяйство. А мы ведь что думали…
До Бородина доходили такие разговоры. Доносил о них чаще всего Бутылкин.
— Поневоле заболеешь, коли за каждым шагом следят… Партийную организацию вот хотят создавать, слыхал? — раздраженно спросил однажды Григорий.
— Ну?! — спросил Бутылкин и пожал плечами. — Пусть создают.