Рождение Клеста (СИ) - Ключников Анатолий. Страница 9

Видели мы в кабаках и калек, вернувшихся с войны ранеными: ещё не опустившихся, бесконечное число раз повторявших по пьянке одни и те же истории и требовавших «угощение» за их правдивые рассказы. Их маячило пока мало, и война ещё никому не казалась безжалостной мясорубкой, способной глотать наивных мужиков десятками тысяч. Мы потешались над этими пьяницами, совершенно никак не представляя себя на их месте. Мы могли представить себя только героями, гонящими врагов с родной земли.

Забылись оставленные далеко и надолго любимые подружки: на наших коленях сидели совсем другие бабёнки, хохотавшие понимающим смехом. Мы все жили одинаково — я не собирался отличаться от других, но в груди потихоньку начинала свербить некая неудовлетворённость, которую продажные женщины истощить никак не могли.

Начало долгого пути

Что ж, пришёл и наш черёд. Заорали дурные десятники, щедро раздавая замешкавшимся пинки и тумаки. Мы валили палатки, грузили на телеги — делали всё то, что и все войска, покидавшие опостылевший учебный лагерь.

Щиты и копья полагалось нести самим. Копья мы использовали, как дорожные посохи, щиты забрасывали за спину — так и шли. Котлами нас, слава Пресветлому, обеспечили, так что этот поход на моей памяти остался как самый беспроблемный. Конечно, в дороге кто-то заболел и был оставлен, но зато не было массового мора из-за нападения неизлечимых болезней.

Никогда не думал, что армия может быть такой «длинной»! Заходим на ночёвку в деревню, а там бурчат, что «вчера ваши уже тут ночевали и всё выпили-съели, и всех наших девок перепортили». Неужели враги смогут разбить такую неимоверную силищу?! Конечно, нет!

Армия шла совсем не так, как наш маленький отряд, и с потерями не считалась. Сломалась телега? — её мигом перегружали на ближайшие подводы и сталкивали с дороги. Весь путь оказался отмечен скелетами брошенных подвод, зачастую с неким скарбом. Захромала лошадь? — ей мигом перерезали горло, торопливо рубили на мясо — вечером мы уже хлебали сладковатую конскую похлёбку: это вкуснее, чем варёное вяленое.

Начала ощущаться близость войны и неизбежно сопутствующего ей горя. Нам навстречу шли перепуганные беженцы, у которых наши командиры иной раз отнимали телеги, а то и лошадей. Что делать, если мы сами оказались оснащены не вдоволь, а идти как-то надо??? Крики, безутешный плач — мы мрачнели, и нам становилось как-то не по себе.

В один из бесконечных дней у нас вышла непредвиденная остановка. От колонны к колонне докатилось известие: впереди разрушен мост, самым вредительским способом — умышленным поджогом. Конечно, это были проделки нихельцев, и чувство бессильной злобы охватило всех: мы тут стоим, а наша помощь нужна впереди!

Сутки мы простояли, изнывая от неопределённости. Именно в то время у меня начало складываться некое понимание: ведь можно же малыми силами сделать большой вред противнику. Для такой «работы», конечно, нужны ловкие ребята, умеющие жить и драться самостоятельно, без помощи остальной армии… А если бы и нам такие дела начать делать? Может быть, и у нас есть такие специальные отряды?

Тогда я не знал, что эта «шутка» с мостом являлась делом рук «ночных сов» из Нихелии. И уж тем более даже в самом страшном сне мне не могло привидеться, что я когда-нибудь стану командиром одного из отрядов нихельских «ночных сов»…

Мы сошли со столичного тракта и перехватили огромное поле. В первый же день увидали далёкие нихельские дозоры, но бой не состоялся. Второй день — тоже ничего, а бывалые ветераны разочаровали нас рассказами, что иной раз можно всю войну простоять на одном месте, и вернуться домой без сражения.

А вот третий день запомнился мне надолго…

Нас атаковала нихельская пехота. Ещё издали я обратил внимание на их, казалось, нечеловеческую выучку. Они шли, как по ниточке, безукоризненными шеренгами, ощетинившимися копьями, делая равные шаги по команде своих десятников. Их щиты казались совершенно одинаковыми — как будто их делал один мастер. Да что там щиты: и копья — одинаковой длины, и доспехи похожи — словно бы злой волшебник создал тысячи и тысячи копий с одного солдата.

А доспехи — хороши. Грудь и живот защищены двумя сочленёнными пластинами, голени прикрыты поножами, тоже с пластинами. У всех на головах — шлемы.

А у нас… Дай бог, если на груди есть большой медный кругляш, а живот, как правило — «голый». Мы уже сами крепили пластины, которые покупали в столице на свои личные деньги. Вернее, оплачивали мастерам и защиту, и её крепёж. Большинство же мужиков полученное полностью пропивали, о смерти совершенно не думая. У всех нас поножи были чисто кожаные — мы и понятия не имели, что на них может крепиться металлическая защита. И шлемы нам не раздавали. Вроде бы соседний полк получал их, кажется…

Да, уж! «С вилами и косами»… А у них там кое-кто имеет и наколенники, и металлические наплечники, и нарукавники (похоже, начальники).

Сзади заорали командиры лучников — в небо взмыла туча стрел и бессильно забарабанила по поднятым щитам врагов, по земле. Мы оказались обескуражены: упавшие нихельцы никак не портили общего строя — их места тут же оказывались заняты, и неумолимая шеренга так и продолжала надвигаться на нас без прорех. Ближе, ближе…

— К БОЮ! ТО-О-О-О-ОВСЬ! — заорали наши командиры, а крик близстоящего Шпыняя прямо-таки ворвался мне в голову, — аж ухо заложило.

Мы заученно положили копья себе на плечи, чтобы они не мешали сомкнуть щиты. Между нашими головами оказались острия копий заднего ряда. Ну, Пресветлый, выручай! А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!

Мы стояли в первых рядах, и я даже различал выражения лиц нихельцев. Собственно, они тоже друг от друга никак не отличались, как и оснащение: у всех — выпученные от напряжения глаза, полуоткрытые рты, орущие то же самое «А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!» Молодые и в годах, бородатые и бритые, как и наши. Нихельцы надвигались на нас лёгкой трусцой, чтобы удержать свою идеальную линию — и это казалось нам совершенно фантастическим, что можно думать ещё о чём-то, кроме скорой безжалостной сшибки.

«У них там — дисциплина…» — стучала в моей голове одна и та же фраза, от которой я едва с ума не сошёл, — из-за её тупого однообразия.

— ВПЕРЁД!!! РАЗ-ДВА! РАЗ-ДВА! — это уже пошли яростные команды в наших рядах.

Сердце сдавило, как будто его в кулак зажало. Судорожный вдох, тяжесть в животе. Шаг вперёд. Как там Ермин, Малёк? Ага, тоже шагнули: я чувствую телом касание их плеч. Невольно как-то стало легче на душе: я — не один, рядом со мной идут друзья. Не пропадём!

Удар! Загремели щиты друг о друга. Натиск нихельцев оказался так силён, что мы, стоявшие не в самом первом ряду, физически ощутили всю ярость их напора: стоящие впереди нас невольно сделали шаг назад, и их спины упёрлись в наши щиты.

— СТОЯТЬ! СТОЯТЬ! — орали командиры, и я чуть не оглох от крика Шпыняя.

В тот день я начал понимать, зачем десятники пытались казаться нам ужасными чудовищами: чтобы ужас перед ними затмевал страх перед врагами. Я упёрся в землю — мои друзья упёрлись тоже; я ощущал их горячку, т. к. мы касались плечами.

Мы отталкивали щитами стоящих впереди своих, не имея возможности достать нихельцев копьями. Сами не сделали назад ни шагу, и поэтому нас свои в спину не толкали.

Впервые в жизни я стал свидетелем массовой бойни. Буквально в нескольких шагах от меня кипела безумная ярость, разбрызгивая кровь: мне на лицо попало несколько капель, а утереться не было возможности: нас плотно сжало. Зазвенели мечи: мы сошлись вплотную, и нихельцы прорубали себе дорогу вперёд.

«А наших ребят бою на мечах так и не научили…»

Я видел, как падали солдаты, пронзённые насквозь копьями, вытаскивать которые смысла не имело: наконечник на обратном ходу застрянет, и время потеряешь — скорее хватай меч и руби направо-налево, — потом, после боя, будешь со своим копьём разбираться, или чужое возьмёшь. Видел, какие страшные раны оставляют удары мечом по голове, как летят брызги серых мозгов наземь. И начинал сам звереть, мутиться рассудком.